полагалось торговать. Но Марии этому распорядку следовать было не
обязательно, она только открывала вовремя, а в остальные часы, когда не было
народу, могла находиться дома. На тот случай, если кто придет, она оставляла
дежурить на крыльце ребятишек, они звали ее, и она прибегала, ждать себя
подолгу не заставляла ни разу. В деревне не все бабы понимают время по
часам, а которые и понимают, да забывают, что обед, идут когда попало -
Мария и в обед, если была дома, тоже открывала: ее, Марии, от этого не
убудет, а старухе не придется из последних сил шлепать два раза с другого
края деревни. Мужики, те, наоборот, не знают время вечером - уже девять,
десять часов, совсем темно, а они являются за бутылкой. Им объясняешь:
магазин опечатан, никакой бутылки сегодня не будет - нет, не поймут, одно по
одному: дай, жалко тебе, что ли? На такие случаи Мария стала держать водку
еще и дома - ящик так и стоял под кроватью, и летом, бывало, торговала прямо
через окно; если Марии не было, мужики искали Кузьму, как-то раз три бутылки
продал даже Витька.
Но в долг водку Мария не отпускала. А то мужикам дай волю, они
позаберутся, а расплачиваться потом опять придется не кому-нибудь - бабам.
Мужику что, он когда пьяный, то только сейчас безденежный, а завтра он будет
всех богаче - вот и гуляет, не думает о том, что семья сидит без копейки.
Нет денег - не пей. Одно время по договоренности с женой Михаила Кравцова
Дарьей, которая устала умываться слезами из-за его пьянок, Мария не стала
давать ему водку совсем, даже за деньги. Михаил кричал, грозил, что будет
жаловаться, но Мария как сказала, так и держалась, тогда он привел
председателя сельсовета и пошел в наступление при нем.
- Вот ты Советская власть, - доказывал он, обращаясь к председателю, -
скажи мне: есть у нас такие законы, чтобы человек за деньги не имел права
купить что хочет? Чего она из себя корчит - законы тут свои устанавливает?
Кто ей позволил? Ты скажи ей, скажи.
- Дай ты ему, - чтобы только отвязаться, сказал председатель.
Мария решила схитрить.
- Доверенность принесет - тогда дам.
- Какую еще доверенность? - разинул рот Михаил.
- Принеси от Дарьи доверенность, что она позволяет тебе взять бутылку,
тогда дам.
Председатель махнул рукой и ушел. Михаил еще покричал, покричал и
хлопнул дверью, пообещав сжечь магазин. Потом Дарья рассказала, что он,
требуя доверенность, набрасывался на нее с кулаками, пока она не убежала. И
все же Михаила в тот вечер опять видели пьяным - видно, взял через вторые
руки. Но тут уж Мария ничего не могла поделать.
Она знала, что люди при ней с удовольствием идут в магазин. Бабы
собирались даже тогда, когда им ничего не надо было покупать. Стоят у
прилавка, выстроившись очередью, обсуждают свои дела или перемывают
кому-нибудь косточки. Старухи сидят на ящиках - несколько ящиков Мария так и
не убирала из магазина, чтобы на них можно было сидеть. Мужики зимой перед
работой заходили сюда курить, и Мария заставляла их топить печку. В старые
праздники, если магазин был открыт, вваливались компании; тогда Мария, чтобы
видеть, как пляшут, взбиралась на прилавок, ее стаскивали оттуда, заставляли
закрывать магазин и вели с собой, пока она где-нибудь по дороге не сбегала.
Ей нравилось чувствовать себя человеком, без которого деревня не может
обойтись. Если посчитать, то таких было немного: председатель сельсовета,
председатель колхоза, врач, учи- теля и специалисты. И вот она. И то - если
агроном уедет куда-нибудь на месяц, можно и не заметить, а она один раз три
дня проболела, не открывала магазин - так поизбегались: когда да когда?
