Мало того: я и не знал, что в Петербурге есть Пассаж! Он - как, долж-
но быть, ведомо всем, кроме меня, - стоит торцом к Невскому, и я, конеч-
но, множество раз пробегал мимо, прижимая к боку свой портфельчик, нима-
ло не подозревая о его существовании. Гостиный Двор своими купеческими
ухватками мешал мне заметить его. Был закат, и косые лучи, пройдя сквозь
стеклянный купол где-то вверху, распадались по залам матовым чудным
блеском. Я начал обход. Помню тихий отдел ковров, где узор арабесок ка-
зался мне фундаментом волшебного зaмка, который мог существовать лишь в
невидимом третьем измерении. Шляпный ряд удивил меня богатством выбора,
вплоть до охотничьей шляпы с жесткой тульей и ночного немецкого колпака.
Я пожалел, подойдя к игрушкам, что уже стар для них, наконец, увидел
разноцветные перепонки зонтиков, а рядом портфели и сумки всех сортов.
Увы! Дипломата не было и здесь. Симпатичная девушка с розовыми ушками,
как у белой мыши, спросила меня, чем я так удручен. Ее форменный фартук
чудно шел к ней. Я изложил ей свои затруднения.
- Я сейчас узнаю, - обещала она и куда-то юркнула, я же выглянул пока
на лестницу возле зала: эта галерея была крайней.
Тут, на забежной площадке, предназначенной, как я понял, более для
служебных нужд, имелось боковое окно, на одну треть открытое и упиравшее
взгляд в стену соседнего дома. Сам не знаю зачем, я сел на подоконник и
поглядел наружу. И тут началась та цепь событий, которую любят литерато-
ры, но которой никогда не следует жизнь, а потому и публика ей плохо ве-
рит. Окно выходило в узкий и длинный колодец, образованный стенами неп-
лотно стоявших домов (№48 и №50, как я позже узнал), фасады которых, од-
нако, сходились. Дно этой щели было вымощено тесаным булыжником наподо-
бие старых мостовых, и солнечный свет падал сюда разве лишь в полдень.
Как я ни придумывал, я не мог найти способа, как бы туда спуститься -
разве что спрыгнуть в окно. Но туда явно никто и не хотел попасть. Затх-
лый дух шел оттуда, как из клоаки, да к тому же и мостовая образовывала
желоб, должно быть, для стока воды. Необитаемое место в самом сердце
большого города не могло не занять меня. Я уже с минуту смотрел вниз,
когда вдруг понял, что это место не так уж необитаемо. Что-то двигалось
внизу, вдоль желоба, и вначале я решил, что это кошка. Но чувство, в от-
личие от глаз, обманывает редко. Невольная гадливость подступила вдруг
мне к горлу, и тотчас я рассмотрел длинный голый хвост, цепкие лапки,
острую мордочку с усами... Гигантская крыса как ни в чем не бывало тру-
сила по мостовой, миг - и она скрылась в какую-то щель в Пассаже. Стран-
ная мысль пришла мне на ум...
- Ах вот вы где! - раздался голос за моей спиной, и я, вздрогнув,
обернулся. Давешняя девушка стояла рядом со мной, разводя руками.
- Я ходила на склад, - сказала она. - Дипломатов нет. Но они будут -
сразу после праздников.
Я молчал, глядя на нее. Теперь ее сходство с мышью очень не понрави-
лось мне. Наконец я опомнился, стал благодарить, обещал зайти на неделе
и с облегчением отделался от нее, сбежав вниз. Теперь уж я твердо решил
навестить Крона.
