- А разве Якутия не может быть дерьмом? Или вы не знаете ее происхождение? Все
правильно: Якутия находится в пупке Бога, произошла от его рубашки, в минуты
гнева воспринимается им, как дерьмо.
- Да ну вас! - воскликнул Головко и дунул на ладонь. Шерстинка исчезла.
- Конец света, - тут же сказал Хек. - Бог не призрел Якутию, уничтожив ее, и она
отпала от Бога, оказавшись предоставленной самой себе.
- Жукаускас ушел от меня, и считает, что я - предатель Якутии, - пробормотал
Головко. - Ему сейчас плохо, его тошнит, а мне - плевать.
- Вы - предатель Якутии? - спросил Саша Васильев. - Почему вы так думаете? Может
быть, вы - Бог Якутии?!
- Я? - поразился Головко.
- Вы! - сказали Васильев и Хек. - Поднимите правую ногу, закройте левый глаз и
чмокните ртом четыре раза. И будет все.
- Какая дурь... - прошептал Головко.
- Давайте! - крикнул Хек и ударил Абрама Головко кулаком по колену.
- Да на здоровье, - сказал Головко и тут же поднял правую ногу, закрыл левый
глаз и четыре раза чмокнул.
- Все! - воскликнул Васильев, - Итак, вы - Бог Якутии. Воплощение возникло.
- Целой Якутии? - спросил Головко.
- Да, - подтвердил Хек. - Целой, огромной, великой, самой крошечной Якутии.
- Как, почему самой крошечной?! - обиженно спросил Головко.
- Потому что Якутия - это то, что предшествует мельчайшей частице материи; это -
переходная ступень от идеальной возможности к реальности.
- Но вы сказали <огромная>...
- Потому что она - во всем! - радостно проговорил Хек. - Она везде, где есть
творение; и творение находится всюду и в каждой вещи и в каждом слове; и Якутия
возникает и гибнет бессчетное множество раз за мельчайшую единицу времени; и она
пронизывает все становящееся и прекращающееся, словно дробленый лед,
пронизывающий коктейль <Дайкири> как снег; и она присутствует как незримый и
одновременно осязаемый дух свершающегося преображения, возникновения,
зарождения; и она сочетает в себе бессмертие и смерть, вечное и преходящее, хаос
и космос, божественное и животное... Человек, в конце концов, - это есть Якутия.
И вы ее Бог!
- Ну что ж... - задумчиво сказал Головко. - Ладно. Стоит только почмокать, как
становишься Богом такого невероятного понятия.
- Это не понятие! - вмешался Саша Васильев. - Это - Якутия!
- Знаю, - гордо произнес Головко. - Ну и что же мне теперь с ней делать?
- Все, что угодно.
- Все?
- Все.
- Да ну, - сказал Головко. - Не верю я в такую Якутию. Ну ее к чертям!
- Бог не верит в свой мир... - ошарашенно проговорил Хек.
- Бог сам послал свой мир к чертям... - поражение прошептал Васильев.
- Ну и что? - раздраженно спросил Головко.
- Якутии больше нет, - ответил Хек. - Вы уничтожили ее. Отныне есть только
идеальная возможность и реальность. А перехода нет. Нету Якутии!!!
- Жукаускас сказал мне, что я - предатель Якутии... - задумчиво сказал Абрам
Головко. - Он сейчас блюет в тундре, а я стою у костра, смотрю в небо, вижу
глаза разных существ, сижу на почве.
- Это вы-то предатель Якутии? - спросил Васильев. - А может быть, вы - Бог
Якутии?
- Я? - удивился Головко.
- Вы! - воскликнул Хек и Васильев. - Помолчите шесть секунд.
- Да хоть семь, - сказал Головко.
Он не помнил, что такое секунда; какие-то лица были справа от него, их лбы
светились голубоватым светом и их одежды были красными, как спинка некоторых
рыб; он подумал, что сейчас начнут бить в гонг, или стучать палкой по табуретке,
отмеряя время по правилам, принятым в этой стране, имя которой он не помнил, -
но все получилось наоборот: въедливая тишь вгрызлась, как пушистый грызун, в его
жаждущие звуков уши, вечное молчание заполнило все своей таинственной сумеречной
глубиной, возможность пения пронизала пустой, неколеблемый ни одной мелодичной
волной воздух, и величие вневременья наступило повсюду, застигнув всех, кто был
в пути или в конце, и перевернула все цифры, обратив их в лица, светящиеся
голубоватым светом, словно глубоководные рыбы, плывущие во тьме. И он не был, и
ничего не слышал, и видел только целлофановый пакет, лежащий на траве рядом с
куцым кустиком, и на этом пакете стоял маленький милиционер.
