генезиса есть первый шаг в этом направлении. Таков основной вопрос, поставленный
в этой работе.
2. Значение предпосылок.
Каждый исследователь исходит из каких-то предпосылок, имеющихся у него раньше,
чем он приступает к работе. Веселовский еще в 1873 году указывал на
необходимость прежде
113
всего уяснить себе свои позиции, критически отнестись к своему методу
(Веселовский 1938, 83-128). На примере книги Губернатиса "Зоологическая
мифология" ("Zoological Mythology"), Веселовский показал, как отсутствие
самопроверки ведет к ложным заключениям, несмотря на всю эрудицию и
комбинаторские способности автора работы.
Здесь следовало бы дать критический очерк истории изучения сказки. Мы этого
делать не будем. История изучения сказки излагалась не раз, и нам нет
необходимости перечислять труды. Но если спросить себя, почему до сих пор нет
вполне прочных и всеми признанных результатов, то мы увидим, что часто это
происходит именно оттого, что авторы исходят из ложных предпосылок.
Так называемая мифологическая школа исходила из предпосылки, что внешнее
сходство двух явлений, внешняя аналогия их свидетельствует об их исторической
связи. Так, если герой растет не по дням, а по часам, то быстрый рост героя
якобы отряжает быстрый рост солнца, взошедшего на горизонте (Frobenius 1898,
242). Во-первых, однако, солнце для глаз не увеличивается, а уменьшается,
во-вторых же, аналогия не то же самое, что историческая связь.
Одной из предпосылок так называемой финской школы было предположение, что формы,
встречающиеся чаще других, вместе с тем присущи исконной форме сюжета. Не говоря
уже о том, что теория архетипов сюжета сама требует доказательств, мы будем
иметь случай неоднократно убеждаться, что самые архаические формы встречаются
как раз очень редко, и что они часто вытеснены новыми, получившими всеобщее
распространение (Никифоров 1926).
Таких примеров можно указать очень много, причем выяснить ошибочность
предпосылок в большинстве случаев совсем не трудно. Спрашивается, отчего же сами
авторы не видели своих столь ясных для нас ошибок? Мы не будем их в этих ошибках
винить -- их делали величайшие ученые; дело в том, что они часто не могли
мыслить иначе, что их мысли обусловлены эпохой, в которую они жили, и классом, к
которому они принадлежали. Вопрос о предпосылках в большинстве случаев даже не
ставился, и голос гениального Веселовского, который сам неоднократно
пересматривал свои предпосылки и переучивался, остался гласом вопиющего в
пустыне.
Для нас же отсюда вытекает следствие, что нужно тщательно проверить свои
предпосылки до начала исследования.
3. Выделение волшебных сказок.
Мы хотим найти, исследовать исторические корни волшебной сказки. О том, что
мыслится под историческими корнями, будет сказано ниже. Раньше, чем это сделать,
необходимо оговорить термин
114
"волшебная сказка". Сказка настолько богата и разнообразна, что изучать все
явление сказки целиком во всем его объеме и у всех народов невозможно. Поэтому
материал должен быть ограничен, и я ограничиваю его волшебными сказками. Это
означает, что у меня есть предпосылка, что существуют какие-то особые сказки,
которые можно назвать волшебными. Действительно, такая предпосылка у меня есть.
Под волшебными я буду понимать те сказки, строй которых изучен мной в
"Морфологии сказки". В этой книге жанр волшебной сказки выделен достаточно
точно. Здесь будет изучаться тот жанр сказок, который начинается с нанесения
какого-либо ущерба или вреда (похищение, изгнание и др.) или с желания иметь
что-либо (царь посылает сына за жар-птицей) и развивается через отправку героя
из дома, встречу с дарителем, который дарит ему волшебное средство или
помощника, при помощи которого предмет поисков находится. В дальнейшем сказка
дает поединок с противником (важнейшая форма его -- змееборство), возвращение и
погоню. Часто эта композиция дает осложнение. Герой уже возвращается домой,
братья сбрасывают его в пропасть. В дальнейшем он вновь прибывает, подвергается
испытанию через трудные задачи и воцаряется и женится или в своем царстве или в
царстве своего тестя. Это -- краткое схематическое изложение композиционного
стержня, лежащею в основе очень многих и разнообразных сюжетов. Сказки,
отражающие эту схему, будут здесь называться волшебными, и они-то и составляют
предмет нашего исследования.
