нут. Начинается дождь.
Через час мы добираемся до наших машин и залегаем в них. Теперь нам
уже не так тесно.
Дождь пошел сильнее. Мы разворачиваем плащпалатки и натягиваем их на
голову. Дождь барабанит по ним. С боков стекают струйки воды. Машины с
хлюпаньем ныряют в выбоины, и мы раскачиваемая в полусне из стороны в
сторону.
В передней части кузова стоят два солдата, которые держат в руках
длинные палки с рогулькой на конце. Они следят за телефонными проводами,
висящими поперек дороги так низко, что могут снести наши головы. Своими
рогатками солдаты заранее подхватывают провод и приподнимают его над ма-
шиной. Мы слышим их возгласы: "Внимание - провод", приседаем в полусне и
снова выпрямляемся.
Монотонно раскачиваются машины, монотонно звучат окрики, монотонно
идет дождь. Вода льется на наши гооловы и на головы убитых на передовой,
на тело маленького новобранца и на его рану, которая слишком велика для
его бедра, она льется на могилу Кеммериха, она льется в наши сердца.
Где-то ударил снаряд. Мы вздрагиваем, глаза напряжены, руки вновь го-
товы перебросить тело через борт машины в - придорожную канаву.
Но больше ничего не слышно. Лишь время от времени - монотонные возг-
ласы: "Внимание - провод". Мы приседаем - мы снова дремлем.
V
Хлопотно убивать каждую вошь в отдельности, если их у тебя сотни. Эти
твари не такие уж мягкие, и давить их ногтем в конце концов надоедает.
Поэтому Тьяден взял крышечку от коробки с ваксой и приладил ее с помощью
кусочка проволоки над горящим огарком свечи. Стоит только бросить вошь
на эту маленькую сковородку, как сразу же раздается легкий треск и насе-
комому приходит конец.
Мы уселись в кружок, голые по пояс (в помещении тепло), держим рубаш-
ки на коленях, а наши руки заняты работой. У Хайе какая-то особая порода
вшей: на голове у них красный крест. Он утверждает поэтому, что привез
их с собой из лазарета в Туру и что он заполучил их непосредственно от
одного майора медицинской службы. Их жир, который медленно скапливается
в жестяной крышечке, Хайе собирается использовать для смазки сапог и це-
лые полчаса оглушительно хохочет над своей шуткой.
Однако сегодня она не имеет у нас особенного успеха: мы слишком заня-
ты другими мыслями.
Слух подтвердился: Химмельштос прибыл. Он появился у нас вчера, мы
уже слышали его так хорошо знакомый нам голос. Говорят, что он переу-
сердствовал, гоняя новобранцев. Он не знал, что среди них был сын одного
очень крупного провинциального чиновника. Это его и погубило.
Здесь его многое ожидает. Вот уже несколько часов Тьяден обсуждает с
нами, что он ему скажет, перебирая при этом всевозможные варианты. Хайе
задумчиво поглядывает на свою огромную лапищу и подмигивает мне одним
глазом. Избиение Химмельштоса было вершиной жизненного пути Хайе; он
рассказывал мне, что и сейчас нередко видит эту сцену во сне.
Кропп и Мюллер беседуют. Кропп - единственный, у кого сегодня есть
трофеи: он раздобыл котелок чечевицы, вероятно, на кухне у саперов. Мюл-
лер с жадностью косится на котелок, однако берет себя в руки и спрашива-
ет:
- Альберт, что бы ты сделал, если бы сейчас вдруг объявили мир?
- Мир? Этого вообще не может быть! - отрезает Кропп.
- Ну, а все же, - настаивает Мюллер, - ну, что бы ты стал делать?
- Дернул бы отсюда! - ворчит Кропп.
- Это ясно. А потом?
- Напился бы, - говорит Альберт.
- Не трепись, я с тобой серьезно...
- И я тоже серьезно, - говорит Альберт. - А что же прикажешь делать
еще?
Кат проявляет интерес к разговору. Он требует у Кроппа, чтобы тот вы-
делил ему чечевицы, получает свою часть, затем долгое время размышляет и
наконец высказывает свое мнение:
- Напиться, конечно, можно, а вообще-то айда на ближайшую станцию и
домой, к бабе. Пойми ж ты, чудак человек, это ж мир...
Он роется в своем клеенчатом бумажнике, достает какую-то фотографию и
с гордостью показывает ее всем по очереди:
- Моя старуха! Затем он снова убирает фотографию и разражается
бранью:
- Подлая война: черт ее побери...
