повсюду. Ибо если священно число <шесть>, то шесть плюс один объемлют весь мир,
и эта единица есть духовный взрыв, творческое начало бесконечного великого Пути
для изначальной до-сотворенной шестерки; она есть ее возвращение в саму себя и
обращение в новое <семь> царствия иного, которое есть Тайна, видная тому, кто
обрел веру и взял посох в левую руку, чтобы идти туда, откуда послышалось слово
и где растет дерево. Поэтому их семь; и потому их зовут Дима, Петя, Софрон,
Джим, Пафнутий, Идам, Альберт, Израиль, что эти звуки рождают имена, которые
являются ключами страны Верховных Чудес, и которые слышны сердцем и видны душой.
И высшая медаль, ожидающая дошедшего до конца, кто прозреет начала всего, что
только может быть и не быть, воссияет над всем смятенным мирозданьем, словно
божественное солнце, переполняемое светом истины и любви и восходящее по воле
Того, кто есть Он, даже если Он не знает того. И нет смысла в воде.
Идам шел в лабиринте, упорно пытаясь его преодолеть, чтобы выйти к новым этапам
соревнования, но ничего не получалось у этого старика, и он запутывался все
больше и больше, и мог теперь уповать только на случайное освобождение, которое,
однако, никак не наступало. Софрон ушел от коня и полз по траве. Альберт подошел
к козлу, вдруг раздался голос:
- Пафнутий умер! Мир домешнику его, пусть прах станет пухом, а земелька пером.
Помолчим?
Все встали, Головко пихнул Софрона в бок, и они тоже встали. Все смолкло; были
только слышны разнообразные шебуршания старичков, продолжающих свое состязание,
и какие-то извращенные взвизги Пети, которые все еще боксировал. Через какое-то
время все сели. Голос в громкоговорителях сказал:
- Итак, уа, продолжаем! Старички занимаются главным из всех дел!.. Израиль вышел
в конец!..
Головко ухмыльнулся и тут же посмотрел на Израиля, который, пошатываясь,
взмахивая руками, медленно двигался в сторону детской горки, нащупывая перед
собой путь правой ногой, и лишь затем делая осторожный шаг. Какой-то истошный
голос сверху завопил:
- Изра-иль!.. Изра-иль!..
- Это вы наколдовали! - возмущенно воскликнул Софрон.
- Еще ничего не известно, - довольным тоном проговорил Головко. - Все происходит
так, как должно происходить.
- Ах вот оно что! - крикнул Софрон, и в это же время, взмахнув как обычно левой
рукой, Израиль ударился о детскую горку. Он ойкнул, остановился и стал дуть на
руку. Стадион заревел, все опять встали как при известии о смерти Пафнутия, и
торжественный голос отчетливо произнес:
- Победил Израиль!!!
- Уа!!! - раздалось вокруг.
- Вот блин, - прошептал Жукаускас.
- Дорогой мой, - сказал продолжающий сидеть на своем месте Головко, - неужели вы
не чувствуете истинной прелести воплощенной в реальности глупой символики,
дразнящей петушащихся индивидов, когда они этого хотят, и не означающей ровно
ничего больше самой себя?! Вам ведь понравилось это выступление старчества? У
нас ведь в Якутске они сидят по углам, да по домам престарелых?
- Надоело все, - пробурчал Софрон.
- Сколько времени? - спросил Головко. - Не правда ли, занятная раса в этом
Мирном живет, не правда ли, смешная?
- Времени полно. Надоело, не хочу в магазин, не хочу в бар. Ну это все в
попочку, я уже хочу назад. А как считаете вы?
- Я хочу посадить дерево, - сказал Головко.
- Я не думаю, что это трудно, - проговорил Софрон Жукаускас и тут же направился
к выходу из стадиона, где уже толпилось большое число самых разнообразных людей.
Обернувшись, он увидел, как улыбающемуся Израилю длинный человек в лиловом плаще
вещает на шею большую золотую медаль, и все хлопают вокруг. И он отвернулся, и
пошел вперед, а за ним шел Абрам Головко, и солнце сквозь облако освещало этот
город в стране, и его людей; и эта история, словно устремленный к победе старик,
продолжала свое движение.
Замба восьмая
- Вам ведь не безразлична вся наша величайшая Якутия и прекрасная тайга? -
спросил Павел Амадей Саха, одетый в блестящий голубой костюм.
Они сидели в полутемном баре <Порез> за круглым белым столиком и пили пиво.