Стало темнеть, когда я сыскал его дом. Он встретил меня радушно. Ос-
ведомился, где я живу, и тут же, на втором слове, предложил ужинать и
ночевать у него. Признаюсь, я был рад остаться. Общая кухня на Мытне с
желтыми плитами, где я варил по вечерам яишницу, или макароны, или грел
чай, общежитский душ, в коем нельзя было выжать и капли горячей воды,
меж тем как набрякшая штукатурка падала с потолка погонами на плечи,
грязный клозет и, словом, все удобства кочевой жизни порядком мне надое-
ли. Между тем Крон, похожий на ворона в шелковом своем халате, был хозя-
ин огромной квартиры и вскоре, спросив, голоден ли я, отвел меня в сто-
ловую, где посреди ковра возвышался, как пьедестал, круглый стол под вя-
заной скатертью, стояли стулья с резными спинками и в углу буфет для по-
суды; гостиная, объяснил Крон, была по соседству, через дверь. Он живо
сервировал на двоих ужин - и миг спустя я увидел себя с салфеткой за во-
ротом перед множеством блюд, в основном закусок ("Все по-холостяцки", -
пояснил Крон). Однако видя, с какой охотой я уплетаю салаты, холодное,
заливное, телячьи мозги под луком и проч., и проч., он под конец отпра-
вился греть даже борщ, попутно наведавшись невзначай, ем ли я чернослив,
запеченный в мясе. Сам он был явный гурман. За едой я рассказал ему о
своем визите на Васильевский остров, о методе голодовки, придуманном мо-
ей тетушкой (чем рассмешил его чрезвычайно), и, наконец, о несчастном
Уминге, архитекторе-пессимисте. Крон задумчиво закурил, сбивая пепел
ударами длинного пальца в перстне.
- Что ж, этот город обречен, - сказал он потом, пустив два дымных
клыка из носовых ноздрей. - Ваш Уминг прав. Внизу болота. Они не держат
гранит. Все трескается, все сыреет. Порча лежит на всем. А виновата лу-
на.
- Луна?! Это как же: по пословице?
- Да, в этом роде, - кивнул он саркастически. - Мы все хотим луну. В
ней состоит женская суть нашего мира. А для нее нет разницы между сушей
и морем, те же приливы, отливы, только медленней, тяжелей... Поэты лучше
нас это знают, знают ее нрав. И оттого страшатся женщин, даже пытаются
иногда вредить им... В них им видится нестерпимый враг. Они, по инстинк-
ту, хотят всё исправить, поддержать мир. Так сказать, укрепить основы.
И, конечно, зря. Только портят - или портятся сами. Блок, например:
прекрасная дама - и вдруг ревность, разврат. Еще хуже, когда впутывается
государство: ничего не помогает. Все идет своим чередом.
- Вот странная философия! - воскликнул я. - Платон навыворот: андро-
гины ведь тоже были креатуры луны.
- Может быть, - согласился он. - Хотя я слаб в философии. Но что ка-
сается города, я вас утешу. Это очень долгий процесс. А как знаток могу
сказать: крысы с этого корабля еще не бегут. Им пока есть чем пожи-
виться...
Он усмехнулся, показав ряд желтых узких зубов. Снова смутные мысли
стеснились в голове моей. Тут же и специальность Крона пришла мне кстати
на ум.
- А скажите, профессор, - спросил я, - черная гавайская крыса также
живет в Петербурге?
Он странно на меня взглянул. Я тотчас извинился, напомнив, что я ис-
торик, а не биолог, и повторил ту легенду, которую приводит в своей из-
вестной новелле Грин, о крысах-оборотнях, способных становиться людьми.
Профессор рассмеялся.
- Если вы уже сыты, молодой человек, - сказал он, - то милости просим
в мой музей. Там я вам покажу пару диковинок.
Разбираемый любопытством, я пошел за ним. Музей оказался просторной
комнатой, сплошь уставленной витринами вдоль стен. За стеклом в нату-
ральных позах застыли крысы всех сортов и оттенков: черные, серые, поло-
сатые, с рыжинкой, с блесткой, с отливом, и даже невесть как большая
речная выдра затесалась меж них. Они выглядели странно живо и не были
похожи на чучела. Крон стал объяснять; он был явно горд своей коллекци-
ей. Но я слушал вполуха. Взглядом я все искал свою знакомицу из Пассажа,
однако ее тут не было. Меж тем профессор как раз коснулся городских
крыс. Был помянут Гюго, Гаврош и те мышки, которые съели кошку... Нако-
нец я стал неприметно зевать, что, впрочем, не укрылось от профессора.
Он опять рассмеялся, прервал себя, сказал, что это его конек и он может
заговорить меня до смерти, после чего отвел меня в гостевую спальню.
Я сразу разделся и лег, но, уже ложась, заметил, что забыл завести
часы. Я поискал глазами ходики, тикавшие где-то на стенке, и вдруг уви-
дел с неприятным чувством, что циферблат у них был черный*. Посему не
берусь сказать точно, в котором часу я лег, во всяком случае, ранее
обыкновенного, но никак не мог заснуть. Койка на Мытне казалась мне при-
вычней, чем необъятный простор арабской профессорской кровати. Наконец
желанный сон посетил меня, но какой сон! Ничего ужасней не видел я отро-
ду. Мне казалось, что я вновь в Пассаже, однако теперь галереи его ра-
зошлись дугой, и стал Пассаж - амфитеатр. Еще удивительней было то, что
сталось с торговыми рядами. На месте ковров занимало теперь чуть не всю
стену огромное чудище и висело в перепутанных волосах, как будто в лесу.
