- Думаю, сможет...
Я продолжал смотреть на нее.
- Если он недостаточно уверен, то с вами может поехать кто-нибудь из
нас.
Она достала пудреницу и открыла ее.
- Да уж как-нибудь доедем, - сказала она. - После выпивки он водит
намного лучше.
- Лучше, но, вероятно, менее осторожно, - ответил я.
Она посмотрела на меня поверх своего маленького зеркальца.
- Что ж, будем надеяться, - сказал я.
Мои опасения были преувеличены, Биндинг довольно прилично держался на
ногах. Но мне не хотелось так просто отпустить ее.
- Нельзя ли мне завтра позвонить вам и узнать, как все получилось? -
спросил я.
Она не сразу ответила.
- Ведь мы несем какую-то долю ответственности за эту пирушку, - про-
должал я. - Особенно я со своим днем рождения и ромом.
Она рассмеялась.
- Ну ладно, если хотите. Вестен 27 - 96.
Выйдя на воздух, я записал номер. Мы посмотрели, как отъехал Биндинг,
и выпили еще по рюмке. Затем взревел мотор нашего "Карла", и мы понес-
лись сквозь легкий мартовский туман. Сверкая огнями, город надвигался на
нас в зыбкой дымке, и наконец из клочьев тумана, словно освещенный,
пестрый корабль, выпростался бар "Фредди". "Карл" встал на якорь. В баре
золотисто отсвечивал коньяк, джин переливался, как аквамарин, а ром был
как сама жизнь. Словно налитые свинцом, мы недвижно восседали за стойкой
бара. Плескалась какая-то музыка, и бытие наше было светлым и сильным.
Оно мощно разлилось в нашей груди, мы позабыли про ожидавшие нас бесп-
росветно унылые меблированные комнаты, забыли про отчаяние всего нашего
существования, и стойка бара преобразилась в капитанский - мостик кораб-
ля жизни, на котором мы шумно врывались в будущее.
II
Назавтра было воскресенье. Я долго спал и проснулся, когда солнце ос-
ветило мою постель. Я быстро вскочил на ноги и распахнул окно. Стоял
прозрачный прохладный день. Я поставил спиртовку на табурет и стал ис-
кать банку с кофе. Фрау Залевски - моя хозяйка - разрешила мне готовить
кофе в комнате. Ее кофе был жидковат и не устраивал меня, особенно после
выпивки накануне.
В пансионе фрау Залевски я пребывал уже целых два года. Район пришел-
ся мне по вкусу. Здесь всегда что-то происходило, потому что дом профсо-
юзов, кафе "Интернациональ" и зал собраний Армии спасения стояли вплот-
ную друг к другу. Вдобавок перед моим домом расстилалось старое, давно
уже заброшенное кладбище. Оно заросло деревьями, словно парк, и в тихие
ночи могло показаться, что все это где-то далеко за городом. Но тишина
воцарялась поздно - рядом с кладбищем грохотал луна-парк с каруселями и
качелями.
Что касается фрау Залевски, то кладбище определенно давало ей допол-
нительный доход. Ссылаясь на чистый воздух и приятный вид, она взимала
со своих постояльцев повышенную плату. А стоило кому-то на что-то пожа-
ловаться, как она неизменно отвечала: "Но позвольте, господа! Подумайте,
какое тут местоположение!"
Одевался я не торопясь. Это помогало мне полнее ощущать воскресенье.
Я умылся, походил по комнате, полистал газету, вскипятил кофе, постоял у
окна и посмотрел, как поливают мостовую, послушал пение птиц на высоких
кронах кладбищенских деревьев, и казалось, будто какие-то крохотные ду-
дочки самого господа бога нежно заливаются под аккомпанемент негромкого
и сладостного урчания меланхолических шарманок, расставленных у аттрак-
ционов луна-парка.
Я долго выбирал рубашку и носки, делая это так, точно у меня их было
раз в двадцать больше, потом, насвистывая, опустошил карманы костюма:
мелочь, перочинный нож, ключи, сигареты - и вдруг вчерашний листок с
именем девушки и номером телефона. Патриция Хольман. Странное имя - Пат-
риция. Я положил бумажку на стол. Неужто это было только вчера, а не
давным-давно? Разве это не потонуло в серебристожемчужном угаре опьяне-
ния? Какая все-таки удивительная штука выпивка! Пока ты пьешь, у тебя
накапливаются разные мысли, ты сосредоточиваешься. А пройдет ночь, и
возникают какие-то провалы, и думается - да ведь с тех пор прошла целая
вечность!
