чего - и гавкать. Вот народ! Почему раньше женщины не такие были?
- Ты вот пооскорбляй меня...
- Да кто тебя оскорбляет? Нужна ты мне! Я тебе втолковываю.
Парень и правда говорит не оскорбительным, а скорее обиженным,
жалующимся тоном человека, который много натерпелся. И проводница, подумав,
уходит. Парень закуривает вторую папиросу и в задумчивости приваливается к
стене. Кузьма, спохватившись, догоняет проводницу и спрашивает, сколько
осталось до города. Всего три часа. Теперь уж не стоит и ложиться. Кузьма
неторопливо возвращается к парню.
Парень смотрит куда-то рядом с Кузьмой и говорит:
- У меня баба вообще-то ничего была. А вот жизнь не получилась.
- Сам, наверное, виноват.
- Как тебе сказать, Кузьма? Сам, не сам. Пил, конечно. Но другая давно
бы привыкла, и жили бы. Я один, что ли, пью? Привыкают же бабы. Так, для
порядка, поворчат, и опять вместе. Я же вижу. А эта сбрындила, принцип
поставила, ушла. Если бы я еще каждый день пил. Я не алкоголик. Так, по
настроению, с ребятами когда. И зарабатывал столько, что на все хватало - и
на водку и на семью. Я говорю: принцип. - Отдохнув, он говорит спокойнее: -
Сам, конечно, дурак. Надо было смотреть, кого брал. Для другой бы и такой
хороший был, а этой вот не подхожу, не тот сорт.
- Ребятишки-то есть у вас?
- Девчонка. Четвертый год.
- Вернется, поди. Как же ребенку без отца?
- Не знаю, не могу сказать. Она один раз уже уходила от меня, но я
тогда знал, что обратно придет, никуда не денется. Почему знал, не пойму, но
чувствовал, что придет, что это нарочно, чтоб характер показать. Думаю,
показывай, дело твое. А сам хоть бы хны. Пришла. А сейчас не чувствую.
Видно, всерьез. Да и по ней было заметно, что всерьез.
- А ты к ней не ходил, не разговаривал?
- Нет. Как ушла, я сразу отпуск, путевку и поехал. Раз ты так, то и я.
Я тоже бедовый.
- Да-а.
Вагон спит. Они разговаривают негромко, и разговор их никому не мешает,
они будто специально оставлены здесь, как на дежурство, чтобы кто-то не
спал, думал и разговаривал о жизни - не то всем вместе ее можно проспать.
Раз за разом со свистом кричит в ночи электровоз и смолкает - теперь надо
прислушиваться, не закричит ли он снова. Ночью все непросто, все тревожит и
пугает, завтрашний день кажется таким далеким, и еще неизвестно, наступит ли
он, не сломается ли что-нибудь в этом извечном порядке дня и ночи, не
остановится ли в темноте, не замрет ли. Разве возьмется кто-то совершенно
точно сказать, что это невозможно.
Парень говорит:
- Обратно подумаю: одной ведь тоже с ребенком несладко. Помотается,
помотается и поймет. Молодая, еще не взяла свое. Это когда они ругаются с
нами, думают, что мы им не нужны. Разойдется и... такой-сякой, поливает на
чем свет стоит. А потом одумалась и обратно: ластится, задабривает. Живому
живое и надо. А чего она одна будет? Не выдюжит, поди.
- Зачем одна? - с умыслом говорит Кузьма. - Найдет кого-нибудь.
- Пускай попробует, - зашевелился парень. - Это как еще найдется!
Думаешь, я смотреть буду? Не поздоровится ни ему, ни ей.
- Но раз вы разошлись...
- Пускай тогда уезжает, чтоб не на моих глазах. Хоть до любого доведись
- думаешь, приятно, когда с твоей бабой, хоть с разведенной, другой живет!
Все равно что кусок мяса от тебя от живого отдирают. Да у нас в деревне, к
примеру, никто и не осмелится с ней. Знают меня. Знают, что терпеть не буду.
Парень хотел бросить окурок в мусорное ведро, наступил на педаль -
крышка с грохотом отскочила, не удержалась и брякнулась обратно.
- Ч-черт! - выругался он.
На шум выглянула проводница, сверкнула глазами и снова скрылась. В купе
кто-то заворочался и тоже затих - видно, проснулся и сразу уснул. А поезд
как шел, так и идет.
