кругом, и даже Петр, в первых рядах, скалил зубы и указывал на него
пальцем. Меж тем от толчков конского крупа пошли во все стороны словно
круги под водой, будто бы ветер стал качать покойников и, глянув вверх,
догадался Тарас, что там, на Неве и в Финском заливе, бушует буря. Разом
смекнул он, что если теперь не взнуздать коня, вода хлынет в город, бу-
дет потоп и будет Петербург Атлантидой... Все это в миг пронеслось в го-
лове его. И тотчас забыл он страх, забыл даже то, где находится. Ретивое
взыграло в нем. Кровь предков взбурлила. В обе руки схватил он железную
узду, напряг жилы и дернул так, как мог, откинувшись телом назад и стис-
нув зубы. Конь захрапел и попятился. Он дернул еще - лица мертвых расп-
лылись. Петр шагнул к нему, все забурлило вокруг, страшная сила рванула
его из седла и бросила прочь, он вскрикнул и лишился чувств... А возмож-
но, обрел их.
Он лежал на боку, завернувшись в плащ, в ограде, и страшный памятник
стоял над ним. Но он уже больше не был страшен. Над Невой был рассвет.
Воды ее, черные и недвижные, как камень, покоились, как в гробу, в бере-
гах. Он привстал на локте... Так и есть! Проклятый лысый конь горел ог-
нем в свете зари, а со стороны парка неторопливо шел постовой в перевя-
зи, в белых перчатках и с усмешкой на губах.
Этим кончается история корнета Ергунова. Когда он трезв, она короче и
проще. Тогда говорит он, что забрался на памятник от страха и зацепился
там браслетом от часов. Что после сидел под дождем, боясь облавы, и ус-
нул, отчего и упал на землю под утро. Как он там умостился - сам не пой-
мет: конь Фальконе мало пригоден для этого. И тут он прав. На свежую го-
лову от него больше ничего нельзя добиться.
Конец повестям Сомова
* От англ. Jordache, название фирмы. (Примечание Сомова.)
* Знаменитый шпиль Петропавловской крепости в самом деле использовался при навигации. - О.П.
* Он сказал, что СПб - окно, в которое мы смотрим на Европу. Пушкин повторил за ним. - О.П.
* Есть поверие, что часы с таким циферблатом всегда лгут. - О.П.
* Пивоваренный комбинат. - О.П.
Повести
_________________________________________________________________
ПАДЕНИЕ
Утром в пятницу 7 марта Ёла Орловская, юная героиня нашей странной
повести (тайный смысл которой остаётся до времени скрыт, как, впрочем,
тому и следует покамест быть по многим причинам), пробудилась от долгого
и сладкого, как молочный шоколад, сна на квартире у своей тетушки На-
тальи Поликарповны - "тети Наты", - где проживала с начала учебного года
уже третью четверть подряд. Переворачиваясь с боку на спину и еще не
открывая глаз, Ёла с приятностью поняла, что время упущено и в школу ид-
ти уже поздно. Множество мелочей свидетельствовало об этом: разница шу-
мов на улице и тишины в доме, прыганье по комнате мягких лап кота,
собственное ёлино чрезвычайно "выспанное" самочувствие (Ёла ложилась
спать поздно и к восьми утра едва продирала глаза), и, наконец, наиболее
вещественный признак - весьма стойкий, хотя и слабый аромат нафталина в
воздухе. Это могло означать только одно: платяной шкаф уже открывался, и
тетя Ната уже ушла на работу. Ёлу разбудить она, должно быть, не смогла,
или, следуя своим педагогическим принципам, не захотела, а то, что не
удалось ей, конечно же, не было под силу и будильнику. Ёла глянула одним
глазком в сторону комода - будильник стоял там, недовольно тикая, и вид
у него был нахохлившийся. "Прозвонился весь. До последнего бряка",-
удовлетворенно заключила Ёла и тут же потянулась всем телом. Ей очень
нравились педагогические принципы ее тети; будильник показывал без деся-
ти минут одиннадцать часов.
