ним здесь, на веранде, под южным небом, в версте от моря, и выпить выве-
зенную прошлым годом из Брюсселя бутыль. Это будет славно. Ночь тепла.
Простые радости смертных нужно ценить. Тем более, раз они - реальность
(как у него), а не мечта. Он лишь жалел о том, что уехала Зоя (его под-
руга). Ею он тоже был горд. Она прошла весь путь от его секретарши
("секретутки", как она говорила с хрипотцой) до почти легальной его же-
ны, и теперь он тишком думал о браке с ней. Ее юность - двадцать два -
его возбуждала. Он покосился на сына.
- Они приедут, - авторитетно сказал он. - Не в поле же им ночевать!
- Когда? Когда? - спросил сын. Он дернул очки. Порой он сдваивал вот
так слова, а зачем ему это было нужно, отец не мог взять в толк. Сын не
вкладывал в это никаких чувств. И вообще на чужой слух говорил он, надо
думать, странно. Но это было лишь полбеды. Он мог, к примеру (отец заме-
чал), хмуриться и улыбаться разом. И трудно было решить, что тут ждать:
крах мечты или триумф удачи. Отец пока смотрел на все сквозь пальцы. В
школе Николинька блистал.
- Если ты хочешь спать, - сказал теперь отец строго (игра, которую
оба знали), то тогда марш в постель. Пообщаетесь завтра.
Он имел в виду Лику, дочь академика; с нею Николинька был дружен в
детстве. Теперь он был волен поступать, как хотел. Он захотел так:
- Правильно! - сказал он. Вскочил на ноги и опрокинул стул. Рукой при
этом он хлопнул (случайно) о край стола, тоже плетеного, складного, но с
грозно-помпезной лампой в центре. Лампа качнулась. - Я пойду спать, -
сообщил он. - Ну-у, может быть, еще почитаю что-нибудь, пока не усну.
Это все он протянул и промямлил как-то на "у" - тоже его манера. Но
отец уже не обратил на это внимания. Стул остался лежать.
Николинька удалился. Без него отец позволил себе сигарету: воспита-
тельный трюк, где питомец - он сам. Ибо вряд ли, конечно, сын переймет
его грех. Они не похожи с сыном. Прошло с полчаса. В гуще сада мелькнули
фары. Потом тени затолкались у стен: подходила машина. Отец живо встал,
выправил галстук и, бодро отмахивая готовой к пожатью рукой, двинулся
прочь с веранды, вниз, навстречу гостям. Была как раз полночь.
... Николинька вздрогнул и открыл глаза. Но тотчас снова их быстро
закрыл и даже загородился ладошкой: у самых его глаз горел огонь.
- Что это? это не надо, не надо, - забормотал он, садясь в постели и
силясь отстранить другой рукой то, что могло быть там, за огнем. При
этом он хотел еще как-нибудь не ожечься. Сейчас же вновь все стало тем-
но, а под пальцы ему вплыл запах спичечной серы.
- Ты что орешь? - раздался шепот вблизи его уха. - Это я, Лика. Ты,
чего доброго, всех их разбудишь. Они только что улеглись. Меня к тебе
сунули... Ну да ты так сопел, что мне стало забавно. Ну? Ты проснулся?
- Проснулся, - сказал Николинька кротко. - А вы? Вы приехали, да?
Он теперь широко улыбался во тьме и моргал глазами. Где-то на тумбоч-
ке, рядом с ним, он помнил, были его очки.
- Птенец догадлив, - заметил голос ехидно. - Погоди, - голос отдалил-
ся. - У меня здесь свеча, я только не знаю, куда бы ее... Ах, чорт! -
Стало слышно, как что-то шлепнулось и покатилось по полу. - Ну вот, -
сказал голос обиженно, - разобьется к чертям, потом клей... Раздался шо-
рох, и огонь вспыхнул уже возле стола. Тьма заплясала в углах, потом
ровное пламя огарка озарило комнату. Николинька огляделся. У стены нап-
ротив, в углу, была разобрана как постель их складная койка (род крес-
ла-кровати), укрытая простыней, но с одеялом, сбитым в изножье. Тут же
был чемодан, дамская сумочка, а у стола, боком к свету, стояла юная,
совсем не знакомая ему особа и, чуть улыбаясь, смотрела прямо ему в гла-
за. Его конфуз, как видно, ее смешил. Кое-как он нашел очки и надел их
на нос. Мир стал резче, но не понятней.
