А сам будто забыл про него.
Кузьма сидел и вспоминал сентябрь сорок седьмого года. Поспели хлеба, к
самому горлу подкатила страда, а машины стояли. Не было горючего.
Председатель пять дней в неделю жил в районе, бегал от райкома к МТС и
обратно, всякими правдами и неправдами выбивал бензин, который машины потом
сжигали за два дня и снова останавливались. А погода стояла как на заказ -
ни одной тучки. И без того небогатые хлеба начали осыпаться. Несладко было
смотреть, как падает зерно, после всего, что натерпелись за войну и за два
последних голодных года. Снова достали серпы, пустили конные жатки - да
много ли этим уберешь, когда и людей и коней за войну поубавилось втрое?
Сам дьявол подчалил тогда к берегу эту баржу. Шкипер, толстомясый, как
баба, мужик, засучив штаны, весь день ловил рыбу, а вечером зажег на берегу
костер и стал варить уху. В огонь, чтобы лучше горел, он плескал из банки
бензин. Туда, к костру, и пошел председатель.
Они сговорились быстро. Утром выкатили на берег две бочки горючего, и
баржа ушла. В тот день -трактор снова потащил в поле комбайн, а Кузьма
поехал отвозить от него пшеницу. О том, что бензин куплен у шкипера, знала
вся деревня, но, пожалуй, только один председатель ясно понимал, чем ему это
грозит.
Его взяли в начале ноября, словно дождавшись, когда он кончит
уборочную. Он просил на праздники оставить дома - не оставили. И деревне
праздник стал не праздник. Сначала недоумевали: за что? Бензин этот он не
украл, а купил, и купил не для себя, а для колхоза, потому что в МТС бензина
не было, а хлеб не ждал. Потом объяснили: бензин был государственный, шкипер
не имел права его продавать, а председатель не имел права покупать. Кто
понял, а кто нет. На собрании, как делегацию, выбрали трех человек, которые
должны были хлопотать за председателя. Они сделали все, что могли: много раз
ездили в район, один раз даже в область, писали бумаги в Москву, но ничего
не добились, а может, еще и повредили председателю, потому что ему дали
пятнадцать лет. Тут уж было над чем ахнуть.
Он вернулся назад в пятьдесят четвертом, после амнистии. Хотели снова
назначить его председателем - нельзя: был под судом, партийность потерял.
Работал бригадиром. И только пять лет назад, после того как сменилась добрая
дюжина председателей и из колхоза убежала половина народу, написали в обком
и еще раз просили председателем его. Там разрешили. Его позвали на его
старое хозяйское место вот так же осенью, после страды, как и сняли, - будто
ничего не случилось, если не считать, что между этими двумя осенями прошло
больше десяти лет.
Председатель оторвался от бумаг, крикнул в дверь:
- Полина!
Вошла Полина из бухгалтерии.
- Полина, посмотри, сколько у нас получают за месяц специалисты? Если
со мной брать?
- Все вместе, что ли?
- Ага, все вместе.
- Я и так помню: шестьсот сорок рублей.
Председатель подумал, спросил:
- Бухгалтер не приехал?
- Нет, он к вечеру будет, не раньше.
- Ну ладно, иди. Пошли там кого-нибудь, пускай придут.
- Кто?
- Все, кто на зарплате. Скажи: дело срочное, а то они будут один за
другим тянуться. Мне их два часа ждать некогда.
Кузьме он сказал:
- Ты сиди.
И снова занялся с бумагами.
Стали подходить специалисты.
Первым пришел агроном, который только недавно вернулся с леченья;
посреди уборочной его вдруг скрутила язва, и он ездил на курорт.
В деревню агроном приехал два года назад из сельхозуправления, сам, по
своей воле выбрал дальний колхоз, и за это его уважали, хотя сначала
встретили недоверчиво: сидел в кабинете, был начальством, черт его знает,
как с ним разговаривать, не будет ли он под видом агронома делать работу
уполномоченного, каких раньше посылали в каждый колхоз. Но потом, наблюдая
за агрономом, об опасениях этих как-то забыли? дело свое он любил, летом с
утра до ночи пропадал в полях и очень скоро стал в деревне своим человеком.
