- Да, - сказал Головко.
- Уажау! - крикнул официант и исчез.
- Вот видите, мой милый, добрый напарник, - весело проговорил Абрам. - Сейчас мы
с вами будем есть прекраснейшее, якутское блюдо в гениальном городе Мирный. Вам
нравится здесь?
- Это лучшее место в мире, лучший ресторан, лучшее мгновение, - серьезно сказал
Софрон. - Но что это, почему это так? Разве такое может быть в Советской Депии?
Ведь наша партия борется именно за это! А здесь уже все...
- Да ну! - усмехнулся Головко. - А я-то думал, что ЛРДПЯ сражается за
демократию, гласность, либерализм, счастье и свободу!
- Но вот же они!
- Пока что я вижу только синий стол.
К ним подошел официант, неся огромный золоченый поднос. На подносе стояли две
овальные тарелки с какими-то многочисленными, непонятного цвета, кусочками.
- Я вам радуюсь! - сказал официант.
- А где же жеребец? - спросил Софрон.
- Вот он! Это же Шля-жу - блюдо любви и зари! Полный шмат!
И, поставив тарелки на стол, официант удалился.
- Эй! - крикнул Софрон. - Стойте! Подождите! Ау!
- Вы что, охренели? - удивился Головко.
- А где же ножи и вилки?! И вода? Я хочу вина, хочу выпить, хочу алкогольного
напитка, вкусного и красивого!
- Арык-тоник? - немедленно спросил тут же появившийся официант.
- Дайте нам какого-нибудь шампанского, - сказал Головко.
- О... - официант смутился, потом вдруг встал по стойке смирно, а затем
подобострастно наклонился прямо к самому столику. - Конечно, ля-ля-ля... Ха-ха,
су-су. Не желаете ли икры нельмы с мамонтятиной?
- Нет, - сказал Головко.
- Уажау!!! - заорал официант на весь зал и собирался уже уходить, когда Софрон
возмущенно промолвил:
- А вилка?!
Официант поправил жабо и сделал такое лицо, что он сейчас заплачет. После
небольшой паузы он жалобно проговорил тихим голосом:
- Шля-жу едят руками...
- Вот так! - сказал Головко, зачерпнул из своего блюда пригоршню кусочков и
положил их себе в рот.
- Ну и ладно, - буркнул Жукаускас.
Через некоторое время у них на столе появилось золоченое ведерко, где во льду
стояла бутылка шампанского, называемого <Лучший мир>.
- Будем пить? - предложил Головко, доставая бутылку. Софрон протянул руку и,
гадливо морщась, взял несколько кусочков пищи из своего блюда. Он попробовал
один, и на лице его изобразилось блаженство.
- Так это же великолепие и восторг! - воскликнул он. - Жеребятина!
- Ну да, - сказал Головко, громко выстреливая пробкой шампанского в синий
потолок зала.
Жукаускас жадно заполнил свой рот кусочками <Шля-жу>. Абрам разлил <Лучший мир>
в два хрустальных бокала, которые официант принес вместе с бутылкой, и, после
того, как пена осела, Головко долил еще шампанского, а потом взял свой бокал,
поднял его и посмотрел Жукаускусу в глаза.
- Я хочу выпить за любовь, реальность и чудо. Вы видите, что мир есть лучший
мир, и все возможно, и все есть. Поэтому, выпьем лучшее вино лучшего мира за
лучший мир в лучшее из мгновений! Я люблю счастье и высший миг, и я чокаюсь с
вами здесь, и я знаю все и ничего, и я помню вас и Кюсюр. Да здравствует Мирный
и вечность!
- Ура!.. - растрогано произнес Софрон ударяя своим бокалом о бокал Головко.
Они выпили залпом и закусили жеребятиной с ананасами.
- Как вы хорошо говорите... - пробурчал Софрон, жуя. - Любовь, свет. Мирный,
счастье... Мне кажется, нам надо поселиться здесь.
- Как?
Софрон помолчал, дожевывая.
- Вы правы, - сказал он серьезно, - Нам нельзя. Мы должны бороться за то, чтобы
вся Якутия стала такой. Да! И как это у них получилось?!
Головко налил еще.
Через некоторое время они все съели и выпили. Подошел степенный официант,
вежливо поклонился и протянул счет на желтой бумажке.
- Шестьдесят четыре рубляшника - проговорил Софрон, посмотрев. - O-го-го!
- Платите, - сказал Головко.
Софрон достал из кармана деньги Мирного и отсчитал три двадцати и одну десятку.
- Сдачи не надо! - гордо заявил он.
