Валентин Распутин.
Деньги для Матрены
OCR: Олег Волков
Кузьма проснулся оттого, что машина на повороте ослепила окна фарами и
в комнате стало совсем светло.
Свет, покачиваясь, ощупал потолок, спустился по стеке вниз, свернул
вправо и исчез. Через минуту умолкла и машина, стало опять темно и тихо, и
теперь, в полной темноте и тишине, казалось, что это был какой-то тайный
знак.
Кузьма поднялся и закурил. Он сидел на табуретке у окна, смотрел сквозь
стекло на улицу и попыхивал папиросой, словно и сам кому-то подавал сигналы.
Затягиваясь, он видел в окне свое усталое, осунувшееся за последние дни
лицо, которое затем сразу же исчезало, и уже не было ничего, кроме
бесконечно глубокой темноты, - ни одного огонька или звука. Кузьма подумал о
снеге: наверное, к утру соберется и пойдет, пойдет, пойдет - как благодать.
Потом он лег опять рядом с Марией и уснул. Ему приснилось, что он едет
на той самой машине, которая его разбудила. Фары не светят, и машина идет в
полном мраке. Но затем они вдруг вспыхивают и освещают дом, возле которого
машина останавливается. Кузьма выходит из кабины и стучит в окно.
- Что вам надо? - спрашивают его изнутри.
- Деньги для Марии, - отвечает он.
Ему выносят деньги, и машина идет дальше, опять в полнел темноте. Но
как только на ее пути попадается дом, в котором есть деньги, срабатывает
какое-то неизвестное ему устройство, и фары загораются. Он снова стучит в
окно, и его снова спрашивают:
- Что вам надо?
- Деньги для Марии.
Он просыпается во второй раз.
Темнота. Все еще ночь, по-прежнему кругом ни огонька и ни звука, и
среди этого мрака и безмолвия с трудом верится, что ничего не случится и в
свой час придет рассвет и наступит утро.
Кузьма лежит и думает, сна больше нет. Откуда-то сверху, как
неожиданный дождь, падают свистящие звуки реактивного самолета и сразу же
стихают, удаляясь вслед за самолетом, Опять тишина, но теперь она кажется
обманчивой, словно вот-вот должно что-то произойти. И это ощущение тревоги
проходит не сразу.
Кузьма думает: ехать или не ехать? Он думал об этом и вчера и
позавчера, но тогда еще оставалось время для размышлений, и он мог не решать
ничего окончательно, теперь времени больше нет. Если утром не поехать, будет
поздно. Надо сейчас сказать себе: да или нет? Надо, конечно, ехать. Ехать.
Хватит мучиться. Здесь ему больше просить не у кого. Утром он встанет и
сразу пойдет на автобус. Он закрывает глаза - теперь можно спать. Спать,
спать, спать... Кузьма пытается накрыться сном, как одеялом, уйти в него с
головой, но ничего не получается. Ему кажется, он спит у костра: повернешься
одним боком, холодно другому. Он спит и не спит, ему снова грезится машина,
но он понимает, что ему ничего не стоит открыть сейчас глаза и окончательно
очнуться. Он поворачивается на другой бок - все еще ночь, которую не
приручить никакими ночными сменами.
Утро. Кузьма поднимается и заглядывает в окно: снега нет, но пасмурно,
в любую минуту он может пойти. Мутный неласковый рассвет разливается
неохотно, как бы через силу. Опустив голову, пробежала перед окнами собака и
свернула в переулок. Людей не видно. С северной стороны вдруг бьет о стену
порыв ветра и сразу же спадает. Через минуту снова удар, потом еще.
Кузьма идет на кухню и говорит Марии, которая возится у печки:
- Собери мне чего-нибудь с собой, поеду.
- В город? - настораживается Мария.
- В город.
Мария вытирает о фартук руки и садится перед печкой, щурясь от жара,
обдающего ее лицо.
- Не даст он, - говорит она.
- Ты не знаешь, где конверт с адресом? - спрашивает Кузьма.
- Где-нибудь в горнице, если живой.
Ребята спят. Кузьма находит конверт и возвращается на кухню.
- Нашел?
- Нашел.
- Не даст он, - повторяет Мария.