Парень мнет окурок в руках, и табак сыплется на ковер. Оглядываясь, он
нагибается и сдувает табак с ковра. Потом руками осторожно приподнимает
крышку и сует окурок в ведро. Хмуро молчит.
Опять тихо, спокойно.
И не видать, не слыхать, успокоился ли ветер. Не видать, куда идет
поезд, есть ли под ногами земля. Хорошо тем, кто спит. Проснуться - будет
утро, может быть, даже солнце. При солнце спокойней.
Кузьма думает: скоро город. Вот так бы ехать и ехать и подольше ничего
не знать - нет, скоро приедет и все узнает.
Парень вдруг спрашивает?
- Черт ее знает, может, мне обратно поехать? Они любят, когда из-за них
от чего-нибудь интересного откажешься, Пришел бы, сказал: так и так. Как ты
считаешь, Кузьма?
- Не знаю, - осторожно говорит Кузьма. - Это тебе самому надо решать...
- Ну да. Я знаю, что самому. - Парень от волнения по-детски шмыгает
носом. - Черт ее знает... - Пока он думает, поезд увозит его все дальше и
дальше. И он решает: - А-а, теперь уже поздно. Раз поехал, надо ехать.
Приеду, как-нибудь решится. Нет так нет - на ней белый свет не сошелся. - Он
хочет свести этот разговор к шутке: - А то вернусь, куда деньги девать?
Опять пропивать надо. Лучше я их проезжу.
Он признается:
- Это все старик со старухой. Посмотрел на них, и как-то не по себе
стало. Расчувствовался. Я чувствительный какой-то. Родился, что ли, таким
ненормальным. В кино другой раз сижу и чуть не плачу, когда там что-нибудь
такое показывают. С ребятами из-за этого боюсь рядом садиться. Стыд один:
они смеются, а я губы сжимаю, чтоб не зареветь. Душа какая-то бабья.
Поезд вдруг вскрикивает и начинает тормозить. Проводница с фонарем не
торопясь идет к выходу - значит, ничего страшного, просто остановка. Парень
отводит шторку в сторону и смотрит в темноту. Видит огоньки. И говорит:
- Тоже люди живут.
До города остаются совсем пустяки.
Наступил третий день.
Кузьма поднялся с тем спокойным и довольным чувством, когда, все идет
хорошо. Сам разбудил ребят в школу, постоял, посмотрел, как они, суетясь,
одеваются, подумал про себя, что надо бы им как-то сказать про деньги, чтобы
они повеселели. Когда сели за стол и Мария, как всегда, налила ребятам
молока, а себе и Кузьме чаю, Кузьма подмигнул Витьке, показал на стаканы:
- Давай меняться.
Витька удивился, радостно встрепенулся:
- Давай.
- Молока, что ли, нету - у ребенка отбираешь! Надо - так налью! -
вскинулась Мария.
- Не надо.
Кузьма нисколько не обиделся на Марию и даже в душе был немножко
доволен тем, что она рассердилась: если может сердиться, сможет и
радоваться, значит, застыла не совсем и скоро отойдет. С Витькой они, пока
сидели, все время заговорщически переглядывались, и Кузьма теперь знал, что
Витька, как мог, понял: все хорошо. В школу он побежал подпрыгивая.
Кузьма подождал, когда совсем рассвело, неторопливо, удерживая себя от
спешки, оделся. Уходя, сказал Марии:
- Пойду деньги возьму.
Она не ответила, но он и не ждал, что она ответит, ему надо было только
сказать, чтобы слова эти остались в ней и делали свое дело.
День поднимался хмурый, сродни вчерашнему, который приходил для Кузьмы,
- вот и этот, видно, будет ему как свой. Все идет к тому. Кузьма шагал и
чувствовал, как приятной тяжестью отдаются в теле шаги и тело ждет новых,
следующих. У него часто бывало, когда хочется идти и идти, и он отдыхал во
время ходьбы.
Ему все же показалось, что день встает какой-то непрочный, словно
стеклянный, с тонким и ломким стеклом. Он подумал, что так оно и есть, такое
время: не осень и не зима, осень каждую минуту может сломаться, и наступит
зима. Снег нынче на удивление еще ни разу не пробрасывало. Теперь уж недолго
осталось ждать.