Официант взял деньги, медленно положил их во внутренний карман, потом
проникновенно посмотрел в лицо Софрона и тихо произнес:
- Я вас люблю.
- Да-да, - сказал Головко, хлопнув ладонью по столу. - А отсюда можно позвонить?
- Ну конечно... - тут же засуетился официант. - Пойдемте...
Они встали и пошли куда-то в узкий проход мимо разных столиков, за которыми
сидели важные люди и ели руками всевозможные блюда.
- Сюда... - торопливо говорил официант. - Здесь. Он указал на большой
светло-коричневый телефонный аппарат с зелеными кнопками.
- Где номер? - спросил Абрам Головко.
- А... может быть, я... - сказал Жукаускас.
- Дайте-ка номер! - приказным тоном объявил Головко. Софрон послушно сунул руку
в задний карман штанов и вытащил скомканную бумажку. Головко взял ее, развернул,
снял трубку и нажал на девять кнопок. Через какое-то время он отчетливо
произнес:
- Заелдыз!
Потом последовала длинная пауза, а затем Абрам сказал: <Да!>, и повесил трубку.
- Пойдемте на улицу, напарник, - торжественно обратился Головко к Жукаускасу. -
Павел Амадей Саха сейчас заедет за нами. И он очень рад!
Замба пятая
Они стояли на тротуаре, ощущая прекрасное, легкое, почти воздушное опьянение и
сладость любования прелестями нежной, теплой ночи, украшенной разноцветными
огнями вспыхивающих и гаснущих надписей и фонарей, словно новогодняя елка.
Где-то вдали слышались звуки танцевальной музыки, почти сливающиеся с общим
восторженным гулом веселья, заполнившим сейчас весь город, или только его центр;
и центр этого города радостно сверкал и как будто бы искрился пузырьками счастья
и смеха, как освещенный трепещущим огнем свечи бокал небесно-голубого коктейля
со льдом в момент, когда его пьет, наслаждаясь, какая-нибудь красивая девушка с
черными ресницами и лиловой помадой на губах. Хотелось жить и дышать, и бежать
по улице, ведущей вдаль, и пить шампанское за синим столом, и есть жеребятину с
ананасом руками. Великое предощущение некоего иллюзорного начала бурной
головокружительности, ослепительного успеха, шума и красочной пестроты
пронизывало всю атмосферу многообещающего, очаровательного города Мирного.
Возможно, в других районах и окраинах царила все-таки жестокая тундра, уныние,
советский морок, или же магическое запустение, но здесь все было роскошно и
прекрасно, как только может быть в мире, сотворенном истинно счастливым
существом, которому нет нужды в утрировании говна и в забвении чудес. Прислонясь
к подсвеченному стеклу витрины кафе, приятно было, не закрывая глаз, смотреть
перед собой на розовую скамейку, стоящую на другой стороне, и мечтать об
удовольствии носить красные брюки с разноцветной рубашкой и жилеткой, любоваться
своим запястьем, или думать о. блаженстве свежевымытой головы под воздушной
струей ласкового фена, Софрон Жукаускас почти задремал, увидев в полусне, что у
него загорелые перекатывающиеся мышцы, и он выставляет их напоказ перед девятью
обнаженными блондинками с фотоаппаратами. Руки его подняты вверх; он пыжится,
улыбаясь, чтобы мышцы были еще рельефнее, и бесконечные фотовспышки,
высвечивающие его тело, делают его похожим на какого-нибудь гордого волшебника,
демонстрирующего свою энергию и мощь в виде таких вот импульсивных разрядов. Он
улыбался, задорно раскрывая рот. Блондинки тяжело дышали, нажимая на затворы
своих фотоаппаратов. Потом его кто-то пихнул в бок; он встрепенулся, крутанул
головой, словно желая стряхнуть неотвратимую другую реальность, и тут же увидел
серьезное лицо Абрама Головко, наклоняющееся над ним.
- Вы что, заснули, что ли?! - громко спросил Головко.
- Да я...
- Сейчас Амадей уже приедет. Встаньте прямо, руки по швам, носочки в стороны,
затылок касается воротника. Живот уберите, грудь выставьте. Подбородок выше
головы.
- Чего?!
- Да ну тебя в зындон, Исаич!.. Что, так понравилось вино лучшего мира?!
- Я устал, - мрачно сказал Жукаускас;
- А мне все равно, - прошептал Головко.
- Это он?
Прямо на них ехала большая желтая в коричневую полоску машина с открытым верхом.
За рулем сидел загорелый седой человек с улыбающимся приветливым лицом. Он
насвистывал и курил тонкую сигару. Подъехав, машина остановилась, и человек
вопросительно посмотрел на Головко.
