снаряда или хотя бы подумал о том, что тебе надо залечь. Если бы ты по-
лагался только на свой слух, от тебя давно бы ничего не оста - лось,
кроме разбросанных во все стороны кусков мяса. Нет, это было другое, -
то, похожее на ясновидение, чутье, которое есть у всех нас; это оно
вдруг заставляет солдата падать ничком и спасает его от смерти, хотя он
и не знает, как это происходит. Если бы не это чутье, от Фландрии до во-
гезов давно бы уже не было ни одного живого человека.
Когда мы выезжаем, мы просто солдаты, порой угрюмые, порой веселые,
но как только мы добираемся до полосы, где начинается фронт, мы стано-
вимся полулюдьми-полуживотными.
Наша колонна втягивается в жиденький лесок. Мы проезжаем мимо поход-
ных кухонь. За лесом мы слезаем. Грузовики идут обратно. Они должны зае-
хать за нами завтра до рассвета.
Над лугами стелется достающий до груди слой тумана и порохового дыма.
Светит луна. По дороге проходят какие-то части. На касках играют тусклые
отблески лунного света. Из белого тумана выглядывают только головы и
винтовки, кивающие головы, колыхающиеся стволы.
Вдали, ближе к передовой, тумана нет. Головы превращаются там в чело-
веческие фигуры; солдатские куртки, брюки и сапоги выплывают из тумана,
как из молочного озера. Они образуют походную колонну. Колонна движется,
все прямо и прямо, фигуры сливаются в сплошной клин, отдельных людей уже
нельзя различить, лишь темный клин с причудливыми отростками из плывущих
в туманном озере голов и винтовок медленно продвигается вперед. Это ко-
лонна, а не люди.
По одной из поперечных дорог навстречу нам подъезжают легкие орудия и
повозки с боеприпасами. Конские спины лоснятся в лунном свете, движения
лошадей красивы, они закидывают головы, видно, как блестят их глаза.
Орудия и повозки скользят мимо нас на расплывающемся фоне лунного ланд-
шафта, всадники с их касками кажутся рыцарями давно ушедших времен, в
этом есть что-то красивое и трогательное.
Мы идем к саперному складу. Одни взваливают на плечи острые гнутые
железные бруски, и мы идем дальше. Нести все это неудобно и тяжело.
Местность становится все более изрытой. Идущие впереди передают по
цепи: "Внимание, слева глубокая воронка", "Осторожно, траншея".
Наши глаза напряжены, наши ноги и палки ощупывают почву, прежде чем
принять на себя вес нашего тела. Внезапно колонна останавливается; неко-
торые налетают лицом на моток проволоки, который несут перед нами. Слы-
шится брань.
Мы наткнулись на разбитые повозки. Новая команда: "Кончай курить!" Мы
подошли вплотную к окопам.
Пока мы шли, стало совсем темно. Мы обходим лесок, и теперь перед на-
ми открывается участок передовой.
Весь горизонт, от края до края, светится смутным красноватым заревом.
Оно в непрестанном движении, там и сям его прорезают вспышки пламени над
стволами батарей. Высоко в небе взлетают осветительные ракеты - сереб-
ристые и красные шары; они лопаются и осыпаются дождем белых, зеленых и
красных звезд. Время от времени в воздух взмывают французские ракеты,
которые выбрасывают шелковый парашютик и медленно-медленно опускаются на
нем к земле. От них все вокруг освещено как днем, их свет доходит до
нас, мы видим на земле резкие контуры наших теней. Ракеты висят в возду-
хе несколько минут, потом догорают. Тотчас же повсюду взлетают новые, и
вперемешку с ними - опять зеленые, красные и синие.
- Влипли, - говорит Кат.
Раскаты орудийного грома усиливаются до сплошного приглушенного гро-
хота, потом он снова распадается на отдельные группы разрывов. Сухим
треском пощелкивают пулеметные очереди. Над нашими головами мчится, во-
ет, свистит и шипит что-то невидимое, заполняющее весь воздух. Это сна-
ряды мелких калибров, но между ними в ночи уже слышится басовитое пение
крупнокалиберных "тяжелых чемоданов", которые падают где-то далеко поза-
ди. Они издают хриплый трубный звук, всегда идущий откуда-то издалека,
как зов оленей во время течки, и их путь пролегает высоко над воем и
свистом обычных снарядов.