Мария видела, что теперь с ней многие хотят завести дружбу, но старалась для
всех быть одинаковой. Она хорошо помнила, как еще в первый месяц работы
привезли в магазин клеенки, которых не было давным-давно; бабы, узнав про
клеенки, потянулись к ней домой, и каждая подговаривалась, чтобы Мария по
знакомству оставила ей хоть одну. Мария тогда будто бы и шуточно, чтобы
никого не обидеть, но все-таки твердо сказала так:
- Да вы что, бабы? Это в городе по знакомству достают - там у продавцов
есть знакомые, а есть и незнакомые. А вы мне тут все знакомые - как я
другим-то в глаза буду глядеть? Вот завтра пораньше приходите и берите.
Утром Кузьма вышел на двор чуть свет - на крыльце уже толклась очередь.
Мария вскочила и, даже не убираясь по хозяйству, потому что невмочь было
убираться, когда люди стоят и ждут, продала эти клеенки задолго до восьми
часов, когда надо было открывать магазин.
Чуть ли не с первого же дня Марии пришлось завести тетрадь, куда она
записывала должников. К концу эта тетрадь вся была в цифрах, к одним цифрам
прибавлялись другие, потом они зачеркивались, за ними шли новые. А что
будешь делать, если приходит Клава, с которой вместе росли и которая живет
одна с двумя ребятишками, и говорит, что ее Катьку без формы не пускают в
школу, а денег на форму сейчас нет? Дорогие вещи Мария редко давала в долг,
все больше по мелочи. Когда долг становился большим, Мария заставляла
сначала расплатиться, а потом уж снова разрешала брать по записи. Но в
последнее время, ожидая ревизию, она собрала со всех: только Чижовы остались
должны четыре рубля восемьдесят копеек.
Ревизию она начала просить еще с лета и всякий раз, приезжая за
товарами, шла в контору и спрашивала, когда к ней пришлют ревизора.
Требовать она не научилась, ей обещали, и она уезжала. Работать так,
вслепую, не зная, что у тебя за спиной, стало невмоготу. Когда ревизор
наконец приехал, она не то чтобы испугалась, но как-то вся замерла,
затаилась в ожидании того, что будет, и, если он спрашивал ее о чем-нибудь,
она вздрагивала и отвечала не сразу. Но даже в самых худших своих опасениях
Мария не ждала того, что получилось. Когда закончили все подсчеты и ревизор
показал ей, она будто подавилась и весь этот вечер и почти весь следующий
день не могла как следует продохнуть.
Она плакала, жалея и проклиная себя, и, плача, хотела себе смерти.
Когда она думала о смерти, становилось легче, она словно проваливалась
куда-то в потустороннее и уже оттуда смотрела на ребятишек, на Кузьму,
представляла, как они будут жить без нее, и забывалась в жалости к себе. Но
это продолжалось недолго, недостача, как палач, который дал ей немножко
передохнуть, доставала ее затем отовсюду, где она хотела умереть своей
смертью, и снова принималась казнить - было больно и страшно, о чем бы она
ни подумала, как бы ни повернулась, все равно было больно и страшно, и она
лежала без движения.
Потом пришел Кузьма и сказал, что председатель колхоза обещает ссуду.
Сначала она не поняла, что это может значить, но затем вдруг спасение
представилось ей так близко и ярко, что она испугалась, как бы Кузьма не
упустил его, и, обхватив Кузьму за шею, повалив его, стала умолять, чтобы он
спас ее, - с ней как бы сделался припадок. Кузьма прикрикнул на нее, потом
лег рядом и приласкал, и она, измученная, всю ночь не сомкнувшая глаз,
уснула - даже не уснула, а забылась, не страдая, - так пусто и хорошо стало
на душе.
Ее разбудила Комариха, и Мария обрадовалась ей, сама попросила
сворожить. Карты показали хорошее; Мария про себя подумала, что, даст бог,
еще и обойдется, если Кузьма успеет собрать сколько надо... в ней снова
шевельнулась надежда, и Мария решила, что надо и ей тоже выйти в деревню и
попробовать поискать деньги.
Из школы прибежал Витькка и принес четыре рубля и восемьдесят копеек:
Чижовы подкараулили его где-то по дороге и велели передать матери.
