тут еще парочка русских. До моего появления в комнате шел общий разго-
вор, прерванный необходимостью приветствий, но возобновившийся сразу же,
лишь только я сел. Долее всех при этом тряс мне руку великолепный боро-
дач с удивительно мягким, почти пушистым баском: он-то именно и держал
слово, я помешал ему. Он продолжил, обращаясь, в силу той же любезности,
на первых порах ко мне. Но я был занят своей мыслью и не улавливал суть.
Вдруг нестерпимо захотелось мне курить. Курили здесь - из-за ребенка -
только на кухне, так что выждав положенный приличием срок, я поднялся и
пошел к двери, стремясь не возбудить к себе нового внимания. Уже на по-
роге расслышал я, как обладатель плюшевого баса произнес за моей спиной:
- ..."Сделаем - и тогда поймем". Это как девиз всех двенадцати колен.
И напевный девичий голос с позванивающей убежденностью подтвердил
следом:
- Глупо спрашивать: "Зачем?" Вначале было дело.
Сигарета оказалась сухой. Неспешно куря, я глядел, как рывками уплы-
вает в форточку дым - на дворе поднялся ветер, - и вынужден был соз-
наться себе, что курю напрасно. Я плохой курильщик. Давление (сосудистая
дистония) подкарауливает меня, ища повод, и, ощутив боль в висках, я
тотчас решил оправдать ею скоропалительность собственного ухода. Мы
простились в передней. Здесь же в углу, очевидно, по контрасту с свален-
ной в беспорядке грудой зимней одежды, приметил я краем глаз теннисную
ракетку в чехле, косо прислоненную к стенке. Я поднял взгляд.
- Забираешь с собой?
- Нет! - Глаза его осветились. - Тебе нужно?
В последний раз обернувшись у порога, я сказал с улыбкой, понятной
мне:
- "В раю играть мы будем в мяч", - не рассчитывая, конечно, что он
ответит. Он только усмехнулся, подняв бровь. Мы обнялись; я вышел.
Спускаясь вниз ступенями подъездной лестницы, я думал о том, не слиш-
ком ли меня тошнит. На улице уже шел снег, и, стиснув ракетку локтем, я
решил про себя, что, пожалуй, следует прибавить шагу. В ушах шумело не
от ветра. Странно, но даже сквозной холод не возвращал мне сил. Городок
тонул в снежных хлопьях, они больше не таяли, утыкаясь в асфальт. Ракет-
ка норовила выскользнуть из-под руки, и я придержал ее, словно кукольный
градусник, перехватив под фонарем одинокий взгляд встречного прохожего.
Угрюмый отсвет из моего подъезда на миг взбодрил меня. Потрогав спекшие-
ся от никотина губы, я поднялся к себе и, совладав с ключом, замер в ог-
лушительной тишине собственной прихожей. И тотчас все покинуло меня: не
помню, ударила ли об пол ракетка, найдя, наконец, путь к свободе.
Не хочу писать, что было со мной. Когда я умылся, собственное лицо в
туалетном зеркале показалось мне изношенным и ненужным, как прохудившая-
ся грелка; у меня и в самом деле было, должно быть, давление.
И с тем гулким перепадом мыслей-слов, которое свойственно, вероятно,
гипертоникам, я понял и сказал себе, что могу теперь уехать и забрать с
собою ее, сделав совсем своей; и могу не уезжать и дождаться лета, когда
придет ее милый, и снова я буду отлучен; что, словом, я могу все. Но что
бы я ни сделал и сколько бы ни занимался алхимией чувств, мне никогда не
получить то единственное и нераздельное в своем единстве, что только од-
но действительно нужно мне: Россию - и любовь.
1989
ВЕЧЕРИНКА В ТАНАТОСЕ
... - А потому принято считать, что здесь живут хиппи. Ваш сок, су-
дарь.
Он, конечно, сказал "сэр". Или даже "сoр". Джентельмен Блока подражал
"Ворону" По. Но тут обошлось без подражаний. Он просто принял меня за
британца (я и есть, должно быть, британец), а я, в свой черед, перевел
все на русский язык (хотя, опять же, я, собственно, украинец), так как
имею привычку думать по-русски, коль скоро не могу говорить на этом язы-
ке.
- Вот как? это странно.
- Что именно странно, сударь?
Так и есть. Впрочем, один психолингвист, с которым свела меня судьба
- в недобрый час, в такси, где ему неловко было сидеть со мною (он и си-
дел как на углях), - уверял меня, что я могу быть горд собой. "Акцентуи-
рованный билингвизм" - он, кажется, так выразился. По его словам, явле-
ние редкое. Он, помнится, говорил еще, что у меня должна быть плохая па-
мять на лица.
