предками доказывается еще другим: она доказывается тем, что благодарное животное
есть царь зверей (я -- царь раков и пр.) или, выражаясь этнографически, --
хозяин. Об этом говорилось выше, когда речь была о яге-хозяйке. С другой
стороны, она доказывается еще другим обстоятельством: благодарное животное
иногда берется домой и выкармливается. Этот случай будет рассмотрен ниже, в
главе о помощниках.
К совершенно таким же выводам, к которым Анкерман пришел на африканском
материале, Д. К. Зеленин пришел на материале сибирском. Однако сибирские
материалы труднее, чем африканские, так как непосредственно тотемизма в Сибири
уже нет, есть только следы его, тогда как в Африке тотемизм еще явление живое.
Связь нашего мотива с тотемизмом настолько очевидна для Д. К. Зеленина, что он
не считает ее нужным доказывать. "В числе тех сказаний, где животное-тотем
выставляется благодетельным для человека существом, древнейшими надо признать
легенды о благодарных животных", -- говорит он (Зеленин 1936, 233). Д. К.
Зеленин увидел также наличие здесь договорных отношений, которые мы проследили в
сказке. "С нашей точки зрения эти сказки особенно любопытны в том отношении, что
они рисуют нам союзно-договорные отношения людей с животными, что мы считаем
центральным местом тотемизма" (235).
Все эти аналогии показывают, к какому кругу явлений надо относить благодарных
животных, и что Коскэн жестоко ошибал-
245
ся, считая этот мотив "чисто индийской идеей" (Cosquin 25; Saintyves 31).
26. Медный Лоб.
Разновидностью благодарных животных можно считать фигуру, которая в сказке
иногда называется "Медный Лоб", "Лесное Чудо" и т. д. "Медный Лоб" -- это
чудовищное существо, которое содержится при дворе короля в плену. Он просит
королевича выпустить его. "Выпусти меня: я тебе пригожусь" (См. 159).
"Королевское дитя! выпусти меня, я тебе сам пригожусь" (Аф. 123). "Выпусти, что
захочешь, то получишь" (Онч. 150). Этот персонаж принадлежит к категории
дарителей. Формула "я тебе пригожусь" в точности соответствует словам
благодарных животных. Герой его выпускает, а впоследствии или сам выпущенный
пленник, или дочери его дарят ему платочек-самобранку (Худ. 44), волшебные
перышки и гусли (115), он дарует ему силу (Аф. 125), или живую воду, коня и пр.,
или, подобно благодарным животным, сам предоставляет себя в его распоряжение и
становится его помощником; достаточно о нем вспомнить или назвать его, чтобы он
явился.
Установив родство между благодарными животными и "Медным Лбом", присмотримся к
этой фигуре несколько ближе.
Как он появляется по ходу действия в сказке? Наиболее полный случай мы имеем у
Афанасьева. Сказка начинается с того, что король -- корыстолюбив и жаден. "Все
его корысть мучила, как бы лишний барыш взять да побольше оброку собрать. Увидел
он раз старика с соболями, с куницами, с бобрами, с лисицами. "Стой, старик,
откудова ты?" -- "Родом из такой-то деревни, а ныне служу у мужика-лешего". --
"А как вы зверей ловите?" -- "Да леший мужик наставит лесы, зверь глуп -- и
попадет". -- "Ну, слушай, старик, я тебя вином напою и денег дам; укажи мне, где
лесы ставите". Старик соблазнился и указал. Король тотчас же велел лешего-мужика
поймать и в железный столб заковать, а в его заповедных лесах свои лесы поделал"
(Аф. 123). В дальнейшем сюжет обычно развивается так: пленник просит царевича
отпустить его, и тот ворует ключи и отпускает пленника. Затем он становится его
помощником или дарит ему помощника.
Афанасьевская версия ясно показывает, как этот персонаж вводится в ход действия.
Он случайно найден в лесу, приведен домой и посажен в плен.
Но эта же версия показывает и другое: лешего содержат в плену, чтобы иметь
власть над зверем. Нам важно установить, что в других версиях он сам зооморфен.