- Итак, - объявил Васильев. - Отныне вы - Бог Якутии. Таинство свершилось.
- Якутии? - спросил Головко.
- Якутии, - ответил Хек.
- А что такое Якутия?
Васильев и Хек посмотрели друг на друга в недоумении.
- Сложный вопрос... - сказал Хек.
- Не знаю, - признался Васильев.
- Но она есть?
Хек и Васильев переглянулись, изобразив на своих лицах непонимание и сожаление.
- Это трудно... - сказал Васильев.
- Неизвестно... - проговорил Хек.
- Возможно, - сказал Васильев.
- Существование Якутии в принципе недоказуемо и неопровергаемо. Она вырастает из
всего, как подлинная страна, существующая в мире, полном любви, изумительности и
зла. - Хек замолчал, щелкнул пальцами, потом продолжил: - Постигший Якутию
постигает и все, а узревший Якутию узревает и себя. Кто хочет, тот поймет, ибо
Якутия приблизилась. Развлекайтесь! Развлекайтесь! Развлекайтесь! Якутия есть
внутри нас и вне нас. Она предвечна; она темна и неопределенна; она есть любовь.
Имеющий Якутию в сердце и почках своих постиг все тайны и смыслы над солнцем.
Таинство якутское приближается к Якутии, а Якутия существует под всем. Ибо так
возлюбил Бог Якутии нас, что сотворил нам Якутию, чтобы мы были в Якутии, а
Якутия в нас. И славен Бог Якутии - Абрам Головко! Ее Бог - ее сын, а ее сын -
ее царь. Ее царь - ее дух, а ее дух - ее Бог. Я верю в Якутию, я есть я, а
Якутия есть.
- Что вы мне тут мозги пудрите!.. - раздраженно проговорил Головко. - Опять
какая-то хуйня.
- Верю, потому что хуйня! - гордо сказал Хек.
- Ну и верь. Мне этого не надо!
- Бог отказался от творения своего! - тут же хором воскликнули Васильев и Хек. -
О, ужас, о, смерть, о, страх! Головко заплакал и сел на матрас.
- Софрон сказал мне, что я - предатель всей Якутии, что я - шпион, сволочь,
сумасшедший. Что делать? Я не спас его, ему плохо, у него болит живот, печень...
Его рвет там, на холодной чужой земле.
- Это вы-то предатель Якутии, - воскликнул Васильев, ударив Головко левой рукой
по плечу. - А, может быть, вы - Бог Якутии?!
- Я? - спросил Головко.
- А почему бы и нет? Якутская АССР входит в состав Советской Депии, богатая
республика, в которой добывают золото и цветы жэ. Она находится вон там в лужице
рядом с зеленым камнем. Сделайте, пожалуйста два приседания, и этого достаточно.
- Конечно, - согласился Головко, встал с матраса и сделал два приседания.
- Вот и все, - удовлетворенно сказал Хек. - Вы - не Бог Якутии. Ничего у вас не
получилось.
Это было, поэтому кончилось, но остался ядовитый, гнусный цветок. И везде была
пульсация болезни, бездумье и бараний грех. Можно было именоваться Хрен. Головко
застонал, сел на матрас, закрыл глаза и опять широко раскрыл их. Перед ним стоял
Хек; костер догорел, и Васильев, сидящий на корточках рядом был одет в
коричневый халат с желтой полосой.
- Праздник <Кэ>, - сказал Хек и взмахнул рукой.
- Пожалуйста, ответьте мне на один вопрос... - попросил Головко, ударив себя
двумя своими кулаками по голове. - Я прошу только одного, ищу только одно, жду
только ответ.
- Готов, - сказал Саша Васильев.
- Кто Бог Якутии? Кто это?
- В принципе, Юрюнг Айыы Тойон, - ответил Хек, - а вообще, непонятно. Возможно,
его нет.
- Избавьте меня! - закричал Абрам Головко. - Я больше не выдерживаю Бога!
- Молитесь, - сказали Васильев и Хек.