- Тебе хорошо говорить, - вставляю я, - у тебя - сынишка и жена.
- Правильно, - подтверждает он, - и мне надо думать о том, как их
прокормить.
Мы смеемся:
- За этим делом не станет, Кат: если понадобится, ты просто реквизи-
руешь, что тебе нужно.
Мюллер голоден, и полученные ответы не удовлетворяют его. Он внезапно
прерывает сладкие мечты Хайе Вестхуса, который мысленно избивает своего
недруга.
- Хайе, а что бы стал делать ты, если бы сейчас наступил мир?
- На месте Хайе я бы хорошенько всыпал тебе по заднице, чтобы ты во-
обще не заводил здесь этих разговорчиков, - говорю я. - С чего это ты
вдруг?
- С чего на крыше коровье дерьмо? - лаконично отвечает Мюллер и снова
обращается к Хайе Вестхусу со своим вопросом.
Хайе трудно ответить с ходу. На его веснушчатом лице написано недоу-
мение:
- Это когда уже не будет войны, так, что ли?
- Ну да. Какой ты у нас сообразительный!
- Так ведь после войны наверно опять будут бабы, верно? - Хайе обли-
зывается.
- Будут и бабы.
- Вот житуха-то будет, забодай меня комф! - говорит Хайе, и лицо его
оттаивает. - Тогда я подобрал бы себе крепкую бабенку, этакого, знаете
ли, драгуна в юбке, чтоб было бы за что подержаться, и без долгих разго-
воров - в постельку. Нет, вы только подумайте, настоящая перина, да еще
на пружинном матраце! Эх, ребята, да я целую неделю и штанов бы не наде-
вал!
Все молчат. Слишком уж великолепна эта картина. Мороз пробегает у нас
по коже. Наконец Мюллер собирается с духом и спрашивает:
- А потом? Хайе молчит. Затем он несколько нерешительно заявляет:
- Если бы я был унтер-офицером, я бы еще остался на сверхсрочную.
- Хайе, ты просто не в своем уме, - говорю я.
Ничуть не обижаясь, он отвечает мне вопросом:
- А ты когда-нибудь резал торф? Поди, попробуй.
С этими словами он достает из-за голенища ложку и запускает ее в ко-
телок Альберта.
- И все-таки это, наверно, не хуже, чем рыть окопы в Шампани, - отве-
чаю я.
Хайе жует и ухмыляется:
- Зато дольше. Да и отлынивать там нельзя.
- Но послушай, Хайе, чудак, дома-то ведь все-таки лучше!
- Как сказать, - говорит он и задумывается с открытым ртом.
На его лице написано, о чем он сейчас думает. Жалкая лачуга на боло-
те, тяжелая работа в знойной степи с раннего утра и до вечера, скудный
заработок, грязная одежда поденщика...
- В мирное время на действительной можно жить припеваючи, - говорит
он: - каждый день тебе засыпают твой корм, а не то можешь устроить скан-
дал: у тебя есть своя постель, каждую неделю чистое белье, как у господ;
ты унтер-офицер, служишь свою службу, обмундирован с иголочки; по вече-
рам ты вольная птица и идешь себе в пивную.
Хайе чрезвычайно гордится своей идеей. Он просто влюблен в нее.
- А отслужил свои двенадцать лет - получай аттестат на пенсию и иди в
сельские жандармы. Тогда можешь хоть целый день гулять.
От этих грез о будущем его бросает в пот.
- Ты только подумай, как тебя будут угощать! Здесь рюмка коньяку, там
пол-литра. С жандармом небось каждый захочет дружить.
- Да ты ведь никогда не станешь унтером, Хайе, - вставляет Кат.
Хайе смущенно смотрит на него и умолкает. Наверно, он думает сейчас о
ясных осенних вечерах, о воскресеньях в степи, звоне деревенских колоко-
лов, о ночах, проведенных с батрачками, о гречишных пирогах с салом, о
сельском трактире, где можно целыми часами беспечно болтать с
друзьями...
Его воображение не в силах так быстро управиться с нахлынувшими на
него картинами; поэтому он только раздраженно ворчит:
- И чего вы вечно лезете с вашими дурацкими расспросами?
Он натягивает на себя рубашку и застегивает куртку.
- А ты бы что сделал, Тьяден? - спрашивает Кропп.