К тете на один год подкинули Ёлу ее родители; сами они, жители сто-
личные, привыкшие к столичному распорядку, никакую лень поощрять не уме-
ли, во всем желали видеть практический смысл и менее всего способны были
его найти в таких вот отлыниваниях от занятий. На шкале их ценностей
верхние деления отводились удовольствиям труднодостижимым, принцип дефи-
цита глубоко въелся в их кровь, и теперь они отбыли в годичную команди-
ровку за кордон. Тетушка же, напротив, прожила жизнь в свое удо-
вольствие. Из суровых уроков действительности она прочно вынесла убежде-
ние, что праздники и будни случаются сами собой, а не по календарному
плану, что утруждать себя лишний раз нет никакого резона, и что всячес-
кие утомительные занятия или штудии по мере сил нужно избегать - наряду
с прочими неприятностями. Это, считала она, хорошо влияет на цвет лица,
а также и на характер: кто не портит жизнь себе, едва ли станет портить
ее другим. Из столиц она решительно уехала еще двадцать лет назад и наш
Городок считала местом, способным дать если не счастье, то покой. Чем
разумней человек, тем меньше ему нужно, говорила она, и в самом деле до-
вольствовалась немногим. Мужа и собственных детей она так и не собралась
завести. Ёле всего этого объяснять она, разумеется, не стала, но в прак-
тической жизни от теории не отошла ни на шаг, и Ёла вскоре и сама без
труда разобралась в основаниях житейской мудрости своей обожаемой тетки;
между ними установилось полное взаимопонимание, какое бывает между двумя
подружками, и настолько горячая любовь, какая только может быть между
тетушкой и племянницей.
Школа, в которую определили Ёлу на этот год (школа французская и при-
вилегированная) ей сразу же понравилась; она знала, как себя поставить и
легко сошлась с своим новым классом. У нее и вообще-то был легкий нрав.
Правда, мнения о ней разделились и не во всем были лестны; некоторые на-
ходили ее вульгарной, une roturiиre,* но это ее не тревожило; она смогла
склонить в свою пользу большинство, и квартира тети Наты (совсем ма-
ленькая однокомнатная studio) вскоре стала главным, едва ли не
единственным местом общеклассных сборищ. Собственно, все дело было в
умении Ёлы выбирать себе свое место. С мальчиками она держалась дружески
и чуть-чуть интимно, но это "чуть-чуть" томило их и удерживало вблизи,
хотя и на должном расстоянии. Она тонко чувствовала грань, до которой
простираются приятельские отношения, и как бы невзначай переходила ее:
ровно настолько, сколько позволяли приличия. При всем том среди девочек
она умела себя не выделять, в то же время не оставаясь и в тени, и хотя
не стремилась быть первой, в первый же день нашла вместо этого первых
трех, подружилась с ними и стала одной из них: все это без усилий и
преднамеренности и без излишних рассуждений на этот счет; в этом тетушка
тоже могла служить ей примером.
И вот теперь, проснувшись и удостоверившись, что школа сегодня отме-
няется, Ёла в первую очередь прикинула, насколько вероятно ожидать у се-
бя появления ранних гостей. Уж конечно, решила она, кому-нибудь наскучит
отсиживать уроки в предпраздничный день; и после этого тотчас отбросила
одеяло и пошла умываться.
Внутреннее устройство ее существа, являвшее собою причину и основу ее
гармонических отношений с миром, на данный миг определило в ней некото-
рую сонность и непросветленность мыслей, хотя, вне всяких сомнений, се-
годня-то она выспалась. И потому, если бы кто-либо из ее соклассников
увидел ее, когда, скинув с себя ночнушку, она полезла под душ, он зат-
руднился бы сказать, мила она или вульгарна. Червячок самолюбия, о кото-
ром так изысканно пишет Тёпфер в "Женевских новеллах", еще дремал в ней
- но вот прохладные струи воды окончательно прогнали из ее тела сонную
эфирную негу, она залюбовалась собственной грудью, отразившейся в туа-
летном зеркале, и червячок встрепенулся, а из глаз пропал туман.
Спустя минуту душ заглох, потом коротко пророкотал старикашечка-уни-
таз, и Ёла появилась на пороге ванной с полотенцем на голове и с комком
ночнушки в руках. Как и всем девочкам, ей иногда нравилось ходить голой,
и потому, спрятав ночнушку и застелив постель, она только положила халат
на видное место, чтобы он в любую секунду был под рукой. Затем она ушла
на кухню готовить себе завтрак, а так как studio тети Наты помещалась в
пятом этаже, то ей нечего было опасаться, разгуливая вблизи окон.