Кузьма садится за стол и молча ест. Он и сам не знает, даст или не
даст. В кухне становится жарко. О ноги Кузьмы трется кошка, и он отталкивает
ее.
- Сам-то назад приедешь? - спрашивает Мария.
Он отставляет от себя тарелку и задумывается. Кошка, выгнув спину,
точит в углу когти, потом опять подходит к Кузьме и жмется к его ногам. Он
встает и, помолчав, не найдя, что сказать на прощанье, идет к дверям.
Он одевается и слышит, что Мария плачет. Ему пора уходить - автобус
отправляется рано. А Мария пусть поплачет, если она по-другому не может.
На улице ветер - все качается, стонет, гремит.
Ветер дует автобусу в лоб, сквозь щели в окнах проникает внутрь.
Автобус поворачивается к ветру боном, и стекла сразу начинают позванивать, в
них бьет поднятыми с земли листьями и мелкими, как песок, невидимыми
камешками. Холодно. Видно, этот ветер и принесет с собой морозы, снег, а там
и до зимы недалеко, уже конец октября.
Кузьма сидит на последнем сиденье у окна. Народу в автобусе немного,
свободные места есть и впереди, но ему не хочется подниматься и переходить.
Он втянул голову в плечи и, нахохлившись, смотрит в окно. Там, за окном,
километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер - ветер в лесу,
ветер в поле, ветер в деревне.
Люди в автобусе молчат - непогода сделала их угрюмыми и
неразговорчивыми. Если кто и перебросится словом, то вполголоса, не понять.
Даже думать не хочется. Все сидят и только хватаются за спинки передних
сидений, когда подбрасывает, устраиваются поудобней - все заняты лишь тем,
что едут.
На подъеме Кузьма пытается различить вой ветра и вой мотора, но они
слились в одно - только вой, и все. Сразу за подъемом начинается деревня.
Автобус останавливается возле колхозной конторы, но пассажиров тут нет,
никто не входит. В окно Кузьме видна длинная пустая улица, по которой, как
по трубе, носится ветер.
Автобус снова трогается. Шофер, молодой еще парень, оглядывается через
плечо на пассажиров и лезет в карман за папиросой. Кузьма обрадовано
спохватывается: он совсем забыл про папиросы. Через минуту по автобусу
плывет синий клочковатый дым.
Опять деревня. Шофер останавливает автобус возле столовой и
поднимается.
- Перерыв, - говорит он. - Кто будет завтракать, пойдемте, а то еще
ехать да ехать.
Кузьме есть не хочется, и он выходит, чтобы размяться. Рядом со
столовой магазин, точно такой же, как и у них в деревне. Кузьма поднимается
на высокое крыльцо, открывает дверь. Все так же, как и у них: в одной
стороне - продовольственные, в другой - промтовары. У прилавка о чем-то
болтают три женщины, продавщица, скрестив руки на груди, лениво их слушает.
Она моложе Марии, и у нее, видно, все хорошо: она спокойна.
Кузьма подходит к горячей печке и вытягивает над ней руки. Отсюда в
окно видно будет, когда шофер выйдет из столовой, и Кузьма успеет добежать.
Ветер хлопает ставнем, продавщица и женщины оборачиваются и смотрят на
Кузьму. Ему хочется подойти и продавщице и сказать ей, что у них в деревне
магазин точно такой же и что его Мария полтора года тоже стояла за
прилавком. Но он не двигается. Ветер снова хлопает ставнем, и женщины опять
оборачиваются и смотрят на Кузьму.
Кузьма хорошо знает, что ветер поднялся только сегодня и что еще ночью,
когда он вставал, было спокойно, и все-таки не может отделаться от чувства,
что ветер дует давно, все эти дни.
Пять дней назад пришел мужик лет сорока или чуть побольше, с виду не
городской и не деревенский, в светлом плаще, в кирзовых сапогах и в кепке.
Марии дома не было. Мужик наказал, чтобы завтра она не открывала магазин: он
приехал делать учет.
