смотрит на него с тем жадным и недобрым вниманием, с каким преследуют
добычу. Хотел зайти к председателю, заглянул - у председателя был народ - и
закрыл дверь. Что он ему скажет? Лучше идти домой.
День был все такой же хмурый, так и не сломавшийся, теперь он казался
мятым, склеенным из старой прозрачной бумаги. Дунь на него, и он улетит, но
ветра не было, и дунуть на него было некому. Потихоньку что-то вокруг
шумело, звучало, лаяло - будто шелестели стенки этого бумажного дня. Дали
были мутными. Кузьма подумал, что сегодняшний день, наверно, наступил для
бухгалтера - он под стать его постной роже.
Деньги в карманах мешали Кузьме идти свободно, и он задерживал шаг - не
шел, а нес деньги, будто они могли расплескаться. Они не радовали его:
что-то там случилось с радостью, и она не шевелилась. Он знал, что они
нужны, и только, а удовлетворения, сладости от того, что они есть, он не
испытывал. Хотелось скорей их выложить, освободить карманы.
Дома Кузьма сбросал деньги в большую, из-под леденцов, банку, которую
привез после войны из Австрии, и поставил банку на шкаф. Стало легче.
Подбадривая себя, он подумал, что сейчас в деревне ни у кого нет столько
денег, сколько у него в этой банке. Он сделал все, что мог, а за два
оставшихся дня должен добрать до тысячи. Как - он еще не знал. Что-нибудь
придумается, не может быть, чтобы на этом все кончилось. Раз нужна тысяча,
он ее как-нибудь достанет. Только не сейчас, не сегодня. Он чувствовал, что
не может просить сегодня деньги, что он израсходовал в себе для этого все.
Надо отдохнуть.
В сенях послышались шаги, но Кузьма принял их просто как шаги сами по
себе, не связав их с тем, что это кто-то идет. И когда вошла жена
ветеринара, он удивился, откуда она здесь взялась. И сразу вспомнил, что не
нашел ветеринара и зоотехника, не сказал им, чтобы они расписались в
ведомости.
Жена ветеринара стояла у дверей с поджатыми, подрагивающими в уголках
губами. Она была плоская, некрасивая, и Кузьме непонятно отчего часто ее
бывало жалко. Он знал, что с ветеринаром они живут плохо, и она, казалось,
была доказательством того, что бывает с женщиной, когда в семье нет мира.
Кузьма скорее привычно, чем сознательно, пригласил:
- Проходи, чего в дверях стоишь.
Она не тронулась с места. Губы ее задрожали сильнее:
- А мы-то как будем жить, Кузьма? Ты подумал? Почему так делаешь-то?
Кузьма понял не сразу, а когда понял, не смог ответить.
- Мы их месяц ждали. - Голос у нее подрагивал, сдерживался, чтобы не
забиться, не заплескаться. - У нас пятьдесят рублей долгу. Как мы теперь?
Кузьма поднялся и достал со шкафа банку с деньгами. Опрокинул ее на
стол и сначала нашел бумажку, на которую была переписана зарплата
специалистов, а потом старательно, чтобы не ошибиться, отсчитал деньги. Жена
ветеринара подошла ближе, и он, подавая ей деньги, вдруг увидел Марию. Она
только на секунду остановилась и прошла в кухню. Кузьме стало противно и
стыдно, будто эти деньги он украл у Марии и она застала его на месте
преступления.
Жена ветеринара пропала.
Кузьма собрал оставшиеся деньги в банку, поставил опять банку на шкаф,
но с краю, не так далеко, как раньше. Когда в ней столько денег, конечно, за
ними еще могут прийти.
Надо подождать. Деньги еще кому-нибудь могут понадобиться.
Он стал ждать.
Несколько раз мимо проходила Мария, посматривала на него, но он не
оборачивался.
Он ждал.
Прошел час, прошел второй, и Кузьма уже стал беспокоиться, почему так
долго никого нет, но тут в сенях опять послышались шаги. Теперь он помнил:
раз шаги - значит, кто-то идет. Он ждал не зря.
Вошла девочка, дочь агронома, и Кузьма с неудовольствием подумал:
почему специалисты не идут сами, почему они посылают вместо себя жен и
детей? Ведь девочка может потерять деньги. Кто потом будет виноват?