Сквозь сеть волос глядели два ужасных глаза. Вешалка для шляп в шляпной
лавке в углу, перед зеркалом, стала тонкой и белой, как палка, и состоя-
ла из одних только глаз и ресниц, наслаждавшихся своим отраженьем. Пос-
ледняя шляпа с розовым бантом свешивалась с нее как бы в насмешку.
Гроздь глистов обосновалась у люстры отдела игрушек. Сами игрушки стали
скопищем мерзких харь. А на противоположной балюстраде, близ выставки
мод, у подвенечных платьев уселось белое, широкое, с какими-то отвисшими
до полу белыми мешками вместо ног; вместо рук, ушей, глаз были также
мешки. Но хуже всех был профессор Крон, который тоже очутился здесь и
восседал собственной персоной за огромным столом в самом центре зала,
как на арене. Все тело его было раздуто, зубы в локоть показывались изо
рта, а глазки маслено блестели, и ими он уставился на меня, ибо кто-то -
я не видел кто - подвел меня к столу и усадил напротив профессора. Он
между тем закусывал. Табурет, на который я сел, был низок, и я видел
лишь его лицо, белое и вздутое, и его глаза, но не мог разглядеть, чтo
было перед ним на столе.
- Да, город тонет, - сказал он гробовым голосом. - Но нам-то, нам-то
что?! Нам-то лишь бы чаек пить! Эй! подать сюда красного!
Кривая гарпия с подносом, в которой, по странной логике сна, узнал я
молоденькую продавщицу, явилась из-за его плеча, и я увидел два графина
в виде старичка и старухи. Они держались за руки, а головы их были проб-
ки. Крон разом откупорил их - и две красных струи хлынули ему в стакан.
- Но это так, водичка: старосветская настоечка, - сказал он, гулко
отхлебнув. - А вот не желаешь ли гоголь-моголя?
Та же гарпия явилась за моей спиной, но я поспешно затряс головою.
- Я не хочу пить, - глухим, словно чужим голосом сказал я.
- А коли нет, - подхватил Крон, будто того и ждал, - то нужно отку-
шать. Родимчики в собственном соку, кишочки с требухой, вареные, желе из
жира покойничков, только что с Волкова...
Он причмокнул красными губами. И, пока он говорил, все это, как по
волшебству, громоздилось передо мной.
- Но это еще не всё, - продолжал он с важностью. - Ведь нынче празд-
ник! В такой день нельзя не съесть деликатес. Его сейчас принесут. С ви-
ду так, ничего, пустяк, дрянь: бутерброд, да и только. Деревянный пирог!
Но начинка! Ахнешь. - От удовольствия он прикрыл на миг глаза. - Кое-кто
полагает, - объяснил он, их открывши, - что нет ничего доступней могилы.
Так думают простяки. Но мы-то, мы-то знаем, - тут он сделал мудрое лицо,
- что везде в ходу привилегии. Льготы, прерогативы, исключения, изъятия
- это бич! Не спорь, юноша, это бич всех времен! Но что делать! Тот, кто
был погребен заживо, редко достается червям. Еще бы! Ведь его гроб как
корабль: сегодня тут, завтра там, так и снует от погоста к погосту...
Лишь мы, избранные, можем поймать его, и то не всегда, не всегда. Далеко
не всегда. Ну-с, а в ночь новолунья... Вот гляди!
И истлевший гроб предстал моим взорам.
- Но я не хочу есть, - сказал я опять.
Крон пригорюнился.
- Э-хо-хо, - протянул он уныло. - Я старик; ничего не пойму. Что мо-
жет еще хотеть молодой человек как ты?
- Я хочу дипломат! - ляпнул я.
И тотчас страшный хохот сотряс стены здания.
- Дипломат! Только-то! Что же проще! - взревел радостно Крон. - Выби-
рай! Только не ошибись, не то будешь философ.
И он махнул рукой. Миг - и я оказался на галерее. Тут, я помнил, были
сумки и кошельки днем. Теперь же я увидел питомцев кроновского музея,
всех до одной, в полном составе. Но под действием химии моих грез (как