- Странно то, как здесь чисто и ухоженно.
Мы стояли (то есть я стоял) в вестибюле аэропорта "Танатос". Передо
мной был прилавок аптеки (drug), а справа автоматические стеклянные две-
ри. Аэропорт был так пуст и чист, как это бывает только во сне. И я мог
бы поклясться, что кроме девушки на таможне, где я подписывал важный
юридический документ, да этого парня-аптекаря во всем здании нет ни ду-
ши. Между тем тихо полз эскалатор (что там у них, наверху?), электронные
часы меняли цифры секунд, вход в кафе-автомат был призывно открыт и явно
действовал робот-дворник близ пузырей междугороднего телефона. Нигде не
пылинки, стекло - как воздух в горах. Я даже был слегка разочарован.
- О, сударь, да, это так. Но нас ведь здесь мало. Мы не можем позво-
лить себе беспорядок (mess).
- Гм. Пожалуй, ты прав.
Я взял стакан и стал пить. После стрельбы в Лос-Анджелесе и ночи над
океаном сок был очень хорош. Он и так, вероятно, был очень хорош. Белый
свет дня уже колол мне глаза, и я прикидывал, чтo значит жара в Австра-
лии. Еще было утро (семь утра) - самое время подумать о ночлеге. Если
они не разнюхали все заранее ( в общем, они это могли), то до вечера я
свободен. Этого хватит на всё.
- Спасибо, милый. - Я поставил стакан. - Ты еще подыщи, будь так лас-
ков, стандарт снотворного для меня. Но только такого - слышишь? - чтоб я
завтра проснулся. Я всерьез говорю. Ты меня понял?
Лицо его засияло белозубой улыбкой. Вероятно, метис, решил я. Либо
креол. Потом я стал рассматривать пеструю упаковку, которую он выложил
передо мной.
- Сеньор Сервантес , - сказал он, - считал, что сон роздан людям с
большой справедливостью. Он был не прав. Это касается смерти тоже. Я с
любопытством взглянул на него. Может, испанец? Вряд ли. Нос не тот. Ско-
рее уж родственник Чингачгука.
- Послушай, - сказал я. - Я человек новый... Надо ли понимать так,
что не все, кто тут есть, сторонники суицида?
- О, что вы, сударь, разумеется нет! Взять хоть меня: я его терпеть
не могу, чтоб ему провалиться!
- Ага...
Он, конечно, играл. Он ждал улыбки и одобрения. Ломал комедию в духе
негра-насмешника и хотел чаевых. Чистильщик сапог из Нью-Йорка... Ба, да
ведь он сущий цыган! Как я раньше не догадался! Я их вечно путаю с ин-
дейцами, как Колумб. Это древний грех.
- Но ведь ты, - сказал я, - тоже подписывал форму "A" на таможне?
Когда приехал - верно?
Он стал серьезен.
- Да, сэр, верно. Иначе нельзя. Иначе сюда не пустят.
- Гм. А если пробраться тайком?
- Каким образом, сэр? И зачем? Ведь, если вы нарушите правило, никто
не будет отвечать за вас. Вы ничего не добьетесь, только лишитесь льгот.
- Каких, например?
Он стал отгибать пальцы.
- Бесплатные похороны - раз, исполнение завещания - два, информация в
прессу - три. Ну и там всякие мелочи вроде церковных обрядов. Все за
счет города - очень удобно.
Я с сомнением хмыкнул.
- Веселый реестр.
Лицо его вновь озарилось улыбкой.
- Местный колорит, сэр! Добро пожаловать в Танатос!
- Да, конечно. А полиция есть?
- Нет, сэр! Полное самоуправление. Муниципальные власти в размерах
Совета. Наша гордость, сэр!
- Солидно. Я одного не пойму, Мак. Что если кто-нибудь вздумает...
ну, пошалить, что ли? Под конец? Вдруг мне хочется умереть с шумом?
Его улыбка стала слащавой.
- Это возможно, сэр. Но тут много тех, кто любит как раз тишину. Вы
мало успеете.
Он стал мешать коктейль - на свой вкус.
- Допустим. Но вдруг - вдруг при этом убьют тебя?
- Что ж. Но вряд ли. Легче попасть в Чикаго под колесо, чем здесь под
пулю. И потом риск украшает жизнь.
Коктейль был пурпурный.