- Здравствуйте, - робко, исподлобья оглядываясь, сказала девочка.
- Здравствуй, здравствуй, - ответил Кузьма и поднялся, чтобы достать
банку. Хорошо, что он не затолкал ее к стене, а поставил с краю.
- Дядя Кузьма, - быстро заговорила девочка. - Скажите вашему Витьке,
чтобы он за мной не ходил.
- Что? - Кузьма остановился, и вытянутая рука упала вниз.
- Скажите вашему Витьке, чтобы он не ходил за мной. А то нас дразнят:
женихом и невестой. Мне мальчишки проходу не дают. Кричат: .
Кузьма недоверчиво засмеялся.
- Неужели?
- Ну. Зачем он ходит? Я ему сказала, а он все равно. Пускай за другой
девочкой ходит.
- Вот паразит! - громко засмеялся Кузьма. - Ходит, говоришь?
- Ну. Меня дразнят, а я не виновата.
- Вот он придет, я ему шею накостыляю! Ходит, ишь гусь!
- Нет, вы ему так скажите. Он отца должен так послушать.
- Скажу. Я ему скажу.
- Я побегу, - попросилась девочка.
- Беги и не бойся: теперь он на тебя, ни разу не взглянет. Вот увидишь.
Она глубоко кивнула, как поклонилась, и убежала. Кузьма еще весело
хмыкнул ей вслед, поулыбался, но уже чувствовал, что к нему возвращается то
пустое и холодное состояние, которое было до девочки. Он покосился на банку
и сел. Надо бы сосчитать деньги, но подниматься снова не хотелось; он
боялся, что их осталось совсем немного, и тогда будет еще хуже.
Он попытался успокоить себя тем, что еще вчера он не смел даже и
надеяться на такие деньги. Не успокоилось. Он решил: лучше думать о деле. К
кому еще можно пойти, у кого просить?
Потом как-то забылось, что он хотел думать о деле, и ни о чем не
думалось. Он сидел возле банки, как сторож, когда воров нет и не может быть.
Шевелился, курил.
Прибежали из школы ребята, и Кузьма стал вспоминать, зачем ему был
нужен Витька, но так и не вспомнил.
Ребята ели в кухне одни: ни Кузьма, ни Мария к ним не вышли.
Тихо, боязно было в избе; все дома, а тихо и боязно.
Перед вечером, запыхавшись, присеменил дед Гордей. Крикнул Кузьму, не
находя места, закружил по комнате и под конец поманил его за собой к дверям.
В сенях зашептал:
- Тебе, Кузьма, и вовсе никаких денег не надо. Кумекаешь? Без денег
можно.
- Еще что, дед, выдумаешь? - морщась, сказал Кузьма.
Дед Гордей радостно захихикал:
- Вот тебе и выдумаешь! Дед выдумывать не станет, он точно будет знать.
Я тебе счас такое подскажу...
Кузьма промолчал.
- Вот, значит, как. Можно без денег. Ни одной копейки не надо. А Марию
не тронут. И по-закону будет правильно. - Дед поднес свое лицо вплотную к
Кузьме и зашептал: - Сделай ее беременной, и на этом хватит. В законе
записано: беременных в тюрьму не брать.
- Да ты что, дед? - отшатнулся Кузьма.
Дед заговорил горячей и громче:
- Верный человек сказывал, он врать не будет. Гольная правда. Сделай
Марию беременной, и все. Долго ли тебе? А?
- Иди, дед, отсюда и больше ко мне с этим не приходи. Советчик нашелся!
- Как? - опешил дед.
Кузьма повернулся, пошел в дом.
- Я тебе дело сказываю, а ты норку на сторону воротишь! - закричал дед.
- Ну и вороти - мое дело маленькое. Только после не говори, что я к тебе не
приходил.
Потом Кузьма раздумался, и предложение деда Гордея уж не казалось ему
диким. Так оно, конечно, было бы неплохо. Все сразу бы и решилось. Он и сам
слышал, что беременных жалеют, не судят, но почему-то забыл об этом -
наверно, потому, что точно не знал, правду ли говорили. Там, где шестеро
ртов, прокормится и седьмой, где растут четверо, поднимется и пятый. Только
теперь уж, наверно, поздно. Знать бы раньше. Надо все же намекнуть Марии.
