былся.
В Петербург мы прибывали утром. Сергей Степаныч был хмур и отвечал
сухо.
- Так вы теперь н а з а д ? - спросил я его все же, не утерпев, с
особым значением. Он взглянул искоса.
- Да... Вот решил на старости лет... К дочке.
Он подхватил чемодан: перрон уже плыл мимо. Мы простились.
В тамбуре я замешкался - и вдруг поймал на себе взгляд Махно. Тот
подмигивал мне.
- Эк, сосед-то ваш, - произнес он с усмешкой.
- А что? Он вам знаком?
- Не без того будет.
Вид его стал важен.
- Ах вот как! - сказал я неспешно. - Большой начальник был?
- Ну - большой не большой... Сам под караулом ходил в то время. Да я
пацан был, у него на стройке работал.
- На какой стройке?
- Известно, на какой. Вот на этой. Эту дорогу строили, - пояснил он,
ткнув для ясности пальцем.
- Эту? Да ей сто лет!
Батька скривился.
- Ишь ты, сто лет! А война? А Север? А Печора? Печорлаг - слыхал?
Он смотрел презрительно. Я сказал, что он прав.
- Он у нас инженер был, - прибавил Махно уже мирно. - Сурьезный дядя,
хотя и зэк. Так припекал, если что! Ой!
Он зажмурился. Я ждал, не скажет ли он еще чего. Но он лишь курил,
пуская искры. Тогда я взял чемодан и пошел к вокзалу. Дорога кончилась.
Впереди был Петербург.
О ТОЛЩИНЕ СТЕН
От города я устал под вечер. Было без пяти пять, когда я вошел в кан-
целярию института, куда был командирован. На меня посмотрели косо: уже
думали запирать. Но как бумаги мои были в порядке, то я получил лист на
постой в общежитии университета, забрал с вокзала чемодан и с радостью
убедился, что ехать было недалеко. Вокруг шумел Невский. Троллейбус
вскоре свернул на мост. Мелькнул шпиль "роковой твердыни" - и канул.
Зимний остался позади. Я вышел на Мытне.
Петербуржцы, конечно, хорошо знают это место и это здание. Согласно
скромному "Путеводителю"(1973), прежде тут был доходный дом. Но если
прав слух, то он, точно, приносил доход, хотя и другим способом. Плани-
ровка "нумеров" как будто подтверждала эту легенду. Репутации дома не
спасло и то, что в разные времена тут были гостиница и больница. Само по
себе здание не интересно ничем. Оно тянется вдоль набережной и сворачи-
вает в проулок, образуя неправильный пятигранник, отдаленно похожий на
бастион. Главный подъезд давно для удобства заперт, и потому вход с тор-
ца. Тут-то, в третьем этаже, как раз на углу, мне и дали келью, специ-
ально рассчитанную на гостей. До меня она пустовала. Я нашел две пружин-
ных койки, стол и стул: вся прочая мебель за ненадобностью отсутствова-
ла. Русские вовсе не обставляют комнат, как справедливо заметил По. Моя,
к тому же, из-за кривизны стен походила на нос корабля, и лишь прекрас-
ный вид на Неву примирил меня с нею. Уже был закат, и белый серп луны
всплыл над крышами, как всегда там, где его не ждешь. Я стал распаковы-
вать вещи. Вскоре одна из коек укрылась полученным в кастелянской
бельем, довольно чистым, на другой я разложил гардероб, стол завалил по
привычке бумагами и уже хотел было лечь спать, когда вдруг к большой
своей досаде поймал на подушке насекомое из тех, которых в тридцатилет-
нюю войну звали "шведами". Казнь над ним завершила мой день. Затем я ус-
нул, как мертвый, хотя, сознаюсь, и сквозь сон чувствовал, что "шведы"
переходят в атаку... Наутро я поспешил к месту моей новой службы. Было 8
утра.
Тот, кто не знаком с Академией, кто не знает ее изнутри и не заставал
никогда ее врасплох, вдруг, тот не может судить о ней. Это касается осо-
бенно гуманитарных учреждений. Академисты, как большинство людей, обре-
ченных гробу, любят иметь вид бессмертия. Они украшаются на свой лад.
