- Вы что, эти самые... баптисты, что ли! - ошарашено спрашивает парень.
- Какие мы баптисты!? - посмеиваясь одним ртом, отвечает старуха. - Ты
слышал, Сережа! Нас уже в баптисты записали.
А поезд все идет и идет, и город все ближе и ближе.
Второй день начался с того, что рано утром - еще ребятишки не убежали в
школу - явился дед Гордей. Сел, как всегда, на полу возле печки, запалил
свою трубку и, пока помалкивая, не выпускал ее изо рта. Кузьма с дедом не
заговаривал. Чего он притащился ни свет ни заря - от бессонницы, что ли!
Кому они нужны, его советы, что с них толку! Кузьма вспомнил, как утром,
когда поднимались, он сказал Марии, чтобы она перед бабами сильно не
распиналась о своей недостаче, и Мария со злостью ответила:
- Учи, учи! Я теперь умная-преумная стала, на тыщу лет вперед знаю, как
надо жить. Все учат.
Потом, когда старшие ребятишки убежали в школу, а Мария ушла по
хозяйству, Кузьма спросил:
- Ты дед, ко мне по какому делу!
- А? - Дед засуетился, стал подниматься. - Тут вот... - и протянул
Кузьме деньги. - Я вчерась у сына пятнадцать рублей выклянчил, а мне их
куды...
- Не надо, дед.
- Как так не надо? - растерялся дед. - Зачем я их нес! Ты не думай, я
ему не сказал, что для тебя.
Он стоял перед Кузьмой с протянутой рукой, из которой торчали свернутые
в трубочку пятирублевые бумажки. И смотрел он на Кузьму со страхом, что
Кузьма может не взять. Кузьма взял.
- Ты не думай, - обрадовался дед. - Будет, отдашь, а не будет - куды их
мне, старику! Сам подумай.
Он собрался уходить - это на него совсем не походило.
- Посиди, дед.
- Нет, побегу.
- Дед!
- А?
- Только ты мне больше деньги не таскай, не надо.
- Как так?
- Я сам. А то у тебя ума хватит по деревне для меня собирать.
- Раз не велишь, не буду.
- Не надо, дед, не надо.
Вторым прибежал тот же самый мальчишка, сосед Евгения Николаевича.
- Евгений Николаевич велел сказать, что он собирается в район и вечером
будет обратно.
Кузьма спросил:
- А он, когда на двор ходит, не велит тебе по деревне про это
сказывать?
Мальчишка, хихикая, выскочил за дверь.
Потом пришел Василий, коротко сказал:
- Одевайся, пошли со мной.
- Куда?
- К матери.
Кузьма давно уже не видел тетку Наталью, с тех пор, как года три или
четыре назад она слегла. Он не мог представить себе, что она лежит в постели
- никуда не торопится, ничего не делает, а просто лежит, как все старухи
перед смертью, смотрит ослабевшими глазами на людей, которые заходят к ней
посидеть, с трудом поворачивается с боку на бок. Все это годилось для кого
угодно, даже для самого Кузьмы, но не для тетки Натальи. Сколько Кузьма себя
помнил, она всегда, каждую минуту, как заведенная, что-то делала, она
успевала в колхозе и дома, вырабатывала за год по шестьсот трудодней и одна,
без мужика, поднимала троих ребят, из которых Василий был старшим. Мало
сказать, что она была работящей, работящих в деревне сколько угодно, а тетка
Наталья такая была одна. Она никогда не ходила шагом, и деревенские,
завидев, как она несется по улице, любили спрашивать:
- Тетка Наталья, куда?
Она на ходу торопливо отвечала:
- Куда-никуда, а бежать надо.
Эта поговорка осталась в деревья, ее повторяют часто, но ни к кому
больше она не подходит так, как подходила к тетке Наталье.
В колхозе и сейчас еще вспоминают, как тетка Наталья вершила в сенокосы
зароды. Нипочем потом этим зародам было любое ненастье, все с них стекало на
землю, и они, не оседая, картинкой стояли до самой зимы. А еще тетка Наталья
не хуже любого мушка умела рыбачить. Когда она по осени выходила лучить и
зажигала смолье на своей лодке, мужики, матерясь, отгребали от нее подальше.