Тьяден думает только об одном:
- Стал бы следить за Химмельштосом, чтобы не упустить его.
Дай Тьядену волю, он, пожалуй, посадил бы Химмельштоса в клетку, что-
бы каждое утро нападать на него с дубинкой. Сейчас он опять размечтался
и говорит, обращаясь к Кроппу:
- На твоем месте я постарался бы стать лейтенантом. Тогда бы ты мог
гонять его, пока у него задница не взопреет.
- А ты, Детеринг? - продолжает допытываться Мюллер. С его любовью за-
давать вопросы ему бы только ребят учить.
Детеринг не охотник до разговоров. Но на этот вопрос он отвечает. Он
смотрит в небо и произносит всего лишь одну фразу:
- Я подоспел бы как раз к уборке.
С этими словами он встает и уходит.
Его одолевают заботы. Хозяйство приходится вести жене. К тому же, у
него еще забрали двух лошадей. Каждый день он читает доходящие до нас
газеты: уж нет ли дождя в его родных краях в Ольденбурге? А то они не
успеют убрать сено.
В этот момент появляется Химмельштос. Он направляется прямо к нам.
Лицо Тьядена покрывается пятнами. Он растягивается во весь рост на траве
и от волнения закрывает глаза.
Химмельштос ведет себя несколько нерешительно, он замедляет шаги. Но
затем все-таки подходит к нам. Никто даже и не думает встать. Кропп с
интересом разглядывает его.
Теперь он стоит перед нами и ждет. Видя, что все молчат, он пускает
пробный шар:
- Ну как дела? Проходит несколько секунд; Химмельштос явно не знает,
как ему следует себя вести. С каким удовольствием он заставил бы нас
сейчас сделать хорошую пробежку! Однако он, как видно, уже понял, что
фронт - это не казармы. Он делает еще одну попытку, обращаясь на этот
раз не ко всем сразу, а только к одному из нас; он надеется, что так
скорее получит ответ. Ближе всех к нему сидит Кропп. Его-то Химмельштос
и решает удостоить своим вниманием.
- Тоже здесь? Но Альберт отнюдь не собирается напрашиваться к нему в
друзья.
- Немножко подольше, чем вы, - кратко отвечает он.
Рыжие усы Химмельштоса подрагивают.
- Вы, кажется, меня не узнаете? Тьяден открывает глаза:
- Нет, почему же? Теперь Химмельштос поворачивается к нему:
- Ведь это Тьяден, не так ли? Тьяден поднимает голову:
- А хочешь, я тебе скажу, кто ты? Химмельштос обескуражен:
- С каких это пор мы с вами на ты? Мы, по-моему, еще в канаве вместе
не валялись.
Он никак не может найти выход из создавшегося положения. Столь откры-
той вражды он от нас не ожидал. Но пока что он держит ухо востро, - на-
верно, ему уже успели наболтать про выстрелы в спину.
Слова Химмельштоса о канаве настолько разъярили Тьядена, что он даже
становится остроумным:
- Нет, ты там один валялся.
Теперь и Химмельштос тоже кипит от злости. Однако Тьяден поспешно
опережает его; ему не терпится высказать до конца свою мысль.
- Так сказать тебе, кто ты? Ты гад паршивый, вот ты кто! Я уж давно
хотел тебе это сказать.
В его сонных свиных глазках светится торжество, - он много месяцев
ждал той минуты, когда швырнет этого "гада" в лицо своему недругу.
Химмельштоса тоже прорвало:
- Ах ты щенок, грязная торфяная крыса! Встать, руки по швам, когда с
вами разговаривает начальник!
Тьяден делает величественный жест:
- Вольно, Химмельштос. Кру-гом!
Химмельштос бушует. Это уже не человек, - это оживший устав строевой
службы, негодующий на нарушителей. Сам кайзер не счел бы себя более ос-
корбленным, чем он. Он рявкает:
- Тьяден, я приказываю вам по долгу службы: встать!
- Еще что прикажете? - спрашивает Тьяден.
- Вы будете выполнять мой приказ или нет? Тьяден отвечает, не повышая
голоса и, сам того не зная, заканчивает свою речь популярнейшей цитатой
из немецкого классика [4]. Одновременно он оголяет свой тыл.
Химмельштос срывается с места, словно его ветром подхватило:
- Вы пойдете под трибунал! Мы видим, как он убегает по направлению к
ротной канцелярии.
Хайе и Тьяден оглушительно ржут, - так умеют хохотать только торфяни-
