руками, он бы тут же рухнул обратно на грязный автобусный пол.
- Пойдем, дружище, пойдем, делать нечего, что-нибудь придумаем... - шептал
Головко в ухо Жукаускасу.
Ырыа сложил руки за голову и, нагло улыбаясь, вышел из автобуса. За ним,
осторожно озираясь, последовал шофер Идам. Вдруг Жукаускас воспрял, отчетливо
посмотрел на Абрама и завопил.
- Вы что!.. - укоризненно сказал Головко.
- Я не пойду! Я никуда! Я не хочу! Поедем обратно! Мирный, Якутск, жена моя,
жена...
- Надо, - виновато проговорил Головко.
- Пусть Дробаха! Сделайте это с ним! Аааа! Замучили! Замучили!
- Да никто тебя еще не мучил! - раздался игривый голос Энгдскита. - Выходи,
милашка, а то еще получишь.
- Пойдемте, Исаич, хуже ведь будет, - вкрадчиво произнес Абрам Головко, смотря
Жукаускасу в лицо.
Софрон посмотрел ему в грудь. Потом, как будто что-то сообразив, обиженно сжал
губы и сделал первый шаг.
Они вышли на пустынное шоссе, прорубленное сквозь волшебную густую тайгу.
Автобус окружало шесть человек в черном с автоматами наготове. Они стояли, и их
глаза были бесстрастными, как у хищных рыб, когда они разрывают трепещущие тела
своих жертв. Они были похожи на какие-то устройства по расстрелу, или просто на
идеальных солдат, лишившихся своих личностей, вследствие долгих упорных
упражнений. Возможно, так только казалось. Или уже нет. Энгдекит стоял около
лиственницы, весело улыбаясь, как будто удачливый биржевой маклер, проделавший
выгодную операцию и наживший какие-то деньги. Рядом с ним стоял большой зеленый
вездеход, располагающийся передней своей частью на шоссе и задом в тайге.
Вездеход выглядел, как переделанный танк; на его гусеницы налипла земля, и на
его брезентовом покрытии лежал желтый пальмовый лист.
- Прошу вас, милашки, - с издевкой проговорил Энгдекит, показывая рукой на
вездеход. - Зря вы сюда приехали. Ведь здесь наш пост, здесь я командую, здесь
мои люди!! А теперь поедем вон туда. И посмотрим, что с вами делать.
Ырыа, маршируя, подошел к вездеходу, хлопнул у себя над головой в ладоши и
скрылся внутри.
- Вот бравый парень! - одобрительно кивнул Энгдекит. - А вы, что же?
Идам, запинаясь, осторожно пошел вперед, искоса поглядывая на двух людей,
стоящих вблизи него, которые наставили на него автоматы и вели ими
соответственно его передвижению, как собаки, устремляющиеся за рукой, сжавшей
кусок желанной пищи. Он что-то бормотал про себя и постоянно плевался. Наконец
он тоже скрылся в вездеходе.
- А теперь вы! - скомандовал Энгдекит.
Жукаускас слегка повернул голову, увидел дуло, смотрящее прямо в его нос, издал
какой-то слабый звук и упал на руки Абрама.
- Опять эта неженка, дрянь! - злобно воскликнул младший лейтенант, приближаясь.
- Что с ним?!
- Обморок, - вежливо ответил Головко, преданно взглянув на Энгдекита.
- Тащите внутрь этот мешок с дерьмом, я вижу, вы - паренек сильный, а там его
приведут в чувство!
- Да, да... - согласился Головко таким тоном, как будто готов был поцеловать
ширинку Энгдекита. - Я сейчас, сейчас...
Он грубо схватил Жукаускаса, взвалил его на плечо и быстро пошел к вездеходу.
Внутри, положив руки себе на колени, сидел Ырыа, на другой скамье, вжавшись в
угол, притаился Идам. Абрам Головко снял с себя Софрона и ловким движением
вбросил его внутрь. Жукаускас тупо шмякнулся о вездеходный пол. Абрам быстро
вошел, нагибаясь, и сел рядом с Ырыа.
Тут же раздались отрывистые команды, и весь вездеход заполнился людьми в черном
с автоматами. Энгдекит сел рядом с водителем. Вездеход взревел, зарычал,
развернулся и поехал в темные глубины тайги.
