того, что уходит на жизнь, Для него самого деньги были только заплатками,
которые справятся на дырки, необходимостью для необходимости. Он моя думать
о запасах хлеба и мяса - без этого нельзя обойтись, но мысли о запасах денег
казались ему забавными, шутовскими, и он отмахивался от них. Он был доволен
тем, что имел.
У них на почте, где была также и сберкасса, вот уже несколько лет висел
на стене плакат, на котором розовощекий, не похожий ни на кого из
деревенских мужиков мужчина без устали призывал каждого: . Но когда на
почте бывал Кузьма, мужчина смотрел мимо
него. Кузьма дурачась, переходил с места на место, лез под его взгляд, но
мужчина с плаката всякий раз отворачивался, смотрел где-то рядом с Кузьмой и
все-таки мимо. Кузьма, довольный, уходил.
И вдруг понадобилось сразу много денег. Кузьма растерялся. Почему
деньги выбрали его? Ведь он никогда не имел с ними ничего серьезного.
Казалось, за это они и решили ему отомстить. Волей-неволей, ему приходилось
теперь не просто размышлять, а постоянно думать об одном и том же: где
достать деньги? К Евгению Николаевичу он пошел сразу потому, что всегда
слышал: у него деньги есть. А дальше? Еще до деда Гордея он мысленно
прошелся по деревне от. одного края до другого и вернулся домой ни с чем:
одни жили лучше, другие хуже, но каждый в своем доме жил своим, у каждого
были свои дырки, на которые он готовил заплатки.
Кузьма даже в мыслях не осмеливался просить у них деньги. Он
представлял себе свой обход так: он заходит и молчит. Уже одно то, что он
пришел, должно было сказать людям все. Но и они молчат, и это молчание, в
свою очередь, также говорит ему больше и яснее всяких слов. Он прощается и
идет дальше. В каждый дом заходить нет смысла, он выбирает только те, где,
как ему кажется, могут быть деньги. Но деньги с порога не увидишь, их
почему-то всегда прячут: засовывают в щели к тараканам, в карманы старых
пиджаков, на дно чемоданов. Считается, что деньги боятся света. Если бы они,
как фотографии хозяев, были на виду, Кузьма сам бы решил, надо ли здесь, в
этом доме, просить, он бы лишнее не взял. Но и там, где они спрятаны, и там,
где их вовсе нет, он в одинаково трудном положении: его встречает молчание,
а что за ним - безденежье или скупость, нежелание понять его беду, - он не
знает.
И все же Кузьма надеялся, что на самом деле все будет по-другому.
Кто-то отмолчится, а кто-то войдет в его положение, скажет просто и легко:
. Хозяин как бы между прочим протянет ему деньги, и он
тоже как бы между прочим возьмет в руки тоненькую теплую пачечку из
нескольких бумажек, без особого внимания засунет ее в карман, и они с
хозяином снова займутся разговором о чем придешься, но ни один из них даже
словом не заикнется больше о деньгах.
Кузьма и пошел сперва к Василию, чтобы почувствовать, может ли он на
что-то надеяться, он хотел начать с удачи, а не с отказа, чтобы у него не
опускались руки, когда он пойдет дальше. И ничего не получилось. Кузьма
вернулся дамой и не сел, а как-то осел на табуретку у окна, не зная, с
какого боку теперь приниматься за поиски денег. Но потом вспомнился брат, и
Кузьме стало легче.
Он понимал: деньги есть и в деревне, пусть немного, но есть. Каждому
хочется жить не хуже других. Ради, того, чтобы скопить на мотоцикл, мужик
будет ходить в последних штанах, а рубль припрячет; он спит и видит се6я с
мотоциклом, и на заплатки на штанах ему наплевать.
На такие деньги Кузьма и рассчитывал. На мотоцикл, или на мотор их еще
не хватает, и они пока лежат без пользы и без движения, никому не делая
добра. Так неужели люди откажутся на время дать их Кузьме, чтобы он мог
отстоять Марию? Не может быть!
В окно, в закрытый ставень, постучали.
- Кто там? - приподнялся Кузьма.
- Кузьма, выйди на минутку, - позвали с улицы.
Мария выскочила из спальни, испуганно прижала руки к груди.
- Кто это?
- По голосу будто Василий. Чего ты испугалась?