Нет, лучше не надо, а то она подумает, что с деньгами ничего не выходит, и
тогда уж совсем обомрет. И так ходит как неживая. Куда ни кинь - везде клин.
Что же делать? К кому завтра пойти? А к кому пойдешь? Не к кому. Может,
плюнуть на все и поехать с утра к брату? Только вот есть ли у него деньги?
Даст ли он?
Вот штука так штука получилась.
Третий день тоже кончился. Подошло его время, и он, как в могилу, ушел
под землю - и косточек не найдешь. До ревизора теперь оставалось только два,
от силы три дня.
С вечера Кузьма уснул, но среди ночи его разбудила машина, осветившая
комнату фарами, и светом вспугнула сон. Кузьма поднялся, присел к окну. За
окном была мертвая темнота, она укрыла все живое и, казалось, нигде не
кончалась. Чтобы перебить в себе подступающую тревогу, Кузьма закурил, и
оттого, что ему удалось закурить, стало легче. Ночью в голову лезут всякие
мысли - вот почему по ночам люди стараются спать.
Потом он лег, и ему повезло, он уснул. Ему приснился интересный сон:
будто он едет в той самой машине, которая его разбудила, и собирает для
Марии деньги. Машина сама знает, где они есть, и останавливается, а он
только стучит в окно и просит, чтобы ему их вынесли. Деньги выносят, и
машина идет дальше.
Он снова проснулся, но ночь еще не прошла, и темнота даже не тронулась
с места. Опять в голову полезли всякие мысли, и одна из них была совсем
нехорошая. Кузьме показалось, что он остался один на всем белом свете - он
даже подумал: не на белом, а на черном, будто белого света уже не
существовало. Но задребезжал, словно разваливаясь на части, самолет, быстро
затих - как развалился, и Кузьма стал ждать следующих звуков, которые
затаились в темноте. Их долго не было, но теперь он знал, что он не один, и
мог думать о другом. Откуда-то сзади с ноющей болью выдвинулись мысли о
Марии и о деньгах, и уже по цепочке, как последнее звено, вспомнился брат. И
Кузьма решил: утром он отправится к брату.
Утром в стену снаружи бухнуло ветром, и Кузьма заторопился. Он сказал
Марии, что едет в город, и она, безмолвная и недвижная в последние дни,
вынесла свое суждение: брат не даст. Но Кузьме отступать больше было уже
некуда. Мария, поняв, что она будет одна, боясь остаться беззащитной, снова
и снова повторяла, что брат денег не даст, потом заплакала. Кузьма не стал
ее успокаивать - пусть поплачет, теперь даже слезы ее были для него
успокоением: это лучше, чем если бы она молчала.
В автобусе он сидел у окна и смотрел, как безумствует ветер. Кузьма
понимал, что так оно и должно быть, что погода не может оставаться
спокойной, когда они с Марией попали в такую кутерьму, но ветер задувал с
такой силой, что Кузьма испугался, не придется ли ему еще хуже. Весь день он
ждал, когда ветер затихнет, и не мог дождаться; даже с закрытыми глазами он
видел, как бьется на ветру и стонет земля.
И только когда стемнело, Кузьма стал успокаиваться. Теперь он не знал,
что происходит на улице, не знал и не хотел загадывать, что его ждет
впереди. Он был доволен тем, что может ничего не делать, что все за него
пока делает поезд. Кузьма отдыхал, но это был отдых подсудимого перед
приговором, и он чувствовал это.
Ему хотелось ехать и ехать, но поезд уже подвозил его к городу. Кузьма
со страхом думал о том, что сейчас он снова должен будет просить деньги. Он
не был к этому готов. Он боялся города, не хотел в него. И когда поезд начал
тормозить, он вспомнил о ветре и поежился, говоря себе, что все дело только
в ветре.
Кузьма сходит с поезда и от неожиданности замирает: снег. Большими,
лохматыми хлопьями он падает на землю, и в наступающих утренних сумерках
земля начинает белеть.
Ветра нет и в помине. Мягкая, неземная тишина, спадающая вместе со
снегом на землю, накрывает и глушит пока еще редкие звуки.
Стараясь попадать в чьи-то следы, чтобы не мять снег, Кузьма через
рельсы идет к вокзалу. Его охватывает горькое, тоскливое чувство
