- Да, я уж все сказал. Ты думаешь, если старый, дак дурак. Я все
понимаю, поболе твоего пожил. И людей всяких видел.
Трубка у него за это время погасла, он спохватился и, причмокивая, стал
ее раскуривать. Потом курил - молча, с закрытыми глазами. Кузьма подумал,
что теперь он должен уйти. Уже смеркалось, на дворе раз за разом надсадно
кричала недоеная корова, но Мария после обеда куда-то ушла, и корова
старалась зря.
- Если брать с верхнего края, - очнувшись, заговорил снова дед и
объяснил Кузьме: - Это я все маракую, к кому тебе пойти. Кто там, на верхнем
краю, денежный? У Евгения Николаевича ты был. О-о, этому палец в рот не
клади. Этот у себя, на .верхнем краю, пукнет, на всю деревню во-онько
пахнет, а как дела коснись, чтоб человеку помочь, десять раз оглянется, пока
рубль даст, будто на рубль здоровье свое отдает. А так и есть: изведется
весь, а здоровье от этого тоже садится.
- Да черт с ним, вот пристал ты ко мне с Евгением Николаевичем! -
обозлился Кузьма.
Дед Гордей будто и не услышал его, продолжал говорить:
- У Петра Ларионова нету, этот простофиля. Этот бы тебе весь белый свет
отдал, если бы он у него был. Вот так жизнь и устроена, что рядом с Евгением
Николаевичем живет Петька Ларионов, а они друг дружке как небо и земля, В
одном месте родились, на одном языке разговаривают, а нет, не родня. - Со
спокойным удивлением дед покачал головой и продолжал: - Ежели к агроному
тебе стукнуться, дак он опять с леченья недавно, поди, поистратился. Оно
сходить можно - вдруг да осталось сколь. Заработки у него хорошие говорят, с
государства деньги идут и с колхоза трудодни. Правда это?
- Правда.
- Сходи в таком разе. Глядишь, даст. А не даст, и Мишке, к соседу его,
загляни. - Дед коротко хохотнул, как кашлянул. У этого разживешься! Этот на
три года вперед все с себя пропил. Ой, пье-от? У кого тут еще возьмешь? -
тянул свое дед. Не знаю, Кузьма, не скажу тебе. И живут люди вроде неплохо,
а все на жизнь и уходит. В заначку шибко не спрячешь. У всех ребятишки, своя
нужда. Теперь и время зроде сытное, еще хорошо, что твоя беда теперь
подгадала, а не весной, дак тебе картошку или зерно не будешь по дворам
собирать. Кому ты их продашь? То-то и оно. На сто верст кругом такой же
мужик живет.
Дед заговорил о том, о чем Кузьма со страхом думал и сам денег в
деревне немного и лишних скорей всего нет. На трудодни выдали только хлеб, а
продать его и правда было некому, да он ерунду и стоит.. Но не мог же Кузьма
согласиться с дедом, что да, дело табак, он не имел права даже так думать. И
он сказал:
- Найдем, дед, найдем.
- Найдем, - передразнил его дед. - У кобылы под хвостом они спрятаны -
там ищи.
- Деньга у людей есть.
- Откуда они?
- Может, скажешь у той же Степаниды денег нету, когда она каждый год то
корову, то быка в колхоз сдает? Да у ней, поди, тысячи припрятаны.
- У Степаниды, однако, и правда есть.
- Вот, у Степаниды. У механизаторов тоже должны быть. Им в уборочную и
премиальные, и такие, и сякие платили.
- Дак это когда было.
- Есть у лошадей деньги, дед. Неужто я со всей деревни не соберу?
Неужто не выручат? Врешь, дед, выручат.
- А я тебе ниче такого и не говорю?
- Ну и ладно. - Кузьма оживился, поверил в свои слова сам. - Мы с
тобой, дед, не пропадем. Иди-ка ты теперь на свое дежурство, а я пойду
делать обход. Вот возьму мешок и в мешок буду собирать. А что? Один наберу,
за другим приду. А потом тебя в сторожа найму, чтоб ты деньги мои охранял.
- Ну и балаболка ты, Кузьма, - прищурился в улыбке дед
Он стал подниматься: сначала встал на четвереньки и только потом на
ноги.