Она так и не научилась ходить шагом и, видно, из последних сил добежав
до кровати, упала. И вот теперь, сама на себя непохожая, словно сама себя
пережившая, день и ночь, не вставая, лежит в маленькой комнатке,
отгороженной для нее от горницы. К ней приходят старухи, сидят, жалуются на
житье, и она, у которой всю жизнь не было даже пяти минут на разговоры,
слушает их, поддакивает.
Когда Василий и Кузьма пришли, тетка Наталья спала и не услышала их.
Одно окно было занавешено совсем, другое наполовину закрыто одной створкой
ставня, и в комнате стоял полумрак. В нем Кузьма не сразу и разглядел тетку
Наталью.
- Мать! - позвал Василий.
Она очнулась, без всякого удивления, будто ждала их, взглянула на
мужиков и сказала:
- Василий пришел. А второй - Кузьма. Давно я тебя не видала, Кузьма.
- Давно, тетка Наталья.
- Поглядеть на меня пришел? Хвораю я. Глядеть не на что стало.
Она сильно похудела, высохла, голос у нее был слабый, и говорила она
медленно, с усилием. Лицо ее почему-то стало меньше, чем было, и как бы
затвердело; когда она говорила, лицо оставалось неподвижным, даже губы не
шевелились, и поэтому казалось, что голос идет не из нее, а звучит где-то
рядом.
- Я и не сильно старуха. Семьдесят нету. Другие поболе ходят. А вот
привязалось, - говорила она, и слушать ее надо было долго, хотелось в это
время найти для себя еще какое-нибудь занятие.
- Болит-то шибко? - спросил Кузьма.
- Совсем не болит. А ходить не могу. Встану - ноги не держат. Слабая.
- Раз не болит, ну и лежи себе на здоровье, тетка Наталья. Хватит,
набегалась. Отдыхай теперь.
- А, ишь ты какой, Кузьма! Встать тоже охота. Я нонче летом вставала,
на улицу сама ходила.
- Раз вставала, значит, и еще встанешь.
- Не-е-ет, не встану. Духу все мене и мене.
Василий перебил их:
- Мать, у тебя деньги есть?
- Маненько есть. Но я тебе их, Василий, не дам. Пускай лежат.
- Дай, мать. Это не мне, вот Кузьме. Для Марии. Он нигде не может
взять.
Тетка Наталья повернула глаза к Кузьме и, моргая, смотрела на него.
Кузьма ждал. Василий поднялся и вышел из комнатки, что-то сказал
сестре, которая жила с матерью, и сразу же вернулся обратно.
- У меня эти деньги на смерть приготовлены, - сказала тетка Наталья.
Кузьма удивился:
- Теперь что - и за смерть платить надо? Она будто всегда бесплатная
была.
- Не=е. - Глаза у тетки Натальи слабо блеснули. - Я хочу сама себя
похоронить и сама себе поминки сделать. Чтоб с ребят не тянуть.
- Будто мы бы тебе поминки не сделали, - буркнул Василий.
- Сделали бы. Я на свои хочу. Чтоб поболе народу пришло и подоле меня
поминали. Я не вредная была. Все сама делала. И тут сама.
Отдыхая, она умолкла, не шевелилась. Кузьма подумал, что, наверно, пора
подниматься, и оглянулся на Василия. Но тетка Наталья спросила:
- Мария-то сильно плачет?
- Плачет.
- Деньги тебе отдам, а тут смерть... Как тогда?
- Опять ты, мать, об этом, - поморщился Василий.
- Я уж ей согласие дала, - виновато сказала тетка Наталья, и было ясно,
что она говорит о смерти.
Кузьма вздрогнул, боязливо глянул на тетку Наталью.
Смерть всегда, каждую минуту, стоит против человека, но перед теткой
Натальей, как перед святой, она отошла чуть в сторонку, пустив ее на порог,
который разделяет тот и этот свет. Назад тетка Наталья отступить не может, а
вперед ей еще можно не идти; она стоит и смотрит в ту и другую стороны. Быть
может, случилось это потому, что, бегая всю жизнь, тетка Наталья уморила и
свою смерть, и та теперь никак не может отдышаться.
Тетка Наталья шевельнула рукой и показала под кровать.
- Достань, Василий.
Василий выдвинул из-под кровати старый, потрепанный чемодан и нашел в
нем небольшой, в красной тряпке сверток. Она разворачивала его и говорила:
- Я их много годов копила. Дать надо. Я, сколь могу, подюжу. Но ты,
Кузьма, не задерживай. Силенок совсем не стало.