Он вошел, поздоровался и вопросительно взглянул на председателя.
Председатель, не отвечая, сказал:
- Садись пока, подождем.
Потом прибежал ветеринар, который в деревне жил так давно, что уже мало
кто помнит, что он тоже специалист.
Пришла зоотехник, большая, с мужским голосом женщина. Она говорила
мало, была спокойной, но в колхозе ее все равно побаивались, будто знали,
что такая силушка и такой голос, как у нее, не могут долго оставаться без
применения и вот-вот должны что-нибудь натворить.
Ждали механика. Председатель ворчал, поглядывая на дверь:
- Где же он сразу пойдет! Ему десять приглашений надо.
Наконец появился и механик, молодой парень, еще не снявший
институтского значка. Намеренно усталой походкой человека, который делал
дела, пока они тут сидели, он прошел к дивану и сел с краю.
Специалисты сидели на диване у одной стены, Кузьма напротив них у
другой.
Кажется, только теперь председатель понял, что дело, которое он
собрался решать с ними, совсем не простое. И он мялся, не начинал. Это
почувствовали и специалисты, умолкли.
Наконец он начал:
- Я вот зачем велел вам собраться. Завтра у нас зарплата. Если
бухгалтер вечером привезет деньги, завтра вы имеете право их получить. Но
тут еще вот какое дело. - Председатель помолчал, давая понять, что оно не
пустяковое, потом снова заговорил - спокойным, ровным голосом. - Летом, да и
весной тоже мы не один раз задерживали вам деньги. Вы как-то перебивались,
находили какие-то возможности. Я думаю, что такую возможность мы найдем и
теперь, а деньги я предлагаю отдать Кузьме. У него, сами знаете, история
хуже некуда. Ему за три дня надо тысячу набрать, а где он ее возьмет, если
не оказать помощь! Потом мы ему собираемся дать ссуду, но ему ждать ее
некогда. Поздно будет. А мы проживем, не пропадем. Колхозники вон живут. Вот
такое с моей стороны предложение. Давайте решать. Неволить мы никого в этом
деле не можем.
Кузьма простонал:
- Меня-то ты в какое положение ставишь? Хоть бы сказал, предупредил,
что разговор про это пойдет. - Тебя никто не спрашивает. Спросят - тогда
скажешь. Председатель повернул голову к другой стене. - Ну как, товарищи
специалисты?
Специалисты молчали.
Кузьма не мог смотреть в их сторону. Ему казалось, что от стыда он стал
прозрачным, и в нем теперь видно все то жалкое и срамное, что есть в
человеке. Он сидел перед ними как на судилище и не знал, хочет ли он, чтобы
его помиловали, он чувствовал один стыд, горький и едкий стыд взрослого, уже
пожилого человека. Сейчас, в эту минуту, не думая о том, что будет дальше,
он даже хотел, чтобы ему отказали, потому что тогда он ничем не будет им
обязан.
Но кто-то сказал:
- Дать, конечно, надо.
- Надо дать, - твердо повторил председатель. - Я говорю: мы не
пропадем, а человек может пропасть. Понятно, что вы на эти деньги
рассчитывали, но в ноябре мы что-нибудь придумаем, постараемся пораньше
выбить из банка. Вот так. Значит, завтра надо будет зайти и расписаться в
ведомости, а деньги выдадим Кузьме. Если кто не согласен, пускай говорит
сразу.
- Согласны, чего там! - ответил за всех агроном. Остальные молчали.
- Тогда ты, Кузьма, сразу с утра подходи и возьмешь. Полина говорит,
там шестьсот сорок рублей. Мало тебе, но больше нету. Бухгалтеру я скажу, он
знать будет.
- Я не могу понять: мы всю, что ли, зарплату должны отдать? -
оглядываясь на специалистов возле себя, заволновался ветеринар.
- Ты ничего не должен, - недобрым голосом сказал председатель. - Это
дело добровольное. Не хочешь - забирай свои деньги Чего же ты раньше молчал,
когда решали? Мы свои деньги отдаем полностью, а ты как знаешь. Вот так.
- Да я согласен, согласен, - торопливо закивал ветеринар.