- Я... Это... Ну... Давайте... - запинаясь, пробурчал Софрон Жукаускас. Головко
презрительно повернулся к нему, потом подошел к машине, усмехнулся, хлопнул в
ладоши и крикнул:
- Заелдыз!
Человек выключил мотор, неспеша открыл дверцу машины, высунул одну ногу, а потом
вдруг стремительно выпрыгнул из машины и бросился Головко на шею. Он обнял
изумленного Абрама, громко поцеловал его в подбородок, издал какой-то
торжествующий визг и начал выкрикивать:
- Заелдыз!.. Заелдыз!.. Ура!.. Наконец-то вы здесь!.. Любимая партия любимой
страны!.. Заелдыз! Я так волновался!.. Я давным-давно передал Августу о том, что
связь прервалась, и я уже думал... Ведь я предлагал! Но я не могу пойти против.
Заелдыз!.. И вот вы тут, дорогие мои! Как вы делаете?
- Чего? - спросил оторопевший Софрон, когда человек перешел к нему и обнял его
за плечи.
- Меня зовут Ваня. Я агент Либерально-Демократической Республиканской Партии
Якутии, и я наконец вас дождался. А вы можете сказать свои имена?
- Меня зовут Абрам Головко, - мрачно сказал Головко. - А это - Софрон Жукаускас.
Где следующий агент?
Лицо человека помрачнело и он затараторил:
- Нет, потом, потом... Я вам все объясню, может, и не надо ничего этого... Тут
такое дело...
- Где агент?! - угрожающе спросил Головко.
- Да я вам все расскажу! Поедемте ко мне, вы ведь устали, я уже все приготовил -
радость-то какая! Все равно, раньше завтрашней ночи вы не улетите...
- Опять лететь?! - воскликнул Софрон.
- Ну... Это. Вот сюда садитесь, в машину, поедем, у меня переночуете, у меня
дом, мастерская там, я - художник, поэт, историк культуры, поговорим, я вам все
расскажу, покажу свои работы, посидим...
- А что вообще здесь происходит? - спросил Жукаускас. - Откуда у вас в Мирном
вот это все?
Павел Амадей Саха лукаво улыбнулся, щелкнул пальцами и медленно проговорил:
- Я все обо всем расскажу. Садитесь, пожалуйста, внутрь моего красивого
автомобиля,
- С удовольствием, - сказал Головко, открывая переднюю дверцу машины.
- Ну хорошо, - согласился Софрон, садясь назад.
- Чудесно! - вскричал человек, занимая водительское место. - Итак, мы сейчас
поедем со страшной прекрасной скоростью вперед, ко мне, в мой великолепный
счастливый дом, расположенный в конце тенистой улицы, на которой растут магнолии
и бананы!
Сказав это, он резко завел мотор и рванул вперед с таким остервенением, что
Жукаускас чуть не вылетел из машины. Они выехали на темную, кривую, пустынную
улочку, и быстро понеслись по ней, еле успевая поворачивать так, чтобы не
врезаться в углы домов или в низенькие деревья с большими лиловыми цветами.
Павел Амадей Саха включил фары, и их яркий свет петлял впереди, словно
загоняемый собаками заяц. Он держал руль одной рукой, а другую поднял вверх и
выставил три пальца, как будто это имело какой-нибудь смысл. Тормоза визжали,
мотор чуть слышно урчал, теплый свежий ветер дул Жукаускусу прямо в лицо,
заставляя его закрывать глаза, или отворачиваться; Головко улыбался,
развалившись в своем кресле и смотря направо; и высоко в небе, с севера на юг,
летел белый самолет, и его красные ритмичные мигания были похожи на световые
эффекты в какой-нибудь дискотеке.
- В шмат!!! - крикнул Павел Амадей Саха, громко расхохотавшись, совсем как
торжествующий свою победу отвратительный наглый злодей.
- Лапоша! Вырежу! Жрю! На авениду Гвоздей!
Он крутанул рулем, и машина выехала на широкий оживленный проспект, по которому
ехало много автобусов, троллейбусов, мотоциклов и автомобилей. Он постоял
несколько секунд, а потом быстро повернул налево, и тут же обогнал мотоцикл с
коляской. Он устремился вперед, давя на газ с наслаждением наркомана,
нажимающего большим пальцем на поршень шприца, который отправляет вожделенный
раствор в жаждущую вену. Он бросил руль, хлопнул в ладоши, и затем снова его
схватил, довольно усмехнувшись, как нашкодивший воспитанник детского сада. Он