- У тебя, должно быть, здесь большие доходы? - спросил я. Не знаю,
зачем я еще болтал с ним. Было лень идти - но и лень думать.
- Нет. Ведь торгую не я - торгуют фирмы. Это вроде благотворительнос-
ти. И хорошо для рекламы. Людям нравится смерть.
- Да? А тебе?
- Я-то - другое дело.
- И тебе никогда не хотелось отсюда смыться?
- Нет, сэр, никогда.
- А почему?
- Как вам сказать... Франц Кафка, часом, не ваш соплеменник?
Ничего себе способ ответить на вопрос! Ха!
- Ты почему так решил?
- У вас выговор жестковатый, сэр.
- А. Да, почти.
- Ну вот. Тогда вы должны это помнить.
- Что именно?
- Про эскимосов, сэр.
- Про кого?!
- Про эскимосов. Почему они не сбегают с Севера. Он пишет об этом в
своих дневниках. Вот и я так же, сэр.
- С ума сойти...
Мне вдруг сделалось скучно. Этот черный (вернее смуглый, но все рав-
но), с его ролью раба-эрудита, надоел мне. Я взял кейс и пошел к двери.
- О, сударь, постойте!
- Что еще?
Ведь я, кажется, расплатился с ним?
- Ваш коктейль, сударь! это подарок. А у меня хобби: вы не позволите
взглянуть на линии ваших рук?
А, хиромант... Впрочем, в этом месте это, должно быть, занятно. Он с
почтением рассматривал мои ладони. Его собственные были как померанец.
- Да, - изрек он, - не похоже, чтоб вы хотели скорей помереть.
- Я и не хочу, - сказал я. Я также не хотел той бурды, что он намешал
мне. Потом все же выпил. Сок был вкусней.
- Раз так, то желаю удачи.
- Спасибо, Мак.
Я наконец вышел за дверь. Кристалл аэропорта остался сзади - вместе с
прохладой и тенью. Горячий воздух ожег мне лицо. Без посредства кондици-
онера я тотчас постиг смысл слова "жарко". Вокруг, сколько хватало глаз,
простиралась голая, как пол, равнина или, возможно, пустыня: я не был
уверен в том, чт( именно вижу. Из географии я знал, что то и другое мог-
ло здесь быть. Возможно, это было плато. Горизонт был украшен зубчаткой
города. На стоянке плавился единственный автомобиль. К счастью, в нем
был шофер. Я сказал, что мне нужно в отель - в любой, по его вкусу. Он
скосился через плечо. Что ж, лицо парижанина, средних лет. Никаких ка-
верз крови.
- Мсье прибыл из Штатов?
- Да.
- Хорошо. Это будет вам стоить...
Он назвал цену. Я кивнул. Система охлаждения в салоне работала отлич-
но. Шоссе было прямым, как меч.
Позже мне пришлось убедиться, что дорога от города до аэропорта зани-
мает что-то около получаса. Но тут, вероятно, я уснул. И вдруг, открыв
глаза, увидел слева огромные буквы "THANATOS" (их тени были вдесятеро
длинней их), а чуть дальше за ними - черный обелиск.
- Основатель, - кашлянув, сообщил шофер. Мы въехали в город.
Бюст мне представился похожим на негатив. Я не успел рассмотреть черт
- город обступил нас. И все же я обернулся. Иегуда Штильман. Местечковый
еврей - откуда-то из-под Полтавы. Мы почти земляки. Воображаю: помесь
птичьего с детским в лице и непременные дуги очков. Руки интеллигента.
Был увезен в несознательном возрасте в Штаты, но уже в двадцать лет -
известный архитектор. Толстая мама горда. Кажется, это он придумал само-
моющиеся тротуары (апробация - Токио, Амстердам). Самодвижущиеся были и
до него. Он только смешал все вместе в своем иудейском тщании сделать
рай на земле. Израиль не поддержал: дорого, мало места, к тому же сефар-
ды против (возможно, все было не так). Был выбор: Индия либо Австралия.
Индию он не любил. Зато пустыня - библейский эквивалент свободы - взвол-
новала его. Еще и сейчас в город возят студентов, обучаемых архитектуре.
И все же провал был полный - настоящий крах. Пять лет в городе никто не
жил. Улицы заносило песком. Иегуда исчез. Он стал человеком года, он по-
пал в книгу Гиннесса как архидолжник (Австралия предъявила иск). Скандал
с храмом-лотосом в Дели померк, как звезда на заре... Он, вероятно,
скрывался. Вероятно, изменил внешность (все, кроме очков). Воображаю: он
