- Уберите его!
Ребятишки оторвались от печки, не меняя порядка, в каком стояли,
зашлепали друг за другом в комнату, и голос смолк. Когда Кузьма поднял
голову, они уже снова стояли у печки, готовые выполнить любое его
приказание. Злость постепенно остывала, и Кузьме стало жалко их. Они ни в
чем не виноваты. Он сказал ревизору:
- Я с тобой буду как на духу - не таскали мы оттуда ни одной крупинки.
Я специально это при ребятах говорю, я при них врать не стану. Сам видишь,
живем мы небогато, но чужого нам не надо.
Ревизор молчал.
- Так скажи, откуда столько? Тысяча, что ли?
- Тысяча, - подтвердил ревизор.
- Новыми?
- Теперь на старые счета нет.
- Да ведь это сумасшедшие деньги, - задумчиво произнес Кузьма. - Я
столько и в руках не держал. Мы ссуду в колхозе брали семьсот рублей на дом,
когда ставили, и то много было, до сегодняшнего дня не расплатились. А тут
тысяча. Я понимаю, можно ошибиться, набежит там тридцать, сорок, ну, пускай
сто рублей, но откуда тысяча? Ты, видать, на этой работе давно, должен
знать, как это получается.
- Не знаю, - покачал головой ревизор.
- А не могли ее сельповские с фактурой нагреть?
- Не знаю. Все могло быть. Я вижу, образование у нее небольшое.
- Какое там образование - грамотешка! С таким образованием только
получку считать, в не казенные деньги. Я ей сколько раз говорил: не лезь не
в свои сани. Работать как раз некому было, ее и уговорили. А потом как будто
все ладно пошло.
- Товары она всегда сама получала или нет? - спросил ревизор.
- Нет. Кто поедет, с тем и заказывала.
- Тоже плохо. Так нельзя.
- Ну вот...
- А самое главное: целый год не было учета.
Они замолчали, и в наступившей тишине стало слышно, как в спальне все
еще всхлипывает Мария. Где-то вырвалась из раскрытой двери на улицу песня,
прогудела, как пролетающий шмель, и стихла - после нее всхлипы Марии
показались громкими и булькали, как обрывающиеся в воду камни.
- Что же теперь будет-то? - спросил Кузьма, непонятно к кому обращаясь
- к самому себе или к ревизору.
Ревизор покосился на ребят.
- Идите отсюда! - цыкнул на них Кузьма, и они гуськом засеменили в свою
комнату.
- Я завтра еду дальше, - придвигаясь к Кузьме, негромко начал ревизор.
- Мне надо будет еще в двух магазинах сделать учет. Это примерно дней на
пять работы. А через пять дней... - Он замялся. - Одним словом, если вы за
это время внесете деньги... Вы меня понимаете?
- Чего же не понять, - откликнулся Кузьма.
- Я же вижу: ребятишки, - сказал ревизор. - Ну, осудят ее, дадут
срок...
Кузьма смотрел на него с жалкой подергивающейся улыбкой.
- Только поймите: об этом никто не должен знать. Я не имею права так
делать. Я сам рискую.
- Понятно, понятно.
- Собирайте деньги, и мы постараемся это дело замять.
- Тысячу рублей, - сказал Кузьма.
- Да.
- Понятно, тысячу рублей, одну тысячу. Мы соберем. Нельзя ее судить. Я
с ней много лет живу, ребятишки у нас.
Ревизор поднялся.
- Спасибо тебе, - сказал Кузьма и, кивая, пожал ревизору руку. Тот
ушел. Во дворе за ним скрипнула калитка, перед окнами прозвучали и затихли
шаги.
Кузьма остался один. Он пошел на кухню, сел перед не топленной со
вчерашнего дня печкой и, опустив голову, сидел так долго-долго. Он ни о чем
не Думал - для этого уже не было сил, он застыл, и только голова его
опускалась все ниже и ниже. Прошел час, второй, наступила ночь.
- Папа!
Кузьма медленно поднял голову. Перед ним стоял Витька - босиком, в
майке.
- Чего тебе?
- Папа, у нас все в порядке будет?
Кузьма кивнул. Но Витька не уходил, ему надо было, чтобы отец сказал
это словами.