Итак, первая предпосылка гласит: среди сказок имеется особая категория сказок,
обычно называемых волшебными. Эти сказки могут быть выделены из других и
изучаться самостоятельно. Самый факт выделения может вызвать сомнения. Не
нарушен ли здесь принцип связи, в которой мы должны изучать явления? Однако в
конечном итоге все явления мира связаны между собой, между тем наука всегда
выделяет явления, подлежащие ее изучению, из числа других явлений. Все дело в
том, где и как здесь проводится граница.
Хотя волшебные сказки и составляют часть фольклора, но они не представляют собой
такой части, которая была бы неотделима от этого целого. Они не то же, что рука
по отношению к телу или лист по отношению к дереву. Они, будучи частью, вместе с
тем составляют нечто целое и берутся здесь как целое.
Изучение структуры волшебных сказок показывает тесное родство этих сказок между
собой. Родство это настолько тесно, что нельзя точно отграничить один сюжет от
другого. Это приводит к двум дальнейшим, весьма важным предпосылкам. Во-первых:
ни один сюжет волшебной сказки не может изучаться без другого, и во-вторых: ни
один мотив волшебной сказки не может изучаться без его отношения к целому.
115
Этим работа становится принципиально на новый путь.
До сих пор работа обычно велась так: брался один какой-нибудь мотив, или один
какой-нибудь сюжет, собирались по возможности все записанные варианты, а затем
из сопоставления и сравнения материалов делались выводы. Так, Поливка изучал
формулу "русским духом пахнет", Радермахер -- мотив о проглоченных и извергнутых
китом, Баумгартен -- мотив о запроданных черту ("отдай, чего дома не знаешь") и
т. д. (Polivka 1924, 1-4; Radermacher 1906; Baumgarten 1915). Авторы ни к каким
выводам не приходят и от выводов отказываются.
Точно так же изучаются отдельные сюжеты. Так, Макензен изучал сказку о поющей
косточке, Лильеблад -- о благодарном мертвеце, и т. д. (Mackensen 1923;
Liljeblad 1927) Таких исследований имеется довольно много, они сильно продвинули
наше знание распространенности и жизни отдельных сюжетов, но вопросы
происхождения в этих работах не решены. Поэтому мы пока совершенно отказываемся
от посюжетного изучения сказки. Волшебная сказка для нас есть нечто целое, все
сюжеты ее взаимно связаны и обусловлены. Этим же вызвана невозможность
изолированного изучения мотива. Если бы Поливка собрал не только все
разновидности формулы "русским духом пахнет", а задался бы вопросом, кто издает
это восклицание, при каких условиях оно издается, кого этим возгласом встречают
и т. д., т. е. если бы он изучал его в связи с целым, то, очень возможно, он
пришел бы к верному заключению. Мотив может быть изучаем только в системе
сюжета, сюжеты могут изучаться только в их связях относительно друг друга.
4. Сказка как явление надстроечного характера.
Таковы предпосылки, почерпнутые из предварительного изучения структуры волшебной
сказки. Но этим дело не ограничивается.
Выше было указано, что предпосылки, из которых исходят авторы, часто являются
продуктом эпохи, в которую жил исследователь.
Мы живем в эпоху социализма. Наша эпоха также выработала свои предпосылки, на
основании которых надо изучать явления духовной культуры. Но в отличие от
предпосылок других эпох, приводящих гуманитарные науки в тупик, наша эпоха
создала предпосылки, выводящие гуманитарные науки на единственно правильный
путь.