Растирая бок, на который клонился, сказал Кузьме:
- Дак я к тебе буду заходить узнавать.
- Заходи, заходи, дед. Чем железо караулить, будешь у меня к деньгам
приставлен, Ты сторож для меня подходящий, у тебя трубка, на раскурку их ты
не пустишь.
- Кхе-кхе-кхе, - закашлялся в смехе дед.
Когда человеку под пятьдесят, трудно сказать, есть у него друзья или
нет. Столько самых разных людей, как в гостях, перебывало у него за это
время, в друзьях, что теперь осталось только умудренное с годами,
молчаливо-спокойное отношение к близкому человеку. Не чаще, чем с другими,
они встречаются, не имеют общих тайн, но при случае каждый из них осторожно,
словно не доверял самому себе, вспоминает, что есть у него человек, который,
когда понадобится, поймет и поможет.
Вечером Кузьма пошел к Василию. Сразу после войны одно время они вместе
работали на полуторке - на весь колхоз тогда была только одна машина, на
которой они и ездили: сами шоферы, сами грузчики. Потом Кузьма пересел на
американский , а полуторка осталась Василию, и он на удивление
долго еще мусолил ее на колхозных побегушках, пока она окончательно не
развалилась. Колхоз как раз получал две новые машины ЗИС-156, которые отдали
Кузьме и Василию, но Василий на своем ЗИСе проработаю недорого: у него
что-то началось с глазами, тут, как на грех, подоспела проверка, и его
комиссовали; Последние четыре года Василий был бригадиром овощеводов.
Они встречались чуть не каждый день, как встречаются в деревне все, но
с годами постепенно отошли друг от друга. Они здоровались, говорили друг
другу всякие слова о чем попало и расходились. Но старое, так и не
вытесненное ничем чувство что Василий свой человек ему, в Кузьме продолжало
жить, и он берег в себе это чувство, думал о Василии хорошо и спокойно и про
себя надеялся на него. Выл еще один человек, к которому Кузьма относился как
к товарищу, но тот, другой, был председатель, поэтому Кузьма сам старался
держаться от него подальше, чтобы не получилось, что он навязывается к
начальству в друзья-приятели.
Василий встретил Кузьму без удивления и без радости, молча пожал ему
руку, как это и водится, спросил о житье. Видно было, что он уже слышал о
недостаче и теперь не знает, как себя вести, а охать да давать бесполезные
советы он не умел. Они сидели и курили. То и дело из кухни к ним выходила
жена усилия, смотрела на Кузьму со страхом и с жалостью, но, ничего
интересного не услышав, снова пропадала. Расспрашивать Кузьму не решались, а
сам он отмалчивался. Он чувствовал себя человеком, которого ночь настигла в
чужой, незнакомой деревне, и он попросился в этом доме переночевать.
Ложиться еще рано, и вот теперь все они, и хозяева, и он, поночевщик, так и
не познакомившись как следует и не разговорившись, с трудом коротают время.
Кузьма поднялся и попрощался. Василий вышел его проводить. У ворот они
постояли, помялись, чувствуя, что встреча вышла неловкой, но поправлять ее
было уже поздно. Василий сказал:
- Ты заходи, Кузьма, когда время будет.
- Зайду, - пообещал Кузьма.
Тогда Кузьма впервые подумал о брате. На худой конец, если он не
достанет денег в деревне, можно поехать в город к Алексею. Брат, говорят,
живет хорошо.
Кузьма не был в городе у брата, а виделись они в последний раз семь лет
назад, когда умер отец.
Это было осенью, в горячее, страдное время, и Алексей, вызванный из
города телеграммой, провел тогда в деревне два дня и сразу после похорон
уехал. Они договорились, что он приедет на сороковины, когда отцу можно
будет устроить неспешные, обстоятельные поминки, на которые соберется вся
родня, но почему-то так и не приехал, и поминки прошли без него. Потом,
месяца через два, он написал, что был в командировке.