- Сама не знаю.
Василий стоял у ворот, выступая из темноты высокой, крупной фигурой.
- Чего в избу не заходишь? - спросил Кузьма.
- Нехорошо получилось, - не отвечая, сказал Василий. - Ты пришел, а
поговорить не поговорили. Зачем приходил-то?
- Сам знаешь зачем.
- Догадываюсь.
- Ну вот. Что еще говорить? Я же знаю, денег у тебя нету, - со слабой
надеждой сказал Кузьма.
- Нету. У бабы где-то лежат двадцать рублей, и все.
- В избу заходить будешь?
- Нет. Там разговора не получится. Давай сядем здесь.
Они сели на скамейку у ворот, закурили и, посматривая в темень перед
собой, долго молчали, но не тяжелым, понятным молчанием. Сбоку, уходя вправо
от них, горели деревенские огни, оттуда доносились голоса, иногда срывался и
затихал где-то возле клуба смех. Было не поздно, но деревня уже
успокаивалась, не успев привыкнуть к ранней темноте. Голоса и звуки
раздавались поодиночке и становились все реже.
Папиросы докурились; почти в одно время они бросили их себе под ноги и
еще помолчали. Потом Кузьма пошевелился, сказал:
- Живешь, живешь и не знаешь, с какой стороны тебя огреют.
- Это так, - отозвался Василий.
- Еще вчера все ладно было.
- А завтра кто-то другой на очереди. Может, не из нашей, из другой
деревни, а потом и до нашей снова дойдет - до меня или еще до кого. Вот и
надо держаться друг за дружку.
- Да-а.
- Евгений Николаевич дает тебе, я знаю, а еще кто есть, нет?
- Пока никого. Хочу завтра к Степаниде сходить, да, однако, не шибко
выгорит.
- К Степаниде? - Василий с сомнением повел головой, помолчав, сказал: -
А давай завалимся к ней сейчас. Вдвоем на нее надавим. Она же в бригаде у
меня, может, при мне постыдится отказать.
- Пошли. Чтоб уж сразу.
- А откуда ты знаешь про Евгения Николаевича? - уже по дороге спросил
Кузьма.
- Баба сказала. Да он сам, наверно, не вытерпел, доложил. Как не
похвалиться - доброе дело собрался делать!
- Я теперь как космонавт, - невесело пошутил Кузьма. Куда ни пойди, вся
деревня знает.
- А ты как думал? Ты теперь на двор ходи и оглядывайся, чтоб не
сфотографировали. Смех смехом, а рубли твои - это уж точно - вся деревня
считает.
- Сейчас Степаниде и говорить не надо, зачем пришли. Она, поди, с утра
ждет.
- И место подыскала, куда прятаться.
Они засмеялись. Рядом с Василием Кузьма чувствовал себя легче, и беда
его не стояла теперь комом в одном месте, а разошлась по телу, стала мягче и
как бы податливей. И хоть надежды на то, что им повезет, было мало, Кузьма
знал, что от Степаниды они выйдут вместе, прежде чем расходиться, будут
разговаривать и, наверно, о чем-нибудь договорятся на завтра. Это его
успокаивало, помогало не думать все время об одном и том же.
Степанида жила в большом, на две семьи, доме вдвоем с племянницей
Галькой, которая осталась ей от умершей сестры.
Гальке шел семнадцатый год, но девка она была крупная и уже давно
переросла Степаниду что ввысь, что вширь. Мир их почему-то не брал, и они
жили как кошка с собакой; когда в избе становилось тесно, выскакивали во
двор и крыли друг друга на всю деревню таким криком, что соседские собаки,
оглядываясь, с поджатыми хвостами переходили на другую сторону улицы.
Когда мужики вошли, Степанида засуетилась, запричитала от радости, но
на ее лице появилось да так и не сошло потом настороженное выражение с одной
мыслью: к чему бы это? Улыбка то и дело проваливалась, но Степанида снова
водворяла ее на лицо и, суетясь, ждала. Мужики разделись, сели рядом на
скамейке. На голоса из комнаты вышла Галька - в коротком, тесном ей
платьице, с голыми крепкими коленками.
- Явилась! - найдя себе дело, напустилась на Гальку Степанида. -
Смотрите на ее, красавицу писаную. Хошь бы оделась, не показывала мужикам
срамоту свою.