Хек подпрыгнул четыре раза, издал из себя какое-то сопение, поднял ногу, потом
топнул ей по земле. Васильев подошел к человеку в желтой одежде, ударил его
кулаком в спину, засмеялся и произнес: <Вы-же-бы-же. Вы-же-бы-же>. Потом он
нагнулся, набрал в костре золы и засунул ее человеку за шкирку. Тот взвизгнул,
встал на колени и стал пищать. Тут же все прекратилось; они все застыли в
идиотских позах и больше не делали ничего. Саргылана и Елена, взявшись за руки,
подошли к костру и запрокинули головы. Они начали петь, или выть, обратив свои
прекрасные закрытые глаза в небо; и вся тундра вокруг как будто превратилась в
один огромный гудящий колокол, или пустой старинный храм, в котором забытые
миром монахи свершают свою службу; и небо, блекло развернутое над всем, что
здесь было, стало непроницаемым и непостижимым, словно гениальный дирижер, и
было непонятно, то ли небо рождает эти странные диссонансные прекрасные звуки,
то ли они в самом деле исходят из глоток двух жриц, обращающих природу и
реальность в музыку и свет. Они пели так, как будто хотели изменить чей-то лик и
зародить новый мир. И даже когда их пение прекратилось и они подняли руки вверх,
эти пронзительные звуки воистину существующего невероятия все равно остались
повсюду: и на поверхности луж, и внутри шерстистых цветков, и в сердцах всех
людей, и в душах всех существ. Тут же Хек и Васильев подошли к Саргылане и
Елене, и все стали в ряд.
- Насмарку, - сказал Хек. - Будьте деревом! И они поклонились.
- Насмарку, - опять сказал Хек. - Будьте деревом! И они опять поклонились.
- Насмарку, - в третий раз сказал Хек. - Будьте деревом! И они снова
поклонились.
- Что, что, что вы делаете?! - закричал Головко, вскакивая с матраса. - Зачем,
зачем? Сделайте что-нибудь!
- Обряд, - сказал Хек. - Молитесь.
Головко, шатаясь, подошел.
- Я тоже хочу, - сказал он. - Насмарку! Будьте деревом! Тьфу-тпру-шру. А-а-а-ар.
Поцелуйтесь! Поцелуйтесь! Так?
- Нет, - сказал Хек. - Не так. Сядьте туда, откуда пришли. Молитва!
Головко поплелся обратно и сел на матрас.
- Декламация, - сказал Хек.
Тут же Васильев вышел вперед, кашлянул, щелкнул пальцами и проговорил:
- Ее бог есть ее слава, ее надежда и ее высший путь. Ее бог есть она сама, как
таковая. Ее бог есть так же, как есть она, или что-нибудь еще, или ее река, или
ее море. Ее бог есть ее внутреннее напряжение и внешний облик; ее бог есть ее
спокойствие и страсть; ее бог есть ее душа и сила. Ее бог есть Бог,
олицетворенный в ней, так же точно, как ее Бог есть некий бог, присутствующий в
ней. Бог - это просто Бог, вот и все; а ее бог - это просто ее бог, и ничего. Ее
бог есть отбросы ее помоек, и говно ее уборных, и сердца ее красавиц, и чемоданы
ее жителей. И восхитительность - это тоже ее бог. Когда ее бог создал ее, она
возникла, словно новое творение, и другие страны были рядом, как ее подруги, и
другие боги творили миры, как творцы. И ее бог пребудет всегда с ней, так же,
как любовник прилепится к любовнице своей навеки, и сын не оставит мать никогда.
Пока бог существует, она тоже есть, и если бог погибнет, начнется что-то другое.
И бог есть над ней, словно солнце. И если бога зовут Баай-Байанай, то это
большая удача для неба и народа, и если бога зовут Заелдыз, то он - самый
великий.
- Заелдыз! - крикнул Головко с матраса. - Заелдыз! Откуда вы знаете?! Какая
разница... Ерунда, какая же чушь. Заелдыз. Что мне делать? Избавьте меня от
Бога, я заполнен Богом, я везде вижу Бога, и во мне тоже Бог! Я не могу!
- Молитесь, - сказал Хек.
Головко встал на матрасе на колени и произнес:
- Уажау! А! Изыди, Бог, отовсюду изыди.
И с небес, и с земель, и с души, како камень, и с духа и с телес.
Да укреплюсь я оставлением твоим. Господь постылый.
Да наполнит меня жизнь, пустота, заелдыз, да не гляну я в очи твои.
Да будет блаженством оставление Твое.
Господи, оставь, господи, оставь, господи, оставь.
Оставь меня, Боже, в покое, с самим собою и с кем захочу. Уа!
Головко вздохнул и поднялся.
- Что ты? - сказали Саргылана и Елена, подходя к нему. - Никакого Бога нет и не
было, успокойся. Нет тайн, нет ужаса, нет вечных вершин! Есть только Заелдыз,
Головко, Якутия...
- Софрон Жукаускас? - спросил Головко.
- Он есть.
- Абрам Головко?
- Он здесь.
- Якутия?
- Да.
Головко посмотрел на красивых жреческих девушек, словно созданных из воздуха,
прелести и тепла. Их руки были переплетены, их волосы пахли нежностью, истомой и
чистотой, их лица сияли в свете светлого вечера, переливаясь волшебством улыбок
и загадочных желаний, их одежды трепетали, скрывая восторг и тайну их тел, их