Прожекторы начинают ощупывать черное небо. Их лучи скользят по нему,
как гигантские, суживающиеся на конце линейки. Один из них стоит непод-
вижно и только чуть подрагивает. Тотчас же рядом с ним появляется вто-
рой; они скрещиваются, между ними виднеется черное насекомое, оно пыта-
ется уйти: это аэроплан. Лучи сбивают его с курса, ослепляют его, и он
падает.
Мы забиваем железные колья в землю, на равном расстоянии друг от дру-
га. Каждый моток держат двое, а двое других разматывают колючую проволо-
ку. Это отвратительная проволока с густо насаженными длинными остриями.
Я разучился разматывать ее и расцарапал себе руку.
Через несколько часов мы управились. Но у нас еще есть время до при-
бытия машин. Большинство из нас ложится спать. Я тоже пытаюсь заснуть.
Однако для этого слишком свежо. Чувствуется, что мы недалеко от моря:
холод то и дело будит нас.
Один раз мне удается уснуть крепко. Я просыпаюсь, словно от внезапно-
го толчка, и не могу понять, где я. Я вижу звезды, вижу ракеты, и на
мгновение мне кажется, будто я уснул на каком-то празднике в саду. Я не
знаю, утро ли сейчас или вечер, я лежу в белой колыбели рассвета и ожи-
даю ласковых слов, которые вот-вот должны прозвучать, - слов ласковых,
домашних, - уж не плачу ли я? Я подношу руку к глазам, - как странно,
разве я ребенок? Кожа у меня нежная... Все это длится лишь одно мгнове-
ние, затем я узнаю силуэт Катчинского. Он сидит спокойно, как и подобает
старому служаке, и курит трубку, - разумеется, трубку с крышечкой. Заме-
тив, что я проснулся, он говорит:
- А здорово тебя, однако, передернуло. Это был просто дымовой патрон.
Он упал вон в те кусты.
Я сажусь, на душе у меня какое-то странное чувство одиночества. Хоро-
шо, что рядом со мной Кат. Он задумчиво смотрит в сторону переднего края
и говорит:
- Очень неплохой фейерверк, если бы только это не было так опасно.
Позади нас ударил снаряд. Некоторые новобранцы испуганно вскакивают.
Через несколько минут разрывается еще один, на этот раз ближе. Кат выби-
вает свою трубку:
- Сейчас нам дадут жару.
Обстрел начался. Мы отползаем в сторону, насколько это удается сде-
лать в спешке. Следующий снаряд уже накрывает нас.
Кто-то кричит. Над горизонтом поднимаются зеленые ракеты. Фонтаном
взлетает грязь, свистят осколки. Шлепающий звук их падения слышен еще
долгое время после того, как стихает шум разрывов.
Рядом с нами лежит насмерть перепуганный новобранец с льняными воло-
сами. Он закрыл лицо руками. Его каска откатилась в сторону. Я подтяги-
ваю ее и собираюсь нахлобучить ему на голову. Он поднимает глаза, оттал-
кивает каску и, как ребенок, лезет головой мне под мышку, крепко прижи-
маясь к моей груди. Его узкие плечи вздрагивают. Такие плечи были у Кем-
мериха.
Я его не гоню. Но чтобы хоть как-нибудь использовать каску, я прист-
раиваю ее новобранцу на заднюю часть, - не для того чтобы подурачиться,
а просто из тех соображений, что сейчас это самая уязвимая точка его те-
ла. Правда, там толстый слой мяса, но ранение в это место - ужасно бо-
лезненная штука, к тому же приходится несколько месяцев лежать в лазаре-
те, все время на животе, а после выписки почти наверняка будешь хромать.
Где-то с оглушительным треском упал снаряд. В промежутках между раз-
рывами слышны чьи-то крики.
Наконец грохот стихает. Огонь пронесся над нами, теперь его перенесли
на самые дальние запасные позиции. Мы решаемся поднять голову и осмот-
реться. В небе трепещут красные ракеты. Наверно сейчас будет атака.
На нашем участке пока что по-прежнему тихо. Я сажусь и треплю новоб-
ранца по плечу:
- Очнись, малыш! На этот раз опять все обошлось.
Он растерянно оглядывается. Я успокаиваю его:
- Ничего, привыкнешь.
Он замечает свою каску и надевает ее. Постепенно он приходит в себя.