Кузьма редко вспоминал Алексея. Это случалось, когда он думал об отце
или матери; тогда само собой приходило на память, что он не один, что на
свете их живет два брата. Но они настолько отвыкли друг от друга, что мысли
об Алексее казались Кузьме не настоящими, не его собственными, будто кто-то
ему подсказал их. И он сразу же опять надолго забывал об Алексее. Получалось
так, что они братья не всегда, не каждую минуту, а только при встречах, да
еще были ими в детстве, когда вместе росли.
Три года назад Мария ездила в город в больницу и остановилась у
Алексея. Она переночевала там две ночи, а потом, вернувшись, сказала, что
лучше жить у чужих. О том, что Алексей с женой живут богато, она говорила
без удивления и без зависти. .
В прошлом году адрес брата взял у Кузьмы Михаил Медведев, одногодок
Алексея, с которым они вместе после войны учились в ФЗУ. Михаила колхоз на
зиму отправлял на курсы бригадиров, и он решил там наведаться к Алексею.
Когда он приехал обратно, Кузьма при встрече поинтересовался:
- Ну как, был у брата?
- Был, ага, заходил.
- И как он там?
- Хорошо. Живой, здоровый. Мастером на фабрике работает, - уклончиво
ответил Михаил.
И только позже по пьянке пожаловался:
- Узнать меня узнал, а за товарища не захотел признать. Бутылку и ту не
распили.
Размышляя об этом, Кузьма решил, что брат для деревни совсем отрезанный
ломоть - и потому, что его не манит сюда приехать, посмотреть, как живут
свои и не свои, походить по старым, с детства знакомым местам и разбередить
этим душу, и потому, что ему неинтересно с деревенскими разговаривать, знать
хоть со слов, что сталось с дедом Федором, который когда-то жарил его
крапивой, или с девчонками, которых он провожал с полянки. В глубине души
Кузьма обижался на Алексея, но это была слабая, не болящая обида.
В конце концов, брат сам должен понимать что к чему, он не маленький. У
них с деревней это обоюдное: брат постепенно забывал свою деревню, а стало
быть, и свое детство, а деревня постепенно забывала, что был у нее когда-то
такой человек.
Но если Кузьма приедет к нему, Алексей, конечно, поможет. Все-таки
брат, одна кровь. У него деньги должны быть. Кузьма объяснит, что это
ненадолго, что через два месяца с небольшим ему дадут в колхозе ссуду и он
сразу вышлет. И как он раньше не вспомнил о братец
Дома, чтобы успокоить Марию, Кузьма сказал:
- Если в эти дни не соберу сколько надо, поеду к Алексею.
- Не даст он, - помолчав, сказала она.
И вся уверенность в том, что ему надо ехать к брату, у Кузьмы сразу
пропала.
К деньгам Кузьма всю жизнь относился очень просто: есть - хорошо, нет -
ну и ладно. Это отношение выработалось главным образом оттого, что денег
постоянно не хватало. У них в доме почти всегда была хорошая, сытная еда:
хлеба Кузьма зарабатывал вдоволь даже в неурожайные годы, молоко и мясо шли
со своего двора. Но деньги... Он слышал о колхозах, где на трудодень
приходится по полтора и даже по два рубля, верил, что так оно в самом деле и
бывает, но у них в таежном колхозе, в котором поля, как заплатки, были
разбросаны то здесь, то там никто еще больше полтинника на трудодень не
получал. Последние три года с тех пор как взяли ссуду на постройку дома, при
зимних, годовых расчетам Кузьма и совсем получал копейки. То, что
зарабатывала в магазине Мария, шло на ребятишек. Когда в семье четыре парня,
одежонка на них горит как на огне. Еще удивительно, что Мария как-то сводила
концы с концами и ребятишки ходили чисто, не хуже других; старших не стыдно
было отправлять в школу, а младшие, как это и водится с испокон веков,
донашивали одежонку старших.
Кузьма не считал, что они живут плохо. Самое необходимое в доме есть,
раздетыми, разутыми никто не ходит. Он никому не завидовал. К людям, живущим
лучше его, он относился так же спокойно, как и к тем, кто выше его ростом.
Если он не дорос до них, не ходить же ему теперь на цыпочках. В конце
концов, каждый топчет свою дорожку.
Кузьма не понимал и не старался понять, как у людей остается сверх