Громко играла примитивная музыка и сверкали какие-то лазерные блики,
высвечивающие полуголые тела длинных женщин, танцующих в кружок в центре бара, и
отражающиеся матовым светом на большом лбу Саха, который от этого ритмично
мигал, словно сломанная трубка неонового светильника. И когда включалось что-то
специальное, пробегали целые световые пузырьки - радужные зайчики - струящиеся
по креслам, стенам и столам, и проносящиеся также по уверенной фигуре сидящего
напротив Абрама Головко, делая его похожим на ангельское существо, прибывшее с
небес или звезд, и переполненное своей прекрасной добротой и яркой энергией.
Софрон Жукаускас тоже был здесь, и пил жиздру со льдом, наслаждаясь
умиротворительным весельем, царившем в этом месте, и не желая ничего говорить.
Головко отхлебывал пиво и презрительно окидывал взглядом худую блондинку,
стоявшую у стойки.
- Вы не понимаете моих словечек?! - выкрикнул Павел Амадей, стараясь перекричать
музыку. - Вы ж должны сражаться за якутскую идею?!
- А ты здесь танцевать будешь?.. - рявкнул Головко, нагло улыбнувшись блондинке.
- Так вы танцуйте! - сказал Саха. - Я ж вас привел для этого!
- Не хочу, - твердо заявил Абрам, не смотря более на блондинку. - Плевать я
хотел на этот мир!
- На Мирный?
- И на Мирный.
- Чего это он? - спросил Саха.
- Он хочет создать Великий Израиль, включив в него Якутию, - сказал Жукаускас.
Павел Амадей Саха замолчал, потом достал сигарету и громко засмеялся.
- Но это ведь чушь, бред!..
- Как и все остальное, - решительно сказал Головко, залпом допивая пиво: -
Впрочем, я все время шутил. На самом деле я готов умереть во славу Якутии. Я
могу осуществить <пиф-паф> во имя якутское. Я согласен сделать <хрясь-хрясь>
ради будущего счастья всей Якутии. Ибо Бог есть Якутия.
- Уа! - крикнул Саха, хлопая в ладоши. - Я знал, что вы - прекрасны! Эй,
половой, несите пива!
Через три минуты подскочил услужливый человек в розовом фартуке и выставил три
огромных кружки пива.
- Мне бы жиздры, - нерешительно проговорил Софрон.
- На здоровье! - обрадовался Саха. - Только смотрите! Вам сегодня лететь! А
завтра придется трудно. Поэтому пейте. И танцуйте! Но будьте осторожны! Вот так!
На-на!
- Перестань верещать, - грубо сказал Головко.
- Да будет вам... - обиженно буркнул Павел Амадей Саха.
- Глупая у вас, дурацкая, сытая реальность, - злобно проговорил Головко. - Вы,
гады, продали все наши алмазы и кайфуете тут, а мы мерзнем и воюем. Ничего -
если мы победим, конец вам. Закончится ваше солнце и всякие интегральные прятки
глухих старичков!
- Слепоглухонемых старичков, - поправил Жукаускас.
- Какая разница?! Они тут, падлы, наши с тобой алмазы пропили и пропидорасили!
- Да! - крикнул Софрон.
- Да вы что?.. - пораженно сказал Павел Амадей Саха. - Я вообще художник и поэт,
при чем тут я?
- Какой ты там поэт!.. - мрачно воскликнул Абрам, допивая свое пиво. - Ну,
прочти свое стихотворение.
- Ну, хорошо, - сказал Саха. - Пук-пук.
- Это что, стихотворение?
- Да.
Головко хлопнул себя рукой по ноге и громко рассмеялся, так что даже брюнетка в
красном лифчике обернулась на него.
- Такое стихотворение и я могу написать: пись-пись.
- Ну и что? - спросил Саха. - Разве смысл творчества в единичности, уникальности
данного произведения искусства? Это ведь как раз уже было неоднократно, такой
подход давно устарел. Сейчас существует другое письмо, основанное на расхожести,
тривиальности, глупости и безличности. Стих, который я вам сказал, есть истинно
смиренное творение: он даже не является текстом, даже не заставляет обратить на
себя внимания, даже не позволяет подумать о себе, как об искусстве. Такой стих
есть пример стремления к абсолютной незаданности, несмоделированности,
контрдетерминизму, чего, кстати, всегда и добивалось истинное искусство. Если
дадаисты, культивируя всяческую дребедень, были забавны и смешны, то этот стих
настолько глуп, что не может быть ни смешным, ни забавным. Вообще, в искусстве
ведь главное не искусство, а его понимание, поэтому правильное понимание этого
недо-текста и является его до-сотворением воспринимающим индивидом, даже если
этот индивид и не воспринял его, - и прежде всего, когда он не воспринял его.
