дай" (Аф. 103 b).
Рассмотрим сперва действия девушки. Когда она подливает под ворота маслица, то
мы здесь видим следы окропления. В другом тексте это яснее: "Дверь взбрызнула
водой" (Худ. 59). Мы уже видели, что и герой дует на избушку. Если она дает
животным, охраняющим вход в избушку, мяса, хлеба и масла, то самые продукты,
которые здесь даются, указывают на позднее земледельческое происхождение этой
детали. Умилостивительные жертвы животным, охраняющим вход в Аид (типа Цербера и
др.), нами рассматриваются в другой главе. Наконец, если дерево обвязывается
ленточкой, то и здесь легко усмотреть остаток широко распространенных культовых
действий. И если девушка совершает свои действия при возвращении, а не при
вступлении в избушку, то и здесь можно усмотреть признаки позднего обращения.
Чтобы найти объяснение всем этим явлениям, мы должны будем обратиться к мифам и
обрядам народов, стадиально стоящих на более ранней ступени. Там мы не найдем ни
окропления, ни хлеба, ни масла, ни ленточек на деревьях. Зато здесь мы видим
нечто другое, объясняющее многое в образе избушки: избушка, стоящая на грани
двух миров, в обряде имеет форму животного, в мифе часто совсем нет никакой
избушки, а есть только животное, или же избушка имеет ярко выраженные зооморфные
черты. Это объяснит нам и "курьи ножки" и многие другие детали.
В американских охотничьих мифах можно видеть, что для того, чтобы попасть в
избушку, надо знать имена ее частей. Там же избушка сохранила более ясные следы
зооморфности, а иногда вместо избушки фигурирует животное. Вот как описывается
постройка дома в североамериканском сказании. Герой спускается на землю с
солнца. Он -- сын солнца. Он женится на земной женщине и строит дом. Передние и
задние столбы в его доме -- мужчины. В тексте приводятся их довольно
замысловатые имена (говоритель, хвастун и др.). Два передних столба
непосредственно держат на себе продольные балки, которые представляют змею, в то
время как задние столбы покрыты поперечной балкой, которая представляет змею или
волка. Дверь этого дома висит на петлях сверху, и кто выбегает недостаточно
быстро, того она убивает. "Когда он окончил дом, он устроил большой праздник и
все столбы и балки стали живыми. Змеи начали
155
шевелить языками, а люди, стоящие в доме сзади (т. е. столбы), говорили ему,
когда входил злой человек. Змеи его сейчас же убивали" (Boas 1895, 166).
Чем важен этот материал, что он вскрывает в истории сложения нашей избушки?
Здесь важны две особенности: первое, что части дома представляют собой животных,
второе -- что части дома имеют свои имена.
Остановимся сперва на именах. Чтобы попасть в избушку, герой должен знать слово.
Есть материалы, которые показывают, что он должен знать имя. Вспомним хотя бы
сказку об Али-Бабе и 40 разбойниках, где также надо знать имя, чтобы двери
отверзлись.
Эта магия слова оказывается более древней, чем магия жертвоприношения. Поэтому
формула "стань к лесу задом", формула, отверзающая пришельцу двери, должна быть
признана древнее, чем "дала коту маслица". Эта магия слов или имен с особой
ясностью сохранилась в египетском заупокойном культе. "Магия была средством на
пути умершего, которая отверзала ему двери потусторонних обителей и обеспечивала
его загробное существование", -- говорит Тураев (Тураев 1920, 56). В 127-й главе
"Книги мертвых" говорится: "Мы не пропустим тебя, -- говорят запоры этой двери,
-- пока ты не скажешь нам нашего имени". "Я не пропущу тебя мимо себя, --
говорит левый устой двери, -- пока ты не скажешь мне моего имени". То же говорит
правый устой. Умерший называет имена каждой части двери, причем они иногда
довольно замысловаты. "Я не пропущу тебя через себя, -- говорит порог, -- пока
ты не скажешь мне мое имя". "Я не открою тебе, -- говорит замок двери, -- пока
ты не скажешь мне моего имени". То же говорят петли, косяки и пол. И в конце:
"Ты знаешь меня, проходи". Мы видим, с какой подробностью перечисляются все
части двери, так, чтобы не пропустить ни одной. Очевидно, этому обряду, обряду
именования, т. е. открывания дверей, приписывалось особое значение.