Предпосылка, о которой здесь идет речь, есть общая предпосылка для изучения
исторических явлений: "Способ производства материальной жизни обусловливает
социальный, политический и духовный процессы жизни вообще" (Маркс, Энгельс 13;
7). Отсюда совершенно ясно вытекает, что мы должны найти в про-
116
щлом тот способ производства, который обусловливает сказку.
Каков же был этот способ производства? Достаточно самого беглого знакомства со
сказкой, чтобы сказать, что, например, капитализм волшебной сказки не
обусловливает. Это, конечно, не означает, что капиталистический способ
производства сказкой не отражен. Наоборот, мы здесь найдем и жестокого
заводчика, и алчного попа, и офицер-секуна ("секун-майор"), и
поработителя-барина, и беглого солдата, и нищее, пьяное и разоренное
крестьянство. Здесь надо подчеркнуть, что речь идет именно о волшебных, а не
новеллистических сказках. Настоящая же волшебная сказка с крылатыми конями, с
огненными змеями, фантастическими царями и царевнами и т. д. явно не обусловлена
капитализмом, явно древнее его. Не теряя лишних слов, скажем, что волшебная
сказка древнее и феодализма -- это будет видно из всего хода исследования.
Однако что же получилось? Получилось, что сказка не соответствует той форме
производства, при которой она широко и прочно существует. Объяснение этого
несоответствия мы также найдем у Маркса. "С изменением экономической основы
более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке" (там
же). Слова "более или менее быстро" очень важны. Изменение в идеологии
происходит не всегда сразу после изменения экономических основ. Получается
"несоответствие", чрезвычайно интересное и ценное для исследователя. Оно
означает, что сказка создалась на основе докапиталистических форм производства и
социальной жизни, а каких именно -- это и должно быть исследовано.
Вспомним, что именно такого рода несоответствие позволило Энгельсу пролить свет
на происхождение семьи. Цитируя Моргана и ссылаясь на Маркса, Энгельс в
"Происхождении семьи" пишет: ""Семья", -- говорит Морган, -- "активное начало;
она никогда не остается неизменной, а переходит от низшей формы к высшей, по
мере того как общество развивается от низшей ступени к высшей. Напротив, системы
родства пассивны; лишь через долгие промежутки времени они регистрируют
прогресс, проделанный за это время семьей, и претерпевают радикальные изменения
лишь тогда, когда семья уже радикально изменилась". "И точно так же, --
прибавляет Маркс, -- обстоит дело с политическими, юридическими, религиозными,
философскими системами вообще" (21, 36). Прибавим от себя, что точно так же
обстоит дело со сказкой.
Итак, возникновение сказки связано не с тем производственным базисом, на котором
ее стали записывать с начала XIX века. Это приводит нас к следующей предпосылке,
которая пока формулируется в очень общей форме: сказку надо сравнивать с исто-
117
рической действительностью прошлого и в ней искать корней ее.
Такая предпосылка содержит нераскрытое понятие "исторического прошлого". Если
историческое прошлое пони/дать так, как его понимал Всеволод Миллер, то, очень
возможно, мы придем к тому же, к чему пришел он, утверждая, например, что
змееборство Добрыни Никитича сложилось на основе исторического факта крещения
Новгорода.
Нам, следовательно, необходимо расшифровать понятие исторического прошлого,
определить, что именно из этого прошлого необходимо для объяснения сказки.
5. Сказка и социальные институты прошлого.
Если сказка рассматривается как продукт, возникший на известном производственном
базисе, то ясно, что нужно рассмотреть, какие формы производства в ней отражены.
Непосредственно в сказке производят очень мало и редко. Земледелие играет
минимальную роль, охота отражена шире. Пашут и сеют обычно только в начале
рассказа. Начало легче всего подвергается изменениям. В дальнейшем же
повествовании большую роль играют стрельцы, царские или вольные охотники,
большую роль играют всякого рода лесные животные.
Однако исследование форм производства в сказке только со стороны его объекта или
техники мало продвигает нас в изучении источников сказки. Важна не техника
производства как таковая, а соответствующий ей социальный строй. Так мы получаем