После обеда Мария пошла к Клаве, с которой дружила с детства. Клава
молча усадила Марию на кровать, села рядом и, обняв ее, прижавшись к ней
вплотную, заголосила сильным и чистым, как на запевках, голосом. Марии опять
стало страшно, и она заплакала. Клава, услышав ее плач, заголосила еще
сильнее. Но и плача, Мария чувствовала, что она делает не то, что надо, и
скоро, вытирая слезы, к огорчению Клавы, поднялась и ушла.
У заулка к реке Марию остановила Надя Воронцова и стала говорить, что
она, Мария, видно, с ума сошла, что приняла тогда этот магазин, что она сама
себя решила в тюрьму посадить - не иначе. Ведь сразу же было видно, что до
добра он ее не доведет.
Мария, не дослушав, повернулась и пошла домой. Больше она в деревню не
выходила.
Больше она не верила, что у Кузьмы что-нибудь выйдет с деньгами.
В купе, куда перебрался Кузьма, поменявшись местами с преферансистом,
едут старик и старуха с одинаково седыми до полной белизны волосами и
одинаково белыми, тоже как поседевшими, крупными лицами. На одной из верхних
полок смята постель, значит, третий пассажир тоже есть, но, видно, куда-то
вышел.
Кузьма опять снимает сапоги и уже собирается взобраться на свою полку,
но в купе вваливается пьяный парень. Некоторое время он удивленно смотрит на
Кузьму, не спуская с него глаз, присаживается рядом со старухой, сразу же
поднимается, вдруг веселеет и протягивает Кузьме руку:
- Будем знакомы.
Кузьма называет себя. Парень веселеет еще больше, но тут же делает
серьезное лицо.
- Понятно, - говорит он. - Кузьма, значит. Будем знать. А это дедушка.
- Он выбрасывает одну руку влево. - Это бабушка. - Вторая рука опускается
вправо. - А это я. - Он складывает руки у себя на груди и хохочет.
- Эк красиво! Эк красиво! - качает головой старуха. - Незнакомый
человек, ты его не знаешь, а позволяешь себе. Не обращайте на него внимания,
располагайтесь, - говорит она Кузьме. - Он у нас опять в ресторан ходил.
- А что я такого сказал? - гремит парень. - Разве я его обидел? Кузьма,
я обидел тебя?
- Пока ничего обидного не было, - осторожно отвечает Кузьма.
- Во! Слышала, бабуся! Кузьма не обиделся. Ну, бабуся, опять ты на меня
тянешь!
Он подсаживается к старухе и, подмигивая Кузьме, обнимает ее.
- Уйди! - сердится старуха. - Скорей бы приехать. Надоел, честное
слово!
- Ну-у? Неужели надоел? Со стариком всю жизнь живешь - не надоел, а я
раз обнял - и надоел! Дед! - кричит он. - Отбить у тебя старуху?
- А это как сумеешь, - неторопливо отзывается старик.
Парень умолкает. С пьяной задумчивостью он смотрит на старика, потом на
старуху и устало декламирует:
-
- Эк красиво! Эк красиво!
- .
Парень оживляется.
- Дед, а ты когда был помоложе, бил свою старуху или нет?
- Я ее за всю жизнь пальцем не тронул, - с достоинством отвечает
старик.
- Ни разу, ни разу?
- Ни разу.
- Теперь таких мужиков и нет, как мой старик, - говорит старуха.
- Куда уж там!
Парень ждет, что ему будут возражать, но все молчат. Он смотрит на
каждого из них по очереди, просто так, ни от чего морщится и из последних
сил спрашивает Кузьму:
- Так ты, Кузьма, с нами, что ли, поедешь?
- С вами.
- Давай.
Он опускает глаза и долго смотрит себе под ноги. Вагон мягко и мерно
покачивает. Парень опускает руки, голову, закрывает глаза. Мимо проносится
встречный поезд, но парень не слышит.
Кузьма забирается на свою полку. Старуха внизу тормошит парня:
- Ложись, так тебе неудобно. Вот хоть на мою приляг.
- А что - у меня своей нету?
Он поднимается, долго и тяжело лезет наверх и уже со своей полки что-то
непонятно бормочет.
Кузьма оборачивается к нему - парень лежит с закрытыми глазами, и на
его лице нет ничего, кроме сна.
Кузьма тоже закрывает глаза. Но засыпает он не сразу. Стук колес то