- А как же! - ответил Кузьма. - Мы всю землю перевернем вверх
тормашками, а мать не отдадим. Нас пятеро мужиков, у нас получится.
- Можно, я скажу ребятам, что у нас все в порядке будет?
- Так и скажи: всю землю перевернем вверх тормашками, а мать не
отдадим.
Витька, поверив, ушел.
Утром Мария не поднялась. Кузьма встал, разбудил старших ребят в школу,
налил им вчерашнего молока. Мария лежала на кровати, уставив глаза в
потолок, и не шевелилась. Она так и не разделась, лежала в платье, в котором
пришла из магазина, лицо у нее заметно опухло. Перед тем как уходить, Кузьма
постоял над ней, сказал:
- Отойдешь немножко, вставай. Ничего, обойдется, люди помогут. Не стоит
тебе раньше времени из-за этого помирать.
Он пошел в контору, чтобы предупредить, что на работу не выйдет.
Председатель был у себя в кабинете один. Он поднялся, подал Кузьме руку
и, пристально глядя на него, вздохнул.
- Что? - не понял Кузьма.
- Слышал я про Марию, - ответил председатель. - Теперь уж вся деревня,
поди, знает.
- Все равно не скроешь - пускай, - потерянно махнул рукой Кузьма.
- Что будешь делать? - спросил председатель.
- Не знаю. Не знаю, куда и пойти.
- Надо что-нибудь делать.
- Надо.
- Сам видишь, ссуду я тебе сейчас дать не могу, - сказал председатель.
- Отчетный год на носу. Отчетный год кончится, потом посоветуемся, может,
дадим. Дадим - чего там! А пока зажимай под ссуду, все легче будет, не под
пустое место просишь.
- Спасибо тебе.
- Нужны мне твои ! Как Мария-то?
- Плохо.
- Ты иди скажи ей.
- Надо сказать. - У дверей Кузьма вспомнил: - Я на работу сегодня не
выйду.
- Иди, иди. Какой из тебя теперь работник! Нашел о чем говорить!
Мария все еще лежала. Кузьма присел возле нее на кровать и сжал ее
плечо, но она не откликнулась, не дрогнула, будто ничего и не почувствовала.
- Председатель говорит, что после отчетного собрания даст ссуду, -
сказал Кузьма.
Она слабо шевельнулась и снова замерла.
- Ты слышишь? - спросил он.
С Марией вдруг что-то случилось: она вскочила, обвила шею Кузьмы руками
и повалила его на кровать.
- Кузьма! - задыхаясь, шептала она. - Кузьма, спаси меня, сделай
что-нибудь, Кузьма!
Он пробовал вырваться, но не мог. Она упала на него, сдавила ему шею,
закрыла своим лицом его лицо.
- Родной мой! - исступленно шептала она. - Спаси меня, Кузьма, не
отдавай им меня!
Он наконец вырвался.
- Дура баба, - прохрипел он. - Ты что, с ума сошла?
- Кузьма! - слабо позвала она.
- Чего это ты выдумала? Ссуда вот будет, все хорошо будет, а ты как
сдурела.
- Кузьма!
- Ну что?
- Кузьма! - ее голос становился все слабей и слабей.
- Здесь я.
Он сбросил сапоги и прилег рядом с ней. Мария дрожала, ее плечи
дергались и подпрыгивали. Он обнял ее и стал водить по плечу своей широкой
ладонью - взад и вперед, взад и вперед. Она прижалась к нему ближе. Он все
водил и водил ладонью по ее плечу, пока она не затихла. Он еще полежал рядом
с ней, потом поднялся. Она спала.
Кузьма размышлял: можно продать корову и сено, но тогда ребятишки
останутся без молока. Из хозяйства продавать больше нечего. Корову тоже надо
оставить на последней случай, когда не будет выхода. Значит, своих денег нет
ни копейки, все И придется занимать. Он не знал, как можно занять тысячу
рублей, эта сумма представлялась ему настолько огромной, что он все путал ее
со старыми деньгами, а потом спохватывался и, холодея, обрывал себя. Он
допускал, что такие деньги существуют, как существуют миллионы и миллиарды,
но то, что они могут иметь отношение к одному человеку, а тем более к нему,
казалось Кузьме какой-то ужасной ошибкой, которую - начни он только поиски
денег - уже не исправить. И он долго не двигался - казалось, он ждал чуда,
когда кто-то придет и скажет, что над ним подшутили и что вся эта история с
недостачей ни его, ни Марии не касается. Сколько людей было вокруг него,
которых она действительно не касалась!
