- Нальешь в этот - поставлю.
- Неохота при людях с тобой займоваться, а то бы я тебе показала, как с
родной теткой разговаривать, я бы тебя научила...
- Где уж там!
- Ой, окаянная сила! Ой, окаянная сила! - запричитала Степанида, но в
стакан плеснула. Галка взяла его, отлила еще в него из Степанидиного и
потянулась чокаться.
- Не рано тебе наравне с мужиками пить? - не сдержался Василий.
Галька прищурила глаза, выразительно уставила их на Василия, но он
продолжал:
- Еще молоко на губах не обсохло, а туда же. Что из тебя потом будет?
- Во-во, - поддакнула Степанида. - Слушай, что тебе умные люди говорят,
раз уж ты родную тетку ни в грош не ставишь.
Но Галька смотрела на Василия.
- Катись-ка ты отсюда со своей лекцией, - спокойно сказала она. - Я и
без тебя грамотная, понял?
- Как ты разговариваешь с человеком? - затряслась Степанида. - Он кто
тебе - дядя родной? - так с ним разговаривать! Ты уж совсем, ли че ли, ума
решилась?
- А пускай помалкивает, а то я его быстро на чистую воду выведу.
Кузьма под столом толкнул Василия коленкой, чтобы он отступился от
Гальки.
- Ходит где-то хороший парень и не знает, что на него уж тут петля
заготовлена, - не смог остановиться сразу Василий. Вот кому-то достанется
золотце.
- Да уж не тебе.
- Упаси бог.
- То-то ты и заоблизывался, когда я в том платье вышла.
Кузьма перебил их:
- Может, мы в бутылку обратно сольем да вас слушать будем?
Выпили. Галька подмигнула Кузьме и показала глазами на Степаниду.
Кузьма незаметно покачал головой. Гальке не терпелось видеть, как будут
раскошеливать ее тетку. Вот змея! Вызвалась в помощники, а умишко детский,
как бы она со своим гонором не испортила все дело.
- А ты чего в клуб не пошла? - совсем некстати спросил он ее.
Галька прищурилась.
- Мешаю, что ли? Я же вам сказала, я за вас, если он, она показала на
Василия, - не будет заедаться.
- Чего это, чего? - насторожилась Степанида.
- Проехали, - отрезала Галька.
Кузьма замер. Разговаривать с Галькой было опасно. Она и понятия не
имела о том, что существуют обходные маневры, или считала их лишними для
своей тетки, с которой, мол, не стоит цацкаться, а надо, как курицу,
хватать, пока она сидит на месте, и щипать. Нахмурившись, Кузьма показал ей,
чтобы она помалкивала. Галька отвернулась.
- А ты чего, тетка, не допиваешь? - разглядела она. - Всех хитрей
хочешь быть?
- Э, нет, так у нас не пойдет, - приподнялся Василий. - Что же ты это,
хозяюшка? Давай, давай. Так у нас не делают.
- Ой, да я с ее хвораю, - стала отказываться Степанида.
- Ты, Степанида, чудная, как я на тебя погляжу: я, значит, не буду
пить, чтобы и вы, гости дорогие, на меня глядючи, тоже кончали это дело. Так
выходит?
- Да ты что, Василий, зачем ты на меня так говоришь? Разве я такая? Ты
скажешь так скажешь. Разве мне ее жалко? Да пейте всю, для того и достала.
- Без тебя не можем, ты хозяйка.
- Сейчас, сейчас. - Степанида заторопилась, допила. - Ты, Василий,
прямо обидел меня. Я теперь все буду думать про это. Да мне для хороших
людей ничего не жалко. Посмотрим, - сказала Галька.
- Чего это ты, змея подколодная, собралась смотреть?
Кузьма торопливо сказал:
- Наверно, в кино собралась, а на билет нету. Ухажера еще не заимела,
чтоб на свои водил.
- Да ее, кобылу, все киномеханики бесплатно пускают. У ей вся деревня
ухажеры. Доброго человека с рублем не пустят, а она, откуда ноги растут,
вертанет, и денег не надо. Прямо Василиса Прекрасная - куды тебе с добром! Я
оттого и в кино это не хожу, что мне за ее перед народом стыдно.
У Гальки раздулись ноздри, но Кузьма не дал ей взорваться.
- Давайте еще по одной, - сказал он. - Тебе, Галька, налить?
- Назло ей буду пить, чтоб она от жадности лопнула.