Известно, что наряду с этим в земледельческом Египте уже широко фигурирует и
жертвоприношение и окропление.
Все эти материалы показывают, что избушка на более ранних стадиях охраняет вход
в царство мертвых, и что герой или произносит магическое слово, открывающее ему
вход в иное царство, или приносит жертвоприношения.
Вторая сторона дела -- животная природа избушки. Чтобы понять ее, нужно
несколько ближе присмотреться к обряду. Избушка, хатка или шалаш -- такая же
постоянная черта обряда, как и лес. Эта избушка находилась в глубине леса, в
глухом и секретном месте. Иногда она специально выстраивалась для этой цели,
нередко это делали сами неофиты. Кроме расположения в
156
лесу, можно отметить еще несколько типичных черт ее: она часто имеет вид
животного. Особенно часто имеют животный вид двери. Далее, она обнесена забором.
На этих заборах иногда выставлены черепа. И, наконец, иногда упоминается
тропинка, ведущая к этой избе. Вот несколько высказываний: "Здесь молодежь во
время обряда посвящения отправляется в хатку (hut) в лесу, где, как полагают,
они общаются с духами" (Loeb 256). "Место, на котором находится хижина, окружено
высокой и частой изгородью, внутри которой разрешается бывать только
определенным лицам" (Parkinson 72). "В культе Кват на острове Банка на
уединенном месте делается своего рода загон (enclosure) посредством забора из
тростника, два конца которого нависают и образуют вход. Это называется пастью
акулы. На острове Серам говорят, что неофит поглощается пастью". Там вход
называется "пастью крокодила, и о посвящаемых говорят, что животное их
разорвало" (Loeb 257, 261). "В стороне, в лесу, на расстоянии 100 метров от
места пляски находилось собственно "pal na bata". Это -- единственное такое
здание, которое я видел ...со всех сторон оно было окружено густыми зарослями, и
сквозь них вилась узкая тропинка, такая узкая, что пробраться можно было только
согнувшись" (Parldnson 606). Строение, о котором здесь идет речь, стояло на
резных столбах. Вопросом о черепах специально занимался Фробениус, и здесь нет
необходимости выписывать его материалы. Приведенные здесь случаи представляют
собой не только описание дома, но и показывают одну из функций его. Здесь герою
предстоит быть проглоченным, съеденным. Мы здесь не будем входить в толкование
этого обряда -- оно будет дано в другом месте (см. ниже, гл. VII). Но и яга, как
своим жилищем, так и словами, представляется людоедкой. "Возле этого дома был
дремучий лес, и в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга;
никого она к себе не подпускала, и ела людей, как цыплят" (Аф. 104). "Забор
вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами;
вместо верей* у ворот -- ноги человечьи, вместо запоров -- руки, вместо замка --
рот с острыми зубами" (104). Что дверь избушки кусается, т. е. представляет
собой рот или пасть, мы уже видели выше. Таким образом, мы видим, что этот тип
избушки соответствует той хате, в которой производились обрезание и посвящение.
Эта хата-зверь постепенно теряет свой звериный вид. Наибольшей сопротивляемостью
обладают двери:
они дольше всего сохраняют вид пасти. "Дверь к комнате Кома-коа закрывалась и
открывалась как пасть". Или, перед домом стоит орел: "Берегитесь! Всякий раз,
когда орел раскроет свой
___________________
* Верея -- засов.
157
клюв, быстро впрыгивайте по-одному!" Или: "Сперва придется тебе пройти мимо
массы крыс, а потом мимо змей. Крысы захотят тебя разорвать, змеи будут грозить
проглотить тебя. Если ты счастливо пройдешь мимо них, то дверь тебя укусит"
(Boas 1895, 239, 253, 118). Это сильно напоминает нам увещевание тетушки в нашей
сказке. Думается, что и птичьи ноги есть не что иное, как остаток зооморфных
столбов, на которых некогда стояли подобного рода сооружения. Этим же
объясняются животные, охраняющие вход в нее. Мы здесь имеем то же явление,
которое наблюдается в процессе антропоморфизации бога-животных. То, что некогда
играло роль самого бога, впоследствии становится его атрибутом (орел Зевса и т.