Хорошо еще, что шофер подогнал автобус к самому вокзалу и Кузьме не
пришлось добираться к нему по ветру, который как начал дуть от дома, так и
не перестал. Здесь, на станции, гремит на крышах листовое железо, по улице
метет бумагу и окурки, и люди семенят так, что не понять - или их несет
ветер, или они все же справляются с ним и бегут, куда им надо, сами. Голос
диктора, объявляющего о прибытии и отправлении поездов, рвется на части,
комкается, и его невозможно разобрать. Гудки маневровых паровозов,
пронзительные свистки электровозов кажутся тревожными, как сигналы об
опасности, которую надо ждать с минуты на минуту,
За час до поезда Кузьма становится в очередь за билетами. Кассу еще не
открывали, и люди стоят, подозрительно следя за каждым, кто проходит вперед.
Минутная стрелка на круглых электрических часах над окошечком кассы со
звонком прыгает от деления к делению, и люди всякий раз задирают головы,
мучаются.
Наконец кассу открывают. Очередь сжимается и замирает. В окошечко кассы
просовывается первая голова; проходит две, три, четыре минуты, а очередь не
движется.
- Что там - торгуются, что ли? - кричит кто-то сзади.
Голова выползает обратно, и женщина, стоявшая в очереди первой,
оборачивается:
- Оказывается, нет билетов.
- Граждане, в общие и плацкартные вагоны билетов нет! - кричит
кассирша.
Очередь комкается, но не расходится.
- Не знают, как деньги выманить, - возмущается толстая, с красным лицом
и в красном платке тетка. - Понаделали мягких вагонов - кому они нужны? Уж
на что самолет, и то в нем все билеты поровну стоят.
- В самолетах и летайте, - беззлобно отвечает кассирша.
- И полетим! - кипятится тетка Вот еще раз, два такие фокусы выкинете,
и ни один человек к вам не пойдет. Совести у вас нету.
- Летайте себе на здоровье - не заплачем!
- Заплачешь, голубушка, заплачешь, как без работы-то останешься.
Кузьма отходит от кассы. Теперь до следующего поезда часов пять, не
меньше. А может, все-таки взять мягкий? Черт с ним! Неизвестно еще, будут в
том поезде простые места или нет - может, тоже одни мягкие? Зря прождешь.
, - почему-то вспоминает Кузьма. В
самом деле - лишняя пятерка погоды теперь не сделает. Тысяча нужна - чего уж
по пятерке плакать.
Кузьма возвращается к кассе. Очередь разошлась, и перед кассиршей лежит
раскрытая книга.
- Мне до города, - говорит ей Кузьма.
- Билеты только в мягкий вагон, - будто читает кассирша, не поднимая
глаз от книги.
- Давай куда есть.
Она отмечает линейкой прочитанное, откуда-то сбоку достает билет и сует
его под компостер.
Теперь Кузьма прислушивается, когда назовут его поезд. Поезд подойдет,
он сядет в мягкий вагон и со всеми удобства- ми доедет до города. Утром
будет город. Он пойдет к брату и возьмет у него те деньги, которых не
хватает до тысячи. Наверное, брат снимет их с книжки. Перед отъездом они
посидят, выпьют на прощанье бутылку водки, а потом Кузьма отправится
обратно, чтобы успеть к возвращению ревизора. И пойдет у них с Марией опять
все как надо, заживут как все люди. Когда кончится эта беда и Мария отойдет,
будут они и дальше растить ребят, ходить с ними в кино - как-никак свой
колхоз: пятеро мужиков и мать. Всем им еще жить да жить. По вечерам,
укладываясь спать, будет он, Кузьма, как и раньше, заигрывать с Марией,
шлепать ее по мягкому месту, а она будет ругаться, но не зло, понарошку,
потому что она и сама любит, когда он дурачится, Много ли им надо, чтобы все
было хорошо? Кузьма приходит в себя. Много, ох много - тысячу рублей. Но
теперь уже не тысячу, больше половины из тысячи он с грехом пополам достал.
Ходил унижался, давал обещания, где надо и не надо, напоминал о ссуде,