- У-у, язва! Ждет не дождется моей смерти, а я ей с девяти лет заместо
матери была. Поила, кормила, и вот вырастила, полюбуйтесь, хорошие люди. Все
для ее делала, а от ее доброго слова не слышу. Отблагодарила!
Степанида приготовилась плакать, полезла за подолом.
- Ладно вам, - сказал Кузьма. - Давай, Степанида, выпьем, чтоб ты еще
сто лет жила да беды не знала.
- Зачем мне, Кузьма, сто лет? Я уж намаялась, и правда скорей бы на
покой. Работать не могу, а люди не верят. Я ведь только с виду здоровая, а
изнутри вся порченая. Она вот смеется, а время подойдет, поймет, как это
бывает. Поймешь, поймешь, голубушка, не подсмеивайся, - голос у Степаниды
снова отвердел.
- Сколько у тебя, Степанида, в этом году трудодней? - спросил Василий.
- Двести пятьдесят.
- Да сколько не работала.
- Больная я, Василий.
- Я это к тому говорю, что ты на меня как на бригадира не обижаешься?
- Что ты, Василий, что ты - какие обиды! Где бы я столько заработала?
Спасибо тебе.
- И по правлениям тебя нынче таскать не будут, минимум есть.
- Есть, есть. Нынче я спокойна, не подкопаются. А все ты со своей
капустой. Я на тебя рада богу молиться, а ты выдумал, будто мне бутылку
жалко. Ой, Василий, да как это тебе на ум пришло?
Василий сказал:
- А ты знаешь, Степанида, зачем мы пришли?
- Не-ет. - Степанида, не выдержав, быстро и тревожно глянула на Кузьму.
- Я думала, так просто, посидеть.
- Притворяется, - безжалостно сказала Галька.
Василий одернул ее:
- Да помолчи ты! Без тебя обойдется. - Степаниде сказал: - Посидеть -
это само собой. Но у нас с Кузьмой к тебе еще одно дело есть. Ты слышала,
что у Марии большая недостача?
- Слышать слышала, кто-то сказывал.
- Выручи их, Степанида. Дело серьезное: если завтра, послезавтра они не
соберут, Марию могут забрать. А у тебя, наверно, деньги есть.
- Ой, да откуда у меня деньги?
- Дай им, Степанида. Я ото всей деревни тебя прошу. Дело такое.
- Мы скоро отдадим, - сказал Кузьма. - Мне после отчетного собрания
ссуду дают. Это ненадолго.
- Вот видишь, это ненадолго, - продолжал Василий. - Они люди надежные,
дай им, Степанида.
- Да если бы они у меня были, я бы не дала, ли че ли?
Галька закричала:
- Есть они у ней, есть, не верьте! Есть они у тебя, тетка! крикнула она
Степаниде. - Чего ты врешь?
- А ты их у меня видала? Ты их у меня считала? - подскочила Степанида.
- Не видала и не считала, а знаю, что есть. Ты бы давно уж удавилась,
если бы у тебя их не было. Ты бы их украла. Ты кулак, хуже кулака, тебя
раскулачивать надо!
- Ты мне ответишь за эти слова. В суде ответишь. Ты мне ответишь! -
подскакивала Степанида.
- Испугала! Еще поглядим, кто ответит. Кулачиха, кулачиха!
- Тише вы! - крикнул Василий. Наступило молчание, потом Василий
негромко сказал: - Ты посмотри, Степанида, может, сколько есть. Посмотри.
Сама знаешь: четверо ребятишек у Марии.
- Не надо, Василий, - попросил Кузьма.
Галька взглянула на него, не пряча лица, заплакала.
- Тетку Марию жалко, - причитала она. Слез у нее было много, и они с
крупного покрасневшего лица стекали на шею. Степанида нагнулась и тоже
промакнула свои глаза подолом, плачущим голосом сказала:
- Мне Мария как родная. Да я бы для ее последнего не пожалела. Она мне
столько добра делала.
Снова замолчали. Степанида то и дело наклонялась, вытирала подолом
глаза, будто надраивала их, как пуговицы, чтобы они наконец заблестели.
Наклоняясь, снизу, почти из-под стола, выглядывала на мужиков, не то
всхлипывала, не то мычала.
- Хватит тебе, Гальке, реветь, - скандал Василий. - Рано еще Марию
оплакивать.
- Врет она, врет! - закричала опять Галька. - Я знаю. Видеть ее не
хочу.