Я переложил бумажку на стопку книг. Позвонить ей? Может, да, а может,
и не стоит. Днем все выглядит иначе, чем вечером. Моя спокойная жизнь в
общем вполне устраивала меня. За последние годы было предостаточно вся-
кого шума и суеты. "Ты только никого не подпускай к себе близко, - гова-
ривал Кестер, - а подпустишь - захочешь удержать. А удержать-то ничего и
нельзя..."
В эту минуту в смежной комнате, как всегда, началась утренняя воск-
ресная перебранка. Я поискал глазами шляпу, которую вчера вечером, веро-
ятно, где-то оставил, и невольно прислушался. Жившие за стеной супруги
Хассе яростно укоряли друг друга. Уже пять лет они снимали здесь не-
большую комнату. В сущности, это были неплохие люди. Будь у них трехком-
натная квартира с кухней для жены да еще и ребенок в придачу, их брак,
надо думать, остался бы вполне благополучным. Но такая квартира стоила
немалых денег. А заводить ребенка в эти шаткие времена - кто себе мог
это позволить...
Так они и теснились вдвоем, жена превратилась в истеричку, а муж,
опасаясь лишиться своего скромного места, жил в постоянном страхе. И в
самом деле - увольнение было бы для него полной катастрофой. Остаться
без работы в сорок пять лет - значит уже нигде не устроиться. В этом и
заключался весь ужас его положения. Прежде, случалось, люди медленно шли
ко дну, но у них все же оставался какой-то шанс вынырнуть. Теперь же за
каждым увольнением зияла пропасть вечной безработицы.
Я уже было решил незаметно выбраться из пансиона, но раздался стук в
дверь, и Хассе, споткнувшись, ввалился ко мне. С тяжким вздохом он опус-
тился на стул.
- Больше не могу...
По сути это был добросердечный человек с покатыми плечами и усиками.
Скромный, исполнительный служака. Но именно таким, как он, теперь было
особенно трудно. Скромность и добросовестность вознаграждаются только в
романах. В жизни же подобные качества, пока они кому-то нужны, использу-
ются до конца, а потом на них просто плюют.
Хассе развел руками.
- Вы только представьте себе - у нас в конторе уволили еще двоих.
Следующим буду я, вот увидите!
В этом страхе он жил уже не первый месяц. Я налил ему рюмку водки. Он
исходил мелкой дрожью, и было видно - недалек день, когда его нервы сда-
дут окончательно. Он не знал, что еще добавить к сказанному.
- И потом эти нескончаемые упреки, - наконец пролепетал он.
Видимо, супруга не могла ему простить свое безрадостное существова-
ние. Ей было сорок два года. Уже несколько обрюзгшая и поблекшая, она
все же не выглядела настолько потрепанной, как ее супруг. Она панически
боялась надвигающейся старости.
Было бы бессмысленно вмешиваться в их дела.
- Послушайте, Хассе, - сказал я. - Мне нужно уйти, а вы посидите
здесь, сколько захотите. Вот ром. Если предпочитаете коньяк - найдете
его в шкафу. Вот газеты. А попозже возьмите жену и вытащите ее из вашей
конуры. Сводите ее, например, в кино. Это не дороже, чем посидеть
час-другой в кафе. А толку больше! Уметь забыться - вот девиз сегодняш-
него дня, а бесконечные раздумья право же ни к чему!
С не очень чистой совестью я похлопал его по плечу. Хотя, с другой
стороны, кино - это всегда выход из положения. Там каждый может о чем-то
помечтать.
Дверь в соседнюю комнату стояла настежь. Оттуда доносились всхлипыва-
ния жены Хассе. Я пошел по коридору. Следующая дверь была слегка приотк-
рыта. Там подслушивали. Сквозь просвет шел запах духов. Здесь жила Эрна
Бениг - чья-то личная секретарша. Одевалась она куда шикарнее, чем могло
бы ей позволить скромное жалованье. Но было известно, что раз в неделю
шеф диктовал ей до утра. Весь следующий день она проводила в очень дур-
ном расположении духа. Зато каждый вечер ходила на танцы. Если не танце-
вать, так и жить-то незачем, говорила она. Были у нее два поклонника.