И они начали свой путь в таинственные неисследованные просторы этой странной
страны, существующей вокруг; они перемещались, тарахтя и вздымая за собой
огромные клубы желтой пыли, забивающейся в нос, рот, уши; они сидели внутри
мощного механизма, проходящего всюду и как будто работающего на некоем принципе
ирреальности, когда кажется, что ты просто пролетаешь сквозь эти коряги, лужи,
пни и темные углы, и словно твое истинно существующее другое тело летит над
почвой, почти не касаясь ее, а стоит сделать только мысленное усилие, как все
прекратится, и жесткие препятствия пронзят неуклюжее настоящее тело, будто
вторгшийся не в свои пределы чуждый тяжелый организм. И так было в вездеходе,
когда он, рыча, зависал над бугром и преодолевал его, переваливаясь, словно
неуемный воин, взобравшийся на вражескую стену и с последним усилием кубарем
ввергающийся внутрь обороняемого города. Именно такие ощущения, усиливаемые
противной мучнистой пылью, охватывали тех, кто сидел здесь сейчас; и лишь иногда
в проталинах пыльного облака можно было увидеть извилистую тайгу, предстающую
пышной бездной перед смиренным взором смотрящего, и только на какой-то миг
мелькала синева бесчисленной голубики, покрывающей землю единым ягодным пестрым
узором, и лишь на секунду видение смысла показывалось в лучах света между
ветвей. Все клубилось, вибрировало, исчезало. Реальность была словно куском
стекла, который игольчато треснул от резкого удара копьем. Тайга, словно тайна,
казалась выходом истины на свет божий, огненным лесом надежд. Божества и чудеса
роились в таежных тропах и листве, словно волшебные светляки, собранные воедино
в святую чашу. Небо обнимало тайгу со всех концов, как ее прибежище, или ее Бог;
и океана не было тут. Тайга состояла из всех имен и всех энергий; ее низины были
полны мхов и гиен, ее вершины заполонили гусеницы и эльфы, ее восток был
праздником всех цариц этой Земли, и ее юг был напряженной жарой блаженства.
Никто не мог разобраться в тайге; тайга была страной самой по себе, она была
зарей самой по себе. Только простое присутствие могло спасти того, кто рискнул
вступить на дорогу тайги, только окончательная смерть могла освободить
прекрасную личность, желающую стать жужелицей, или не могла, только
незапятнанная душа была способна увидеть единое древо во всем древесном таежном
переплетении, только герой мог издать настоящий, подлинный, сказочный вопль.
Когда существо приходит к пониманию Бога как тайги, тогда его дух возрождается
как <да>, и тогда его шаг будет мягок, как мох. Если высь папоротника сравняется
с ананасностю приятного моря, тогда и будет ран, или конец, или начало. Когда же
любовное пожелание станет любым, или для субъекта не будет разницы и не будет
пустоты, тогда вот и случится что-то подлинно новое, а до сей поры будет
навсегда - тайга, тайга, тайга. Если же рука вершины оскудеет, и все тайны
окажутся загадками, то навечно останется умиротворение земной тайги, пропахшей
грибочками, листочками, дождичком и снежочком, и все придется совершать снова,
снова и снова, как будто ты просто глупый баобаб, растущий в тайге. И в этом
заключался смысл вездехода, едущего через тайгу, и в этом пряталась подоплека
всех, кто был в нем. Все герои были просто жителями этой какой-то страны, и они
ехали туда, где их, наверное, ожидали очередные приключения и слава, и гибель, и
любовь. И страна, как мир, простиралась повсюду, словно все. И мир, как
мультфильм, был занимателен и разноцветен.
КОНЕЦ ПЕРВОГО СЕГМЕНТА.
>moshkow@systud.msk.su
Back to the library
Or try this page at Library mirrors
Онгонча шестая
Они медленно приближались к мятежной драге, готовые на славу и смерть и ведомые
великолепным ханом Марга, который, злобно сопя, уверенно маршировал впереди
войска и яростно сжимал пистолет в кобуре. Солдаты шли уже тихо, и тревожно
посматривали вдаль, где возвышались изборожденные тракторными гусеницами
пригорки и сверкали грязные небольшие пруды. Ылдя, нагло улыбаясь, вразвалку шел
позади всех, подталкивая перед собой Жукаускаса; Софрон вытянул вперед руки и
шагал, широко раскрыв глаза, твердо и уверенно ступая по дороге и напоминая
своим видом какого-нибудь истинного паломника, или психотерапевта. Тюмюк в
коричневой пилотке постоянно вращал головой туда-сюда, как будто выискивая
опасных незаметных врагов, и иногда внезапно отрывисто шипел, словно подстегивая
свой боевой дух, устремленный к драге. Солнце все еще было на небе, но сумерки
уже чувствовались в безмятежной атмосфере этого обманчиво-успокоенного места.