- А не хочешь - ну и выметайся - подхватила Степанида. - Не заплачу.
Хошь сейчас выметайся. Ты мне всю шею переела.
- Пойдем, Василий, - сказал,Кузьма.
- Пошли.
Они оделись и вышли. Из Степанидиной избы нарастал крик; с двух сторон
деревни на него откликнулись собаки, загавкали густо и дребезжаще. Василий
шагая рядом с Кузьмой, грозился, что выгонит Степаниду; из бригады. Кузьме
стало все безразлично. Боль за Марию и ребятишек, вспыхнувшая за столом,
когда заговорили о деньгах, теперь прошла, и недостача казалась такой же
нестрашной, как это собачье гавканье. Будь что будет. Кузьма чувствовал
только, что он устал и хочет спать, все остальное было неважно.
- Завтра я зайду, - сказал Василий, сворачивая к себе.
- Ага.
Кузьма остался один. Он шел на самый край деревни, в свой новый дом,
поставленный для того, чтобы жить в нем, поживать да добра наживать. Деревня
спала, только все еще подлаивали друг другу собаки. Спали люди, и вместе с
ними спали их заботы, отдыхая для завтрашнего дня, чтобы двигаться в ту или
другую сторону. А пока все оставалось на своих местах, все было неподвижно.
Кузьма пришел домой и сразу лег. Он уснул быстро и спал крепко, забыв
во сне обо всем на свете.
Так закончился первый день.
Поезд рвется вперед, разбрасывая по сторонам дрожащие и тусклые на
ветру огоньки. Потом огоньки пропадают, и за окном остается белесоватая, еще
не налившаяся до конца темнота. Снова покажется дальний одинокий огонек,
грустно посветит и отойдет, но за ним вдруг выскочат два, а то и три огонька
вместе, высветят перед собой кусок земли - совсем небольшой, с крохотным:
домиком и поленницей дров или углом сарая. Он сразу же отступает, его
смывает темнотой! и опять надо ждать следующий огонек и следующий домик,.
потому что без них как-то не по себе.
Кузьма лежит и смотрит в окно. Он устал лежать без движения, смотреть в
темноту, как в стену, но что еще можно делать, он не знает. Хорошо, что
поезд идет и идет и город все ближе. Так, отыскивая огоньки, можно ни о чем
не думать - это игра, чтобы обмануть себя.
Заворочался на своей полке парень, заскрипел во сне зубами, и старуха
внизу, тоже дремавшая, открывает глаза, смотрит на часы.
- Сережа, - негромко зовет она. - Проснись, Сережа.
- Я не сплю, - отзывается старик. - Так лежу.
- Время принимать лекарство.
- Если время, давай.
- Не болит сейчас?
- Нет, нет.
Кузьма ложится на спину; теперь, когда заговорили старик со старухой,
можно опять послушать их и не таращиться больше в окно. Услышав голоса,
снова заворочался парень и сразу же, хмурясь, приподнялся, свесил ноги.
- О-о. - Парень увидел, что старик что-то пьет из стакана. - Наш дед
уже опохмелиться решил. Ничего себе.
- У тебя одно на уме, - не сердито отвечает старуха. - Сережа лекарство
водой запил, а ты уж бог знает что подумал.
- А что - дед раньше-то, поди, поддавал.
- Нет, Сережа никогда не пил много. Выпивать выпивал, а пьяным я его не
видела.
- А, потом все так говорят. Я, если до старости доживу, тоже буду
говорить, что один квас пил.
- Скажи ему, Сережа, сам.
- А зачем? - рассудительно отвечает старик.
- И то правильно. Они теперь не поймут.
В другое время парень, наверно, сцепился бы спорить, но сейчас ему не
до того. Бережно, постанывая и покряхтывая, он опускается вниз и там
признается:
- Голова трещит - спасу нет!
- Как же ей, голубчик, не трещать, когда ты ее совсем замучил, -
говорит старуха.
- Кого замучил?
- Голову свою замучил.
Парень через силу улыбается.
- Чудная ты. Говорит, голову свою замучил. Меня баба моя пилит, что я
ее замучил, а ты говоришь, голову.
- На кого вот ты теперь похож? На человека совсем не похож.
- Это дело поправимое, бабуся. Вон Кузьма, поди, знает, что такое
вечернее похмелье. Лучше умереть, чем его переносить. - Парень надевает