Один любил ее и дарил ей цветы. Другого любила она и давала ему деньги.
Комнату рядом с ней занимал ротмистр граф Орлов, русский эмигрант,
кельнер, статист на киностудии, "жиголо" [1] с поседевшими висками. Ве-
ликолепный гитарист. Ежевечерне он молился Казанской богоматери, испра-
шивая у нее должность администратора в каком-нибудь отеле средней руки.
Напившись, пускал слезу.
Следующая дверь - фрау Бендер, медсестра в приюте для младенцев.
Пятьдесят лет. Муж погиб на войне. В 1918 году ее двое детей умерли с
голоду. Единственное, что осталось, - пестрая кошка.
Рядом с ней - Мюллер, бухгалтер-пенсионер. Письмоводитель какого-то
союза филателистов. Живая коллекция марок, больше ничего. Счастливый че-
ловек.
Дойдя до последней двери, я постучал.
- Георг, как дела? - спросил я. - Все еще без перемен?
Георг Блок покачал головой. Он был студентом второго курса. Чтобы
осилить плату за учение, он два года проработал на руднике. Теперь его
сбережения были почти полностью израсходованы. Денег у него оставалось
месяца на два. Вернуться на рудник он не мог, там и без него хватало
безработных горняков. Всеми способами он пытался заработать хоть что-ни-
будь. Целую неделю ему удалось распространять рекламные объявления мар-
гаринового завода. Но завод обанкротился. Вскоре он устроился на долж-
ность разносчика газет и уже было вздохнул свободной грудью. Через три
дня на рассвете его остановили двое неизвестных в форменных редакционных
фуражках, отняли у него газеты, разорвали их в клочья и посоветовали ос-
тавить профессию, к которой он не имеет никакого отношения. У них, мол,
и без него немало безработных. И хотя ему пришлось заплатить за разор-
ванные газеты, он, несмотря ни на что, на следующее утро опять вышел на
работу. Его сшиб с ног какой-то велосипедист, газеты полетели в грязь.
Это ему обошлось в две марки. Он вышел в третий раз и вернулся домой в
изодранном костюме и с разбитым лицом. Пришлось сдаться. Теперь, впав в
отчаяние, он безвылазно сидел в своей комнате и до одури зубрил, словно
это еще имело какой-то смысл. Питался только раз в сутки. И было уже не-
важно, сдаст ли он экзамены за оставшиеся семестры. Даже в случае успеха
рассчитывать на какую-то работу он мог лишь лет через десять, никак не
раньше.
Я дал ему пачку сигарет.
- Пошли ты все это к чертям собачьим, Джорджи. Именно так поступил я.
А начать все сначала сможешь и потом.
Он покачал головой.
- Не то ты говоришь. Еще тогда, после рудника, я понял: заниматься
надо каждый божий день, а то выбьешься из колеи. По второму разу мне
этого не сдюжить.
Бледное лицо с оттопыренными ушами, близорукие глаза, щуплое тело,
впалая грудь... Вот ведь проклятье, черт побери!
- Ладно, Джорджи, пока!..
Вдобавок ко всему он еще был круглым сиротой.
Кухня. Чучело кабаньей головы - память о покойном господине Залевски.
Телефон. Полумрак. Пахнет газом и скверным жиром. На входной двери, у
кнопки звонка, много визитных карточек. И моя тоже - пожелтевшая и вся в
пятнах: "Роберт Локамп. Студ. фил. Два продолжительных". Студ. фил.! По-
думаешь, важная птица!.. Все это было давно...
Я спустился по лестнице и направился в кафе "Интернациональ". Оно
представляло собой довольно большой, темный и закопченный продолговатый
зал со множеством задних комнат. На переднем плане, у стойки, стояло пи-
анино. Инструмент был сильно расстроен, несколько струн лопнуло, на доб-
ром десятке клавиш не хватало костяных накладок. И все-таки я был привя-
зан к этому честному и заслуженному "музыкальному мерину", как его здесь
называли. С ним меня связывал целый год жизни, когда я работал в "Интер-
национале" пианистом для "создания настроения".
В задних комнатах происходили совещания скототорговцев, иногда здесь
собирались владельцы аттракционов.
Впереди, невдалеке от входа, сидели проститутки.
Кафе было пусто, если не считать плоскостопого кельнера Алоиса, сто-