Утро за окном было приятно-серым, мягким, и к тому же чувствовалось,
что со временем, может быть, к обеду появится и солнце. Ёла как раз ус-
пела взбить яйца для гренок и согреть кофе, когда у дверей позвонили.
Ну, конечно; она этого и ждала.
Она спешно застегнула халатик, на ходу глянула на себя в коридорное
зеркало, потом зажгла в прихожей свет и отворила дверь.
В общем-то она даже угадала, кто именно к ней придет.
- Здравствуй, Кисонька, - поприветствовала она молодого человека, об-
легченно вздохнувшего оттого, что она оказалась дома.
- Здравствуй, лапочка, - отвечал он, входя, тут же чмокнул ее в подс-
тавленную щеку и принялся снимать пальто и шапку. Портфель он было швыр-
нул куда-то в угол, но тотчас спохватился, снова взял его в руки, открыл
и вытащил две бутылки пива. - Тьфу, чуть не разбил... Ты, надеюсь, не
собираешься уже в школу?
- Я собираюсь жарить гренки, - сказала Ёла.
- Это прекрасно, - он отдал ей обе бутыли, нагнулся и стал стягивать
кожаные, без молний, сапоги. - У меня сегодня день удач, - сказал он,
кряхтя. - Пиво, между прочим, свежее: как раз только что со склада.
- Проходи, Кис, проходи, - говорила Ёла, вновь удаляясь на кухню. -
Иди сюда и расскажи, что там было в школе.
Молодого человека звали обыкновенно Киса, Кисонька или просто Кис.
Впрочем, он надеялся со временем прославить и свое настоящее имя, ибо
был поэт. Как водится, он был влюблен, но не в Ёлу, а в одну из тех трех
подружек, с которыми Ёла нашла нужным сойтись в первый день. Ту звали
Маша. Кис тайно посвящал Маше трогательные стихи, но был бессилен тро-
нуть ее сердце, зато с Ёлой он подружился тотчас же, очень быстро понял
прелесть игры вокруг приятельской грани - он, собственно, и сам обожал
игры в этом роде, - и в ее окружении стал так же необходим, как всякий
поэт во всяком свете.
Пройдя на кухню и устроившись на белой табуретке в углу - чтобы не
мешаться, - он принялся откровенно рассматривать ёлины ноги, слабо прик-
рытые высоким халатом, а заодно рассказывать школьные новости. Ёла,
впрочем, заметила направление его взглядов и сделала ему маленький выго-
вор: сдвинула брови и покачала указательным пальцем. Кис после этого
обиженно уставился в окно, однако в голосе его обида не проявилась, и он
так же бодро продолжал свое повествование, пересыпанное в должной степе-
ни остротами и смешливыми намеками, на которые Ёла отвечала в тон, так
что оба покатывались попеременно со смеху.
Наконец, изжарились гренки. Кис откупорил пиво и разлил его в два вы-
соких стакана с автомобилями, а Ёла поставила на стол чашки для кофе и
вывезенную из столиц глиняную бутыль с бальзамом. Кис, правда, сказал,
что одно из двух: либо бальзам, либо пиво, если только они не хотят
"поймать ерша", на что Ёла заметила простодушно, что бальзам - это в ко-
фе, и что пиво к гренкам не идет. После этого они стали есть гренки, за-
пивая их кофе, однако утро еще только началось, времени было в избытке,
и в конце концов очередь дошла и до пива.
Ёла предложила взять стаканы с собой и перейти из кухни в комнату. В
комнате Кис согнал с дивана задремавшего там было кота, расположился сам
со всеми удобствами, Ёла присела в кресло напротив, а так как оба нае-
лись, то беседа сама собой приобрела лирическое направление. Заговорили
о Маше. Кис спросил разрешения курить, Ёла позволила, пользуясь общим
разрешением на этот счет тети Наты, и теперь сибарит-Кис был совсем бли-
зок к блаженству; он давно уже знал, что такого рода беседы - лучшее ле-
карство от разбитого сердца, некоторый даже заменитель, вроде мрамора
для бедных.
- Eh bien, mon cher* ,- сказала между этим разговором Ёла, - с чего