На охоте "младший сын нашел птицу, из гнезда выкатилась; он взял ее домой и
привязал на двенадцать цепей и запер на двенадцать замков" (См. 303). Эта птица
выкармливается совершенно так же, как в некоторых случаях выкармливается
принесенное домой благодарное животное. Связь благодарных животных с то-
246
темными животными мы уже установили выше. Родство лешего с благодарными
животными дает нам право предположить" что и леший есть антропоморфизированное
животное, власть над которым дает власть над охотничьими животными. Мы знаем,
что тотемное животное часто "ловится и содержится в особом помещении" (Харузин
1905, 76-77, 151).
В человеческом виде эта фигура -- достояние очень многих и очень разнообразных
мифов. Сказка показывает, что Больте не ошибался, высказав предположение, что
"причина, по которой король велит заковать демоническое существо, первоначально,
по-видимому, состояла в желании использовать его пророческое знание"
(Больте--Поливка, III, 106). Больте ошибался только в одном: дело не только в
знании, но и во власти, и первоначально это желание выражало чисто охотничьи
интересы. Приводя источники, Вольте указывает, что Мидас приказал поймать
силена, Нума -- лесного демона фавна, Соломон -- Асмодея, Родарк -- лесного
человека Мерлина и т. д.
Такова древнейшая, охотничья природа этого существа. Мы устанавливаем, что силен
функционально соответствует яге: он дарит волшебное средство. Подобно яге, он
лесное существо. Подобно благодарным животным, он просит о пощаде, содержится в
плену и выкармливается. Все эти черты явно указывают на его происхождение. Он
лесной властитель. Теоретически постулируется его родство с колдуном-учителем, с
мудрецом. Современный фольклорный материал этого не дает. Но античный материал,
исследованный И. И. Толстым (Толстой 1938), показывает это ясно. "Медный Лоб"
соответствует античному силену. "Ловля силена предпринимается, в данном случае с
целью к чему-то его принудить: заставить его дать человеку богатство, открыть
людям смысл человеческой жизни, познакомить их с тайнами мироздания, спеть им
дивную песнь" (Толстой 1966, 99). Сказка прибавляет к этому более древнее и
исконное: власть над животным миром. Он же дает и волшебное средство. Здесь
сказка архаичнее мифа. Но в одном греческий миф донес нам то, чего не донесла
сказка:
он открывает людям тайны мироздания и поет им "дивные песни". Ниже, когда мы
рассмотрим сказку как целое, мы увидим, что в американских мифах герой в лесу от
таинственного животного, от хозяина зверей, познает тайны мира, выучивается
пляскам и песням, приносит священные узоры. Так античный силен перед нами
обращается мудрецом-учителем. Таким он вошел и в средние века в лице Асмодея и
других соответствующих ему персонажей. "Он обладает глубокой тайной знания,
которому научается в высоких школах земли и тверди" (Веселовский 1921, 143).
Это чисто лесное существо доживает до земледелия и сталкивается с
земледельческой религией. С этих пор начинается новое
247
к нему отношение -- отношение как к чудовищу лесному, опасному, страшному,
большому, неуклюжему. Его ловят всегда крестьяне. Лес побежден полем и садом.
Силен побежден вином, но сам он становится врагом и разрушителем полей: он
портит и травит посевы.
Существа, подобные лешему или силену, часто опаиваются вином и берутся в плен. В
русской сказке читаем: "Садовник потребовал три ведра вина крепкого да три
кадочки меду сладкого: взял корыто, рассытил вино медом и поставил под яблоню, а
сам спать пошел. Вдруг пошел гул по саду... летит чудище; прилетел... увидал
корыто, спустился наземь, упился вином и тут же мертвецким сном заснул" (Аф.
124, вар. 1). Совершенно то же имеем и в античности, и в средних веках. У
Максима Тирского "одному бедному и жадному фригийцу удается поймать сатира:
к источнику, пить из которого сатир ежедневно ходил, хитрый фригиец подмешал
вина" (Толстой 1938, 441). Этот фригиец -- крестьянин. В тексте упоминаются "его
земля, и деревья, и пашни, и луга, и цветы в полях". У Овидия он также ловится
пьяным. На крестьянский характер этого сюжета в античности указывает И. И.