Они свернули с шоссе и пошли по пыльной дорожке; и слева от них текла затхлая
речушка, в вонючей воде которой валялись какие-то доски и шины.
- Приготовимся!.. - крикнул Марга. - Идем врассыпную, тихо. Сними с
предохранителя и взведи затвор!! Могут стрелять.
Все смешалось; солдаты рассредоточились по обеим сторонам дорожки и начали
производить некие действия со своими автоматами; Тюмюк достал пистолет и злобно
потряс им, усмехнувшись. Откуда-то появилось розовое знамя, и щуплый солдат
высоко поднял его.
- Опусти, козлососина!.. - рявкнул Марга. - Они же нас обнаружат!
Солдат медленно опустил. Ылдя, радостно посмотрев вверх, достал из внутреннего
кармана своей желтой куртки небольшой револьвер и взвел курок.
- А мне? - спросил Жукаускас, жалобно поглядев ему в глаза.
- Я не верю! - отрезал Ылдя. - Будешь меня закрывать. И смотри, если что не так,
я тебя чик-чик.
- Но мне нужно обороняться! - убежденно возразил Софрон.
- Ничего, увертывайся. Вообще, мы будем сзади: я - как царь, а ты - как раб.
- Шагом марш... - полушепотом, но отчетливо произнес стоящий впереди Марга, и
все пришло в движение. Тут же раздался скрип, ругань и шум, и оказалось, что
большая розовая зенитка увязла в грязи.
- Это что еще?! - недовольно воскликнул Тюмюк, устремляясь туда.
Обескураженный офицер, ответственный за это орудие, растерянно стоял, взмахивая
руками, словно дирижер, и выкрикивал отчаянные приказы, направленные на то,
чтобы сдвинуть с места засасываемые жижей колеса зенитки. Шестеро солдат,
напрягшись, толкали ее; седьмой стоял около них и задавал ритм возгласами <А-ах!
А-ах! А-ах!>, шофер, управляющий машиной, яростно жал на газ. Разгневанный Тюмюк
подбежал к офицеру, поднес свой оскалившийся рот к его лицу и выпалил:
- Ну ты, овца, куда смотришь, свинина конская! Как фамилия, гусь ослиный?!
- Уняны... - пролепетал офицер, сведя свои зрачки к переносице.
- Ты что, эвенк?!!
Все войско остановилось и смотрело на них.
- Нет, нет, что вы, это - дедушка, бабушка, пращур... Я - вилюйский, я -
коренной, мерзлотный...
- Эвенк?! Как пролез, кто пропустил?! Саботируешь, псина?!
- Да я... - роняя слезу, начал офицер, но тут Тюмюк выхватил пистолет и быстро
застрелил его, попав в нос. Уняны упал прямо на одного из солдат, толкающих
пушку; тот резво отскочил, и Уняны мягко осел в грязь, окровавив ее.
- Вот так! - в экстазе прокричал Тюмюк. - Вы на войне, дорогие, и предателей
нужно вычислять и отстреливать, как будто бы пушных зверей, или уток. Уберите
его с нашего пути, и давайте же, быстрее доставайте орудие. - Он указал своим
толстым коротким пальцем на коренастого солдата со смуглой кожей и сказал: -
Отныне ты - командир этого отделения. Как фамилия?
- Илья Эчик! - бодро откликнулся солдат. Тюмюк заулыбался, вытер пот со лба
засмарканным носовым платком и засунул пистолет в кобуру.
- Молодец, якут!.. - бросил он Эчику и быстро ушел на свое место.
- А ну, навались! - крикнул новый командир. - Убери труп! Возьмись за колесо!
И-раз, и-два!
Ошарашенные солдаты немедленно выбросили куда-то в кусты тело Уняны и тут же
вытолкали зенитку.
- Чего уставились!.. - вдруг раздался громогласный голос Марга. - Команды
<остановиться> не было! Вперед, овцы! До вечера драга должна быть нашей!
- Уруй!.. - раздался нестройный ответ, и воины осторожно двинулись вперед.
- Ну, как вам? - тихо спросил Ылдя, стукнув Софрона кулаком в спину.
- Омерзительно, чего и говорить, - ответил Жукаускас, кинув задумчивый взгляд в
сторону кустов, в которые забросили труп Уняны.
- Все правильно, но моего приказа не было. Разошелся что-то этот Тюмюк; после
боя поукорочу ему руки-то. Сейчас пусть ведет войско; они его боятся и любят.
- Несчастное животное... - с сожалением пробормотал Со-фрон.
- Это кто, Тюмюк?! - расхохотавшись спросил Ефим. - Да, он - зверюга страшная...