Недалеко от конторы Кузьму окликнул механик, подошел и поздоровался с
ним за руку. Кузьма почувствовал неловкость перед механиком: как-никак идет
получать его деньги. Чего уж тут приятного? Стыдно в глаза человеку
смотреть.
Механик сказал:
- Ты меня, Кузьма, конечно, извини, что я к тебе с этим подъезжаю. Я
знаю, нельзя так, но больше ни черта не мог придумать. Понимаешь, я к себе
на праздник товарища пригласил, вместе в институте учились, а денег нету.
Бутылку не на что взять.
- Да я тебе дам! - обрадовался Кузьма. - Чего ты за свой деньги
извиняешься. Вот еще не хватало!
- Ага, если можешь, дай: рублей двадцать. Я тут почти никого не знаю,
занять не у кого.
- Дам, дам. Какой может быть разговор!
Они вошли в контору, и механик кивнул на комнату, где собирались
специалисты:
- Я тут буду.
Кузьма пошел к бухгалтеру. Тот увидел Кузьму с порога, откинулся на
спинку стула и ждал, когда Кузьма подойдет, показывая всем своим видом, что
он его ждет. Как и все бухгалтеры, он был дотошный и скуповатый, и Кузьма
вдруг спохватился, что он почему-то ни разу не подумал, что может не
получить деньги; это было вероятней всего, потому что мало кому удавалось
получить их с первого захода, бухгалтер считал, что этого недостаточно, и
заставлял приходить по три, по четыре раза.
Кузьма сам себе удивился, почему он вчера, да и сегодня с утра был
уверен, -что получит деньги.
И, подходя к бухгалтеру, весь сжался, приготовился к самому худшему.
- Здорово!
- Здравствуй, - с вызовом ответил бухгалтер. - Пришел?
- Пришел.
- Получить хочешь?
- Если дашь.
Казалось, бухгалтер почувствовал, что Кузьма понимает, насколько он от
него, от бухгалтера, зависит, и, помолчав, выждав время, чтобы Кузьма
поволновался, сказал:
- Тут неприятность получилась. - Еще с удовольствием похмурился, еще
потянул время. - Я же не знал, что теперь ты будешь наши деньги получать.
Взял и истратил свою зарплату.
- Как истратил?
- Как деньги тратят. В магазине. Могу отчитаться: купил жене тужурку на
зиму, себе валенки.
Кузьма наконец понял, кивнул.
- А остальные? - спросил он.
Бухгалтеру, видно, доставляло удовольствие отвечать не сразу, и он,
глядя на Кузьму, молчал. Все же сказал сердито:
- Остальные в сейфе, у Полины. Там в ведомости не все расписались. Если
Полина выдаст под свою ответственность, пускай выдает.
Кузьма пошел к столику Полины. Бухгалтер крикнул ему в спину:
- Перепиши там себе на бумажку, кому сколько должен будешь. Отдавать
придется.
Он отпускал его от себя с неохотой? жалея, что так быстро все сказал.
Полина прошептала:
- Я тебе выдам, только ты сразу же найди зоотехника и ветеринара,
пускай зайдут.
- Ладно.
Она стала считать деньги, быстро-быстро перебирая бумажки, и все-таки
считала долго: деньги были только трешками и рублями, и она потом их еще раз
пересчитывала. Кузьма стоял, без интереса и без волнения смотрел, как
мелькают бумажки в руках Полины, ждал. Отдавая ему деньги, она все так же
шепотом спросила:
- Много еще осталось?
- Теперь опять много.
Кузьма затолкал деньги в карманы, и карманы оттопырились. Он придавил
их сверху ладонью, потом вспомни, что надо двадцать рублей сразу отдать
механику, и достал верхнюю пачку, в которой были трешки; он отсчитал не
двадцать рублей, потому что двадцать тройками не получалось, а тридцать.
Бухгалтер с холодным любопытством наблюдал за ним из своего угла, и Кузьма в
ответ тоже уставился на бухгалтера и не отводил взгляда до тех пор, пока тот
не отвернулся. Бухгалтер решил отомстить:
- Не пропей.
- Иди-ка ты... - без особого зла ответил Кузьма.
Он зашел в комнату специалистов, где сидел механик, и тихонько, как
взятку, сунул ему в руку тридцать рублей. Механик, не оборачиваясь,
бормотнул:
- Ага.
В коридоре Кузьме попалась жена ветеринара, но он не заметил, что она