Всегда, конечно, остается аргумент, что это просто-напросто лишено таланта,
бездарно, но вопрос о таланте также уже давно не входит в парадигму современного
искусства. Еще отец Шри Ауробиндо убедительно нам показал, что талант можно
просто развить, и что каждое гениальное, либо талантливое озарение, рождающее
искусство, есть всего лишь один из духовных уровней, кстати, далеко не самый
высший. Да и задача-то заключается в низведении света вниз, а не в достижении
уже неоднократно достигнутых эмпиреев. В этом смысле мой <пук-пук> есть духовный
фонарь, освещающий бездны бессознательного и животного, своего рода искра
божественного, вспыхивающая астральным огнем в мрачных глубинах метафизического
подполья.
- А мой <пись-пись> - это, наверное, ангельский луч, озаряющий бренные ужасы
физиологического ада? Так, что ли? - насмешливо спросил Головко.
- Почему бы и нет, - гордо сказал Павел Амадей Саха. - Важно ведь не то, что вы
создали, а как вы это назвали. Предположим, если вы говорите, что <пись-пись> -
это космическая ракета, летящая к Венере, то это так и будет.
- А если я скажу, что <пись-пись> - это алмаз?
- Значит, это алмаз.
- Ну и где же этот алмаз?! - возмущенно воскликнул Головко.
Павел Амадей Саха посмотрел по сторонам и начал прикладывать палец к губам,
строя при этом противные рожи.
- Тихо... - сказал он. - Они действительно кончились, но это тайна.
Софрон Жукаускас резко допил свою жиздру.
- Вы что же, в самом деле продали все наши алмазы?! - пропищал он. - А
<Удачное>?
- В <Удачном> больше нет ничего... - грустно пробормотал Саха. - Нигде нет. Мы,
конечно, вложили деньги в оборот, но на мой взгляд это ничего не даст. Отключат
систему обогрева, и все.
- И что? - спросил Жукаускас.
- Будет зима, тайга, чахлость и грязь.
- Но куда же все это может деться, ведь уже все построено, небоскребы, бары,
коктейли?..
- Вы преувеличиваете... - проговорил Саха. - Они только такими выглядят. Все
ведь меняется, все под Богом ходим...
- Или рядом с Богом, - сказал Головко.
- Или вокруг, да около Бога. И все это может лопнуть, словно пшик, улетучиться,
как мираж, видение, или дурацкая греза. Одна минута, и все есть сон. Или бред.
Разве вы не видите, какой же это все бред? Вот почему я член ЛРДПЯ. Вот почему я
хочу прорыть реальный тоннель в Америку, чтобы вся Якутия целиком поддержала наш
прорыв, и словно черная дыра, втянула бы в себя все богатство Запада и Севера!
Только бы успеть!
- У вас же был какой-то другой план? - сказал Софрон. - Вы говорили, что лучше
рассчитывать на мирненские связи...
- Мой милый... - горестно произнес Саха, - ничего не известно... По крайней
мере, у вас там настоящая жизнь, борьба, коммунисты. А у нас - вы видите, что.
Жареные мамонты и вечное киви. Этот Мирный должен погибнуть! Но я хочу, чтобы
его жертва не была напрасной. Чтобы Якутия очистилась и возродилась через это.
Чтобы ЛРДПЯ победила! И чтобы был рублейчик, а не рубляшник.
- Ага!.. - злорадно сказал Головко. - Кажется я понимаю, почему к вам везли жэ.
По-моему, вы просто даете всем гражданам жэ через водопровод, или через
гамбургер, и они видят эти великолепные пальмы, небоскребы и разнообразную
горчицу. Уж меня не обманешь!
- А хрен его знает, - недоуменно проговорил Павел Амадей. - Я думаю, вряд ли. За
жэ у нас сажают пожизненно. Кстати, не желаете? Довольно-таки неплохая штучка, и
я думаю, в этом баре можно достать...
- Ну уж нет! - отрезал Абрам Головко.
- Как хотите. Вообще, мне кажется, это скорее заговор. Кому-то это выгодно,
наверное, в Америке. Они, возможно, исследуют советско-депскую психологию,
завалив нас авокадо и усыпив бдительность. Половина из нас, по всей видимости,
роботы, и они-то передают всякие сигналы за океан. А там готовят вторжение.