На следующий день началась ревизия. В обед, когда Кузьма заглянул в
магазин, там стоял полный тарарам. Все банки, коробки и пачки Мария и
ревизор вытаскивали на прилавок, по десять раз считали их и пересчитывали,
сюда же принесли из склада большие весы и наваливали на них мешки с сахаром,
с солью и крупой, собирали ножом с оберточной бумаги масло, гремели пустыми
бутылками, перетаскивая их из одного угла в другой, выковыривали из ящика
остатки слипшихся леденцов. Ревизор с карандашом за ухом бойко бегал между
горами банок и ящиков, вслух их считал, почти не глядя, перебирал чуть ли не
всеми пятью пальцами на счетах костяшки, называл какие-то цифры и, чтобы
записать их, встряхивая головой, ловко ронял себе в руку карандаш. Видно
было, что дела свое он знает хорошо.
Мария пришла домой поздно, вид у нее был измученный.
- Как там у тебя? - осторожно спросил Кузьма.
- Да как - пока никак. На завтра еще промтовары остались. Завтра
как-нибудь будет.
Она накричала на ребят, которые что-то натворили, и сразу легла. Кузьма
вышел на улицу. Где-то палили свиную тушу, сильный, приятный запах разошелся
по всей деревне. Страда кончилась, картошку выкопали, и теперь люди
готовятся к празднику, ждут зиму. Хлопотливое, горячее время осталось
позади, наступило межсезонье, когда можно погулять, осмотреться по сторонам,
подумать. Пока тихо, но через неделю деревня взыграет, люди вспомнят о всех
праздниках, старых и новых, пойдут обнявшись от дома к дому, закричат,
запоют, будут опять вспоминать войну и за столом простят друг другу все свои
обиды.
Кузьма вернулся домой, сказал ребятишкам, чтобы они долго не сидели, и
лег. Мария спала, не слышно было даже ее дыхания. Кузьма задремал, но ребята
в своей комнате раскричались, и ему пришлось подняться и успокоить их. Стало
тихо, Потом на кого-то загавкали на улице собаки и сразу умолкли.
Утром, когда Кузьма проснулся, Марии уже не было. Он позавтракал и на
весь день уехал во вторую бригаду - председатель еще накануне попросил его
посмотреть, что у них там с овощехранилищем и какие материалы нужны для
ремонта. За этими делами о ревизии Кузьма совсем забыл и, только когда
подходил к дому, вспомнил. На крыльце сидел Витька, старший из ребят, он
увидел отца и убежал в дом. - с недобрым предчувствием
подумал Кузьма и заторопился.
Его ждали. Мария сидела за столом, глаза у нее были заплаканные.
Ревизор, пристроившись на табуретке около двери, поздоровался с Кузьмой
растерянно и виновато. Ребятишки, все четверо, выстроились возле русской
печи строго по порядку - один на голову ниже другого. Кузьма все понял. Ни о
чем не спрашивая, он снял с себя грязные сапоги и босиком прошел в комнату
за тапочками. Их там не было. Он вернулся, поискал у дверей, не нашел и
спросил у ребят:
- Не видали мои тапочки?
Мария, не выдержав, заплакала и убежала в комнату. Кузьма без всякого
удивления проводил ее застывшим взглядом и закричал на ребят:
- Найдутся мои тапочки сегодня или нет?
Он смотрел, как они, не отрываясь друг от друга, будто связанные,
тычутся в углы, лазят под кроватями, семенят цепочкой из комнаты в комнату,
и все больше и больше терялся, не зная, что делать, что сказать.
Тапочки наконец нашлись. Кузьма сунул в них босые ноги, пошел к Марии.
Она, закрыв руками лицо, лежала на кровати и всхлипывала. Он повернул к себе
ее лицо и спросил:
- Сколько?
- Ты-тысяча.
- Что - новыми?
Мария не ответила. Отвернувшись к стене, она снова закрыла лицо руками
и зарыдала. Глядя, как дергается ее тело, Кузьма на какое-то мгновение вдруг
потерял связь с тем, что происходит, - настолько это было неожиданно и
страшно. Потом очнулся, как во сне, вышел к ревизору и показал ему, чтобы
тот сел к столу. Ревизор послушно пересел. Кузьма достал папиросу и,
торопясь, закурил. Сначала ему надо было прийти в себя. Он курил, делая
затяжки так часто, будто пил воду. В ребячьей комнате вдруг до крика
сорвался голос из радиоприемника, и Кузьма вздрогнул.