д.). То же имеем и здесь: то, что некогда было самой хатой (животное),
становится атрибутом хаты и дублирует ее, выносится к выходу.
В изложении данного мотива мы шли от нового (т. е. сказочного) материала к
материалу переходного характера и закончили указанием на обряд. Заключение можно
сделать в обратном порядке. Нельзя сказать, чтобы все здесь было уже ясно и
окончательно и вполне выяснено. Но некоторые связи все же можно нащупать.
Древнейшим субстратом можно признать устройство хаты животной формы при обряде
инициации. В этом обряде посвящаемый как бы спускался в область смерти через эту
хижину. Отсюда хижина имеет характер прохода в иное царство. В мифах уже
теряется зооморфный характер хижины, но дверь, а в русской сказке столбы,
сохраняют свой зооморфный вид. Данный обряд создан родовым строем и отражает
охотничьи интересы и представления. С возникновением государства типа Египта
никаких следов инициации уже нет. Есть дверь -- вход в иное царство, и эту дверь
нужно уметь заклинать умершему. На этой стадии появляются окропление и
жертвоприношение, также сохраненные сказкой. Лес -- первоначально непременное
условие обряда -- также впоследствии переносится в иной мир. Сказка является
последним звеном этого развития.
6. Фу, фy, фу.
Будем следить за действиями героя дальше. Избушка повернулась, и герой в нее
входит. Он еще пока ничего не видит. Но он слышит: "Фу, фу, фу! Прежде русского
духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам
в рот катится" (Аф. 137). "Русський дух ко мне в лес зашол!" (Сев. 7). Или
короче: "Фу, как русска кость воня" (Аф. 139). На этой детали надо остановиться.
Она очень существенна.
Рассматриваемый нами мотив уже однажды подвергался исследованию. Поливка
посвятил ему специальную работу.
Здесь собраны все известные автору случаи подобных восклицаний. Их собрано
огромное количество, но все же автор не приходит ни к какому выводу. Вывод и не
мог получиться, так
158
как Поливка ограничился славянскими материалами (Polivka).
Однако как только мы обратимся к сравнительно более ранним ступеням, то сразу
получим ключ к нашему мотиву. Этот материал показывает, что Афанасьев не ошибся,
утверждая, что запах Ивана есть запах человека, а не русского. Но его
утверждение можно уточнить. Иван пахнет не просто как человек, а как живой
человек. Мертвые, бестелесные не пахнут, живые пахнут, мертвые узнают живых по
запаху. В сказаниях Северной Америки это видно очень ясно. Человек, например,
отправляется искать свою умершую жену. В подземном царстве он наталкивается на
дом. Хозяин дома хочет его проглотить, но говорит: "Он очень воняет! Он не
мертв!" (Boas 1895, 4). Таких случаев можно найти очень много, например у
Гайтона, в его работе, посвященной мифу об Орфее в Америке. В этих мифах герой
узнается как живой по своему запаху. "На другой стороне, -- говорится в таком
мифе, -- была его жена и много людей". Жена его уже умерла, но после некоторых
поисков он ее находит. Она пляшет с другими умершими особую пляску. Пришедшего
замечают по запаху. "Все говорили о неприятном запахе пришельца, потому что он
был жив". Это -- постоянная, характерная черта данного мифа (Gayton). Но эта
черта встречается не только в этом мифе и не только у американцев. В африканском
сказании умирает мать девочки, но умершая приходит помогать дочери перекапывать
сад. Ее узнают, и она уходит и уводит дочь с собой. Фюллеборн далее рассказывает
сюжет так: "Там внизу мать прячет свою дочь в закрытом помещении хижины и
запрещает ей говорить. Через некоторое время в гости приходят родные и знакомые,
все тени. Но едва они сели в хижине, как те, морща нос, спрашивают: "Что здесь в
хижине? Чем это тут пахнет? Здесь так пахнет жизнью. Что у тебя здесь
спрятано?"" (Fullebom). У зулу: "Говорится, если человек умер тут на земле, что