- Ты лучше поправляйся, тетка Наталья, - зачем-то сказал Кузьма.
Она не стала ему отвечать.
- А как не сдюжу, умру, деньги Василию отдай. Сразу отдай. С тем и даю.
Я хочу на свои помереть.
- Отдам, тетка Наталья.
Она спросила:
- На похороны-то придешь?
Он замялся.
- Приходи. Выпей, помяни меня. Народу много будет, и ты приходи.
Она протянула ему деньги, и он взял их, будто принял с того света.
Хоть и сказал Кузьма тетке Наталье, что Мария плачет, она больше не
плакала. Молчала. Если спросишь о чем-нибудь, ответит двумя-тремя словами и
опять молчит, а то и не ответит, сделает вид, что не слышала. Ходит,
убирается по хозяйству, а сама будто ничего не видит, будто ее водят и
показывают, что надо делать. А потом упадет на кровать и лежит, не
шевелится. Прибегут ребятишки, попросят есть - она поднимется и снова ходит,
как лунатик, не помня себя.
Ребятишки тоже присмирели, перестали возиться, кричать. Прислушиваются
и каждому слову взрослых, ждут, что будет дальше. И никуда друг от друга не
отстают, боятся. Выстроятся рядом и смотрят на мать, а она их не видит.
Изба большая, новая, а в ней тишина, как в нежилой.
Лучше бы Кузьма не заходил домой. Он хотел обрадовать Марию, показал ей
деньги, которые дала тетка Наталья. Она взглянула на- них, как на пустые
бумажки, и отошла. Кузьма подождал, но она так ничего и не сказала. Он
понял, что ей все стало безразлично. Вчера, в первый день, когда страх
только начинал свое дело, ей было больно, она плакала и умоляла Кузьму
спасти ее. Сегодня она окаменела. Смотрит и не видит, слышит и не понимает.
Так, наверно, будет продолжаться до тех пор, пока ее судьба не решится
окончательно, пока ее не уведут или не скажут, что все кончилось хорошо и
она может жить, как жила, дальше. Тогда опять начнутся слезы, и, если все
обойдется, душа ее понемножечку начнет оттаивать. Ее тоже понять надо.
Кузьме стало невмоготу оставаться больше дома, и он ушел.
День стоял пасмурный и низкий, с тяжелыми обвисшими краями. Было тихо,
все вокруг выглядело заброшенным и неприбранным, будто один хозяин уже
выехал с этого места, а другой еще не нашелся. Так оно и было - не осень и
не зима. Осень уже надоела, а зима не шла. Крадучись ползли над избами
дымки, не осмеливаясь подняться в небо, словно время для этого еще не
наступило. С тоскливым видом, не зная, чем заняться, бродили по деревне
собаки. Выглядывали из окон ребятишки, но на улицу не шли, и улица была
пуста. Неприкаянно и сиротливо темнел за деревней лес.
Все чего-то ждали. Ждали праздников, когда можно будет погулять. Ждали
зиму, когда начнется новая работа и повалят новые заботы. Ждали завтрашнего
дня, который будет ближе к праздникам и зиме. А этот день, казалось, всем
был без надобности, все его лишь пережидали. И только один Кузьме, для
которого он начался удачно, ждал продолжения этой удачливости, надеялся на
него.
Кузьма шел и думал, к кому лучше всего теперь зайти, но ничего не
надумал и, чтобы не возвращаться домой, заглянул в контору
Председатель спросил его:
- Как там у тебя дела?
- Да будто ничего.
- Много собрал?
- Пока немного.
- А сколько - можешь сказать?
- Если сегодня Евгений Николаевич привезет, двести пятьдесят чуть-чуть
не будет.
- И все?
- Пока все.
Председатель перебирал у себя за столом бумаги и был чем-то недоволен.
Хмурился, вздыхал. Захлопнул одну папку, убрал ее и достал другую. Спросил,
не отрываясь от бумаг:
- Где остальные хочешь брать? Есть какие-нибудь виды?
- Хожу вот, - пожал плечами Кузьма.
Председатель уткнулся в бумаги и молчал. Кузьма, чтобы не мешать ему,
хотел уйти.
- Сиди! - не сказал, а приказал председатель.