Толстой. Поимка через опьянение распространена и в средние века, чему можно
найти много примеров у Веселовского.
До сих пор этот персонаж, хотя бы гипотетически и в очень общих чертах, все же
становится ясным. Не вполне ясным представляется пока название его. Он зовется
"Медный Лоб", "масенжный дзядок", "мужичок руки железны, голова чугунна, сам
медный", "железный вор> и т. д. Никакой связи с металлами, кроме названья, он не
имеет. Афанасьев в своих примечаниях хочет видеть в нем хранителя кладов. Вернее
будет предположить, что "медный" есть синоним "желтого", и что имеется в виду не
его состав, а его окраска. Медная или желтая окраска -- разновидность золотой
окраски. И действительно, есть сказки, в которых это лесное чудовище
представлено золотым. Так, в пинежской сказке он "золотой человек, огромного
росту дедушка" (Сев. 91). Золотым же он является в рукописном тексте
фольклорного архива Академии наук в Ленинграде (собрание Колесницкой,
печатается). Интересно в пинежской сказке не только это. От его прикосновения
становится золотой голова царевича, который его выпускает. "А сам его по голове
погладил. И стали с того у Ивана-царевича золотые волосы" (91).
Если этот случай рассмотреть чисто функционально, то мы получим следующее:
прикосновение лесного человека превращает в золото или делает золотым предмет
прикосновения. В русском фольклоре это редкий случай. Но нечто подобное мы имеем
в античности. Силен приносит поймавшему его человеку коварный дар: все, к чему
прикасается Мидас, превращается в золото. Эту
248
форму И. И. Толстой считает поздней. Действительно, золото здесь фигурирует, как
материальная ценность, тогда как первоначально оно представляло собой ценность
иного порядка. Вопрос о золоте и золотой окраске в сказке нами выделен особо и
рассматривается в другой главе. Мы увидим, что золото идет не от металла, а от
огня. Теоретически постулируется связь нашего лесного человека с огнем. В
русских сказках этого нигде непосредственно не видно. Отметим, однако,
разительное сходство этого персонажа и всей ситуации с сказанием о кузнеце
Виланде. Виланд живет в глубоком лесу, охотится и кует кольца для кольчуг. Но
его берет в плен и вяжет царь Нидгод, перерезает ему сухожилия на ногах (ср.
хромоту Гефеста), и Виланд работает на царя. Подобно тому, как в сказочной
версии он дает царю власть над охотничьим промыслом, он здесь -- мифическое
олицетворение кузнечного промысла. В сказке он освобожден царским сыном. В
сказании о Виланде он убивает царевичей, перековывает их черепа и глаза на
драгоценности (т. е., в свете сравнительных материалов, бросает их в огонь --
трупы он бросает под горн) и улетает. Он делает себе крылья. В русских сказках
роль Медного Лба иногда играет птица, в частности огненная жар-птица. Здесь
вспоминается и греческое сказание о Талосе, бронзовом человеке на острове Крите,
который прижимал чужестранцев к груди и прыгал с ними в огонь (Фрэзер 267). Есть
предания, отражающие его как тельца и как быка, т. е. как животное. В русской
сказке бронзовый (медный) человек всегда имеет лесную природу. В середине сказки
он в лесу действует совершенно так же, как и яга. И если с этим сопоставить, что
Талое выступает в параллель с Минотавром, уничтожающим юношей и девушек, а не
просто пришельцев, то огонь бронзового Талоса связан с лесным огнем и с печкой
яги, сжигающей детей, с горном Виланда, куда он бросает царских сыновей. Но это
только одна сторона этой странной фигуры.
Мы видели, что в сказке Медный Лоб появляется не мотивированно. Он случайно
встречен в лесу, на охоте. Такая случайность, отсутствие мотивировки, есть
показатель большой древности. Встреча с ягой точно так же внешне ничем не
мотивирована. Отсутствие мотивировки современным человеком, современным
сказителем, ощущается как недостаток. Этот недостаток восполняется, причем для
мотивировок сказка пользуется иногда точно так же чрезвычайно архаическими
мотивами, связывая их между собой и мотивируя один мотив через другой. Лесное
чудо не всегда встречено случайно. Сказка начинается с того, что засеивается