Томные собрания чужих сочинений, столбцы сносок, ад маргиналий - вот те
ризы, в которые они охотней всего рядят свою спесь. Но не нужно зря ко-
рить их. Между собой они никогда не смеются, как авгуры, и жизнь их не
совсем так приятна, как может показаться со стороны. Их служебные комна-
ты грязны (кроме парадных). На столах лежат кипы бумаг вперемешку с ко-
пиркой. На стене одинокий Лермонтов с пером в зубах, словно сеттер с
тростью, сторожит рифму. И по всем комнатам часто нельзя сыскать ни од-
ной пишущей ручки... Но как быть! В своих кабинетах они редкие гости;
главная жизнь их кипит вне казенных стен. От этого они всегда спешат и
норовят улизнуть от вас прочь как можно скорее. Чай - одна их отрада. Он
в академическом заведении необходим как воздух. Тут, за чашкой, решается
всё, все дела, обсуждаются планы, даются распоряжения... Все это я знал
в провинции и ожидал найти в столице. И не ошибся.
Знакомый стук машинки встретил меня с порога - и смолк, лишь я вошел
в кабинет. Я тотчас стал удобным поводом к чаепитью. Все засуетились,
бросив дела. Я начал с ранних древников, затем перебрался к медиевистам,
а ближе к обеду прочно засел в кружке молодежи за столом сектора русской
литературы XIX столетья, чей демократический глава, одетый в американс-
кие мокасины, джинсы "Левайс" и куртку-жердочку*, был всерьез озабочен
религиозными мотивами в творчестве Блока. Моя специальность (ересь жи-
довствующих, XV век) показалась ему подходящей. Как я узнал потом, этот
кружок был центром общественной жизни института. Волей-неволей он был
составлен из лиц бесправных, мелких, вроде меня: аспирантов, стажеров,
лаборанток, других командированных, словом, тех, кто обязан высиживать
присутствие до конца и никуда не может деться. По этой причине споры тут
часто становились жарки, а темы - интересны.
Тут, за столом, собралось странное общество. Тихая Лена, вносившая
уют; другая Лена, отменно пекшая сладкие плюшки; высоколобый эрудит, имя
которого я забыл, но который говорил вскользь удивительные вещи; шумный
спорщик Веня, еврей и шалун; и, наконец, стажерка из провинции, пожилая
девушка в круглых очках, получившая за глаза кличку Безумная Грета. Чи-
татель, может быть, знает, что так в старину звали в Европе огромную
пушку. Брейгель-старший аллегорически представил ее в виде юродивой, се-
ющей хаос. Наша Грета и впрямь походила на нее лицом. К тому же она име-
ла несчастье задавать вдруг вопросы вроде тех, что встречаются в анкетах
и викторинах. Вначале от нее бегали, потом привыкли. Эрудит, на потеху
публики, как-то сделал ловкую параллель между Брейгелем и тем местом из
"Тараса Бульбы", где ляхи палят картечью по казакам "из величайшей пуш-
ки". "Страшно глядела она широкою пастью, и тысяча смертей глядело отту-
да",- мерно и томно читал он наизусть. Посвященные хохотали. Бедная Гре-
та удивленно вертела головой, не понимая, чему смеются.
Вскоре я стал свой человек за столом и узнал принятый тут порядок
прений. У каждого была своя роль. С утра решали дела административные.
Обед проводил кто как мог, потом еще с час работали. Спор затевала, как
правило, Грета, выпаливая невпопад очередной свой вопрос. Кто-нибудь
брался ей ответить: по негласному соглашению отвечали ей всегда серьез-
но. Если это был Веня, то эрудит своими поправками вгонял его в гнев.
Если же, напротив, слово давалось не ему, он спешил отыграться на эруди-
те. Я редко участвовал в споре, хотя Веня сильно брал мою сторону. Рано
или поздно поднимался крик, встревал джинсовый босс (отчего Блока все
старались не трогать), и под конец даже обе Лены подавали голоса, а
плюшки исчезали с большой быстротой. Одна лишь Грета молчала. Я скоро
понял, что это был ее маневр. Происходившее ей явно нравилось, она слу-
шала всех с улыбкой, но ее мнений узнать было нельзя. Мне стало любопыт-
но: я хотел знать, как она станет защищать что-нибудь. Случай представил
мне неожиданную возможность.
Рабочий день кончился. Все выпили чай и ушли. Я сделал обычный рейд
по букинистическим и отужинал в дешевом кафе на Т***. Там подавали пор-
ционных кур, запеченных в горшочках, и я любил там столоваться. Поев, я
отправился на Мытню: в центре мне делать было больше нечего. Луна была
уже высоко, ее сиянье лежало на крышах и белых стенах домов. Когда я во-
шел к себе, был десятый час. Чтоб скоротать время, я сел к столу. До по-
луночи я писал, однако сон наконец стал сильно клонить меня к бумаге. Я
разделся и лег, погасив свет. С Невы веяло влагой в открытую форточку. Я
стал дремать... Что-то мне уже снилось...