- А то они не видели! - лениво огрызнулась Галька.
- У-у, бесстыжие твои глаза!
- Ага, а твои не бесстыжие?
- Иди отседова.
Галька, подмигнув мужикам, ушла.
- Измаялась я с ней, - стала жаловаться Степанида. - Ой девка, не
приведи господь никому такую. Сколько она из меня крови высосала!
- Ага, была там у тебя кровь, - отозвалась Галька. - У тебя там помои,
а не кровь.
- Во, слыхали? Ей слово, она тебе десять. Ей десять, она тебе тыщу. И
как я еще дюжу, сама не знаю. Вот счастье-то выпало под старость лет.
- Делать вам нечего, вот и грызетесь, - сказал Василий. Ты, Степанида,
лучше другое скажи: неужели ты нам ничего не подашь?
Степанида растерянно прищурилась.
- Ну и хитрый ты, Василий!
- А чего тут хитрого? Я тебе прямо говорю. Мы с Кузьмой идем и про себя
думаем: одна надежда. на Степаниду, она, если есть, последнее выставит.
- Ой, Василий, да я для хороших людей и сама хорошая. Когда есть, мне
ее жалко, ли че ли? Для того и держу: а вдруг хороший человек зайдет, а мне
и поднести нечего.
- Это правильно.
Подбирая юбки, Степанида полезла в подполье, подала оттуда зеленую, в
земле, бутылку, закапанную сургучом. Кузьма, сидевший ближе к подполью,
принял бутылку, прищурив один глаз, посмотрел ее на свет.
- Она, она, - заверила Степанида.
- Вот с этого бы и начинала, - повеселел Василий, - а то связалась со
своей Галькой.
- Не поминай мне про ее.
Степанида вытерла бутылку о подол, поставила ее на середину пустого еще
стола и побежала в амбар - видно, за закуской.
- О деньгах сразу не заговаривай, - предупредил Василий. - Обождем,
когда готова будет.
- Да ты сам и скажешь.
Из комнаты вышла Галька, увидела на столе бутылку.
- Ого, уже облапошили мою тетку! Ловко вы!
- Ну и змея же ты, Галька! - рассердился Василий. - Тебя спрашивают?
Еще не выросла, чтобы со мной на таком тоне разговаривать.
- Смотри-ка ты! А как с тобой прикажешь разговаривать? По батюшке или,
может, по матушке?
- А, да чего с тобой говорить! Ты разве поймешь?
- Ну и не говори. Я к тебе не навязываюсь. Обидел он меня? Думаешь, я
не знаю, зачем вы сюда закатились?
- Тише ты! - зашипел Василий.
- Ага, испугался? Не бойся, не скажу. Только не заедайся, понял? Я еще
и помогать вам буду, если со мной по-хорошему. - Она взглянула на Кузьму,
жалобным голосом сказала: Мне тетку Марию жалко. - Снова перевела взгляд на
Василия. - Думаешь, если ты постарше, так имеешь право на меня покрикивать?
На бабу свою покрикивай. Я к тебе не нанималась.
- 3дорова же ты горло драть, - сдерживаясь, подивился Василий.
- Ага, не на ту напал.
- Ладно вам, - стал успокаивать их Кузьма. Прибежала Степанида,
засуетилась возле стола. Усаживая за стол мужиков, стала причитать обычное
при гостях, заменившее молитву:
- Ничего такого нету - прямо стыд! Если бы знала, что придете,
чего-нибудь бы и приготовила, а то все на скору руку. Стыд, стыд...
- Ты, Степанида, не прибедняйся. С такой закуской можно неделю гулять,
- успокоил ее Василий.
- Уж ты, Василий, скажешь.
Разлили в три стакана. В точно рассчитанный момент, когда чокнулись и
остановили дыхание, встряла Галька:
- А мне?
Степанида даже дернулась от злости, подалась вперед.
- Ну, скажите мне, что она не вредитель! Ведь это уметь надо! Ни
раньше, ни позже, в самый раз угадала, чтоб испортить людям аппетит.
Ой-ей-ей. И за что меня господь бог покарал такой холерой?
Галька, ухмыляясь, принесла стакан, поставила его перед Степанидой, в
себе взяла ее стакан.
- Не трожь, окаянная сила! Кому говорю: поставь на место!