- Смотри сам.
- Согласен, согласен.
- Не надо полностью. - Кузьма, обращаясь к председателю, поднялся. -
Что я, грабитель с большой дороги, что ли? Им тоже жить надо, а я все деньги
заберу. Если на то пошло, если вы согласны, давайте я половину возьму, а
половина останется вам. - Теперь он говорил специалистами - Давайте так? А
то это что получается? Вы, значит, работали...
Председатель оборвал его:
- Ты тут не торгуйся. Дают - бери, бьют - беги, а торговаться нечего.
- Так у меня совесть-то есть или нету?
- Иди-ка ты к такой-то матери со своей совестью! Совесть у него есть. А
у нас, по-твоему, нету совести? Ты бы лучше подумал, где остальные взять, а
не о совести рассуждал. Ты этой совести себе сильно много нахватал, другим
не осталось. Думаешь, тебе деньги домой принесут? Дожидайся! Ты вон хотел со
Степанидой по совести, ну и как, много она тебе дала? Председатель
раздраженно перебросил с места на место папку с бумагами. - Завтра придешь и
получишь все деньги, или можешь Марии сухари сушить. Мне тоже, если хочешь
знать, деньги нужны, но я тебе их отдаю, потому что я без них проживу, а ты
пропадешь. Так и другие. Если ты с совестью, то и у нас она помаленьку есть.
- Да я разве...
- Все. Хватит разговаривать! Можете идти, кому надо.
Механик ушел сразу. Вслед за ним поднялась зоотехник, негромко спросила
что-то у председателя, что-то о ферме, и тоже ушла. Пооглядевшись, выскочил
за дверь ветеринар. Остались втроем: председатель, агроном и Кузьма.
Кузьма сел опять на свое место напротив агронома.
Молчали.
Поднялся агроном, попрощался с председателем и с Кузьмой за руку,
Кузьме сказал, показывая на председателя:
- Ты не думай, что он нас заставил. Он правильно сделал. Бери эти
деньги, не стесняйся. Считай, что они твои.
Ободряюще кивнул и вышел. Председатель заметил, что Кузьма тоже
собирается уходить, сказал:
- Подожди меня.
Он убрал папки в стол, проверил, закрыт ли сейф и стал одеваться.
Смеркалось. В двух-трех избах из окон слабо желтел свет, остальные
дремали. Деревня лежала усталым, приткнувшимся и реке табором, который
откуда-то пришел и, отдохнув, снова куда-то пойдет дальше.
Странно было сознавать, что это ощущение исходит от собственной
усталости и что деревня не спит, а просто пережидает переходное и как бы
никуда не годное время между днем и ночью; потом, когда наступит полная
темнота, можно будет до сна снова заняться работой, делать какие-то дела, а
сейчас надо просто ждать - такой это беспутный час.
Шли молча, и только возле своего дома председатель сказал:
- Зайдем, если не торопишься.
Свернули. Председатель отомкнул дверь, включил свет. Они были дома
одни. Председатель достал откуда-то уже начатую бутылку, разлил по
полстакана, принес в ковше воды. Показывая на бутылку, сказал:
- Спирт.
- Где это ты его взял?
- Давно уж стоит. Весной еще ездил на рудник, купил одну. Немножко
осталось. Ну, давай. За Марию. Чтоб не попала она куда не надо.
От этих слов у Кузьмы внутри все затаилось; он скорей выпил и убил,
сжег спиртом то, что хотело заболеть. Сразу же запил водой, отдышался и
спокойно, без боли, сказал:
- Теперь уж, поди, выкрутились. Помог ты мне здорово.
- А эту паскуду Степаниду я прижму. Вот начнется год, пригрозил
председатель.
- Может, у нее, правда, не было.
- Да что ты мне говоришь, когда мы ей в сентябре за корову выплатили!
Ест она их, что ли? Лежат в тряпочку завернутые, куда им деться!
- Не трогай ты ее. Такой человек. Что с нее взять?
- Прижму как миленькую, чтоб понимала. Деньги эти у нее так, без
пользы, лежать будут, а нет, не даст. И ведь самой взять нельзя - вот