Вдруг он краснеет как маков цвет, на лице его написано смущение. Он ос-
торожно дотрагивается рукой до штанов и жалобно смотрит на меня. Я сразу
же соображаю, в чем дело: у него пушечная болезнь. Я, правда, вовсе не
за этим подставил ему каску как раз туда, куда надо, но теперь я все же
стараюсь утешить его:
- Стыдиться тут нечего; еще и не таким, как ты, случалось наложить в
штаны, когда они впервые попадали под огонь. Зайди за куст, сними
кальсоны, и дело с концом.
Он семенит за кусты. Вокруг становится тише, однако крики не прекра-
щаются.
- В чем дело, Альберт? - спрашиваю я.
- Несколько прямых попаданий на соседнем участке.
Крики продолжаются. Это не люди, люди не могут так страшно кричать.
Кат говорит:
- Раненые лошади.
Я еще никогда не слыхал, чтобы лошади кричали, и мне что-то не верит-
ся. Это стонет сам многострадальный мир, в этих стонах слышатся все муки
живой плоти, жгучая, ужасающая боль. Мы побледнели. Детеринг встает во
весь рост:
- Изверги, живодеры! Да пристрелите же их!
Детеринг - крестьянин и знает толк в лошадях. Он взволнован. А
стрельба как нарочно почти совсем стихла. От этого их крики слышны еще
отчетливее. Мы уже не понимаем, откуда они берутся в этом внезапно при-
тихшем серебристом мире; невидимые, призрачные, они повсюду, где-то меж-
ду небом и землей, они становятся все пронзительнее, этому, кажется, не
будет конца, - Детеринг уже вне себя от ярости и громко кричит:
- Застрелите их, застрелите же их наконец, черт вас возьми!
- Им ведь нужно сперва подобрать раненых, - говорит Кат.
Мы встаем и идем искать место, где все это происходит. Если мы увидим
лошадей, нам будет не так невыносимо тяжело слышать их крики. У Майера
есть с собой бинокль. Мы смутно видим темный клубок - группу санитаров с
носилками и еще какие-то черные большие движущиеся комья. Это раненые
лошади. Но не все. Некоторые носятся еще дальше впереди, валятся на зем-
лю и снова мчатся галопом. У одной разорвано брюхо, из него длинным жгу-
том свисают кишки. Лошадь запутывается в них и падает, но снова встает
на ноги.
Детеринг вскидывает винтовку и целится. Кат ударом кулака направляет
ствол вверх:
- Ты с ума сошел? Детеринг дрожит всем телом и швыряет винтовку
оземь.
Мы садимся и зажимаем уши. Но нам не удается укрыться от этого душе-
раздирающего стона, этого вопля отчаяния, - от него нигде не укроешься.
Все мы видали виды. Но здесь и нас бросает в холодный пот. Хочется
встать и бежать без оглядки, все равно куда, лишь бы не слышать больше
этого крика. А ведь это только лошади, это не люди.
От темного клубка снова отделяются фигуры людей с носилками. Затем
раздается несколько одиночных выстрелов. Черные комья дергаются и стано-
вятся более плоскими. Наконец-то! Но еще не все кончено. Люди не могут
подобраться к тем раненым животным, которые в страхе бегают по лугу, всю
свою боль вложив в крик, вырывающийся из широко разинутой пасти. Одна из
фигур опускается на колено... Выстрел. Лошадь свалилась, а вот и еще од-
на. Последняя уперлась передними ногами в землю и кружится как карусель.
Присев на круп и высоко задрав голову, она ходит по кругу, опираясь на
передние ноги, - наверно, у нее раздроблен хребет. Солдат бежит к лошади
и приканчивает ее выстрелом. Медленно, покорно она опускается на землю.
Мы отнимаем ладони от ушей. Крик умолк. Лишь один протяжный замираю-
щий вздох все еще дрожит в воздухе. И снова вокруг нас только ракеты,
пение снарядов и звезды, и теперь это даже немного странно.
Детеринг отходит в сторону и говорит в сердцах:
- А эти-то твари в чем провинились, хотел бы я знать!
Потом он снова подходит к нам. Он говорит взволнованно, его голос
звучит почти торжественно:
- Самая величайшая подлость, - это гнать на войну животных, вот что я
вам скажу!
Мы идем обратно. Пора добираться до наших машин. Небо чуть-чуть пос-