Вдруг резкий звук разбудил меня. В общежитии редко бывает тихо. Все
же до сих пор я не имел причин жаловаться на жильцов. Стены, хоть и из
дранки, казались мне достаточно толстыми, чтобы сдерживать шумы. Теперь
я видел, что был неправ. За стеной, как раз у моего виска, кто-то громко
вертелся, звеня железной койкой. "Не блохи ли его кусают?"- подумал я,
вспомнив свою первую ночь. Звон повторился. Я хотел спать, но невольно
слушал, лежа с закрытыми глазами. Вдруг раздались голоса. Я был почти
испуган, так хорошо их было слышно. Но еще больше удивился я, поняв, что
знаю, кто говорит. Говорила Грета - громко и ясно, не таясь, тогда как
второй голос, возможно мужской, был тих и вкрадчив. Вот странно! Я и не
знал прежде, что она живет здесь! Теперь я прислушался нарочно. Голос ее
показался мне чудным, но это точно был он.
- Нет, нет, нет! - твердила она как будто с веселым ужасом. - То, что
вы здесь, еще ничего не значит. Понимаете? ни-че-го! Это все оч-чень не-
обязательно, совсем необязательно! Это так и должно быть...
Ее манера - с повторением и с наскоками, как бы с курсивом главных
слов - была хорошо известна мне. Она все боялась, что ее не поймут; она,
кажется, была учителем где-то в своей провинции... Но теперь, тут, она
говорила быстро, и все быстрей и быстрей, нервно посмеиваясь, и мне
вдруг пришла в голову мысль, что ее щекочут! Она и впрямь порой вскрики-
вала и возилась, производя тот самый звон, что разбудил меня. Второй го-
лос ее увещал. Но она пока не думала сдаваться.
- Что вы знаете об этом? - говорила она.- Это все не так. Все должно
быть случайно. Тут не может быть правил. Нужна неуверенность - ай! А вы
уверены, да? Да? Вы слишком уверены, что... Ай! Да нет же! А где страх?
Где ваш страх, что ничего не будет? Вы должны бояться. Вы должны бо-
яться, и когда рассердитесь, тогда... Тогда вы... Ваш страх... Гнев...
Она замолчала, задохнувшись. Кровать скрипела. Звук человеческих отп-
равлений скучен, и мне, сознаюсь, не достало бы духу представить себе
нашу Грету без юбки. Но - но в ее голосе, в тоне, это я знал точно, было
то, что ищет мужчина в каждой женщине. Я ждал, навострив слух. Словно
босые ноги простучали по полу. Вновь взвизгнула кровать.
- А Блок? - вдруг спросила Грета хрипло,- Ты знаешь, чт( хотел Блок?
- (Она уже говорила "ты".) - Он хотел, чтоб его жена была б... . И спала
со всеми. Он позволял ей иметь детей от других. И сам ходил к девкам.
Знаешь, зачем?
Я вздрогнул. Блок! Это могло значить одно: там, за стеной, сейчас,
был наш зав, собственной персоной! Я как-то прежде не думал, по эгоизму
фантазии, кто это с ней. Тотчас представил я его жердочку - где-нибудь
на стуле - и его самого, в подтяжках... Это сразу охладило меня. Да мне
и впрямь следовало освежиться. Я вскочил, накинул плащ и сбежал вниз, на
улицу.
Ночь обступила меня. На той стороне, у дворца, горели огни, а тут бы-
ло темно и тихо. Лишь Нева плескала в гранит. Я сам чувствовал то, о чем
говорила Грета: страх и гнев. Но это тотчас прошло на воздухе. Я перешел
трамвайный рубеж и прислонился к перилам. Мысли мои спутались, приняв
новый облик. Тяжкая луна ползла вниз. Нева расстилалась передо мной, и
город казался затопленным до краев невиданным наводнением. Одни шпили
торчали наружу. Вдруг захотелось мне, чтобы так все и было. Я удивился
себе. Откуда это? Откуда эта тяга бездны, и терпкая сладость кладбища,
большого могильника, и странное торжество в недрах ужаснейших катастроф?