- Хорош, - сказала особа, поправляя лямочку тонкой ночнушки. - Целый
медведь.
Она улыбнулась шире, показав зубы. Николинька заморгал.
- Что? Не нравлюсь? - спросила она, следя за его взглядом.
- Нет, нет, это не так, так это сказать нельзя, отнюдь, отнюдь нет! -
забормотал он, вертя головой.
- Почему нельзя? - спросила она.
- Вы не такая, нет, вы... э...
- А какая?
- Э... Вы... вы очень взрослая! - выпалил вдруг он.
Улыбка ее тотчас исчезла.
- Только посмей еще раз, - начала она грозно, - сказать мне когда-ни-
будь вы, паршивец! Я тебя на год старше и в матери тебе не гожусь. Эй,
чего испугался? - (Николинька трепетал). - Это же я, Лика. Ты что, сов-
сем меня позабыл?
Это уже было ничуть не страшно, а вполне дружелюбно и мило.
- Нет, я помню, - сказал он неловко.
- Врешь. А как мы в "домики" играли? Нас еще папа гонял - забыл?
Николинька опять во весь рот улыбнулся.
- Ага! это помнишь. И то хорошо. - Лика прошлась по комнате, но тут
же вернулась к столу. - Свечка какая-то... пизанская. Сейчас ляпнется,
эх... У тебя нет тут часом подсвечника? Или блюдца, а?
- Блюдце, да, есть, сейчас, я достану, - Николинька стал выбираться
вон из постели.
- Ого! - удивилась Лика, рассматривая его широкую жирную грудь и жир-
ные ноги (он спал без майки, в трусах). - Точный медведь.
Он опять застеснялся. Вопреки своей силе он держал под подозрением
свою плоть. Она казалась ему порочной, логически несовершенной (в логике
он знал толк). Его желания - самые мирные, скажем, куда-либо сесть или
пойти, - выполнялись ею всегда на свой лад, довольно небрежно. Ему при-
ходилось смирять ее. В ней к тому же, он знал, жила еще своя воля, как
правило, злая: что-нибудь сдвинуть, разбить. Он ее тоже сдерживал, как
умел.
На сей раз, впрочем, все прошло гладко. Комод - гулкий и тряский
(пустой), обнаружил на дне ящика пачку газет, а под ними, действительно,
блюдце. В него раньше сыпали нафталин. Николинька вынул его оттуда и
стер пыль.
- Отлично, - сказала Лика. Она опрокинула на бок свечу, испачкав край
копотью, потом закрепила ее и вдруг обернулась. - Постой, - сказала она,
- ты, может быть, спать хочешь? Ты скажи.
Он в это время как раз взял со стула рубашку, закинул за спину ворот-
ник и, тыча кулаком, искал рукав. В спальне, впрочем, было тепло: южной
неги хватало на ночь.
- Нет, я не хочу, - сказал он. - Я предпочитаю не спать.
- Ах, предпочитаешь! - она расхохоталась. - Хорошо же. Мы тогда про-
шепчемся до утра. Ну? Как ты живешь? - Она села на край кушетки и заки-
нула ногу на ногу, обхватив рукой голое коленце. - Рассказывай, - велела
она.
Он в затруднении замер - прямо посреди спальни.
- Ну и ладно, - кивнула Лика. - Я и так знаю.
- Откуда?
- А вот. Я только одно не пойму, - она ткнула пальцем в сторону тум-
бочки, - как ты спишь при таких часах?
На тумбочке, точно, стоял исполинский будильник, собранный как-то Ни-
колинькой из часового конструктора. Корпус просвечивал, давая видеть
весь механизм. Тикал будильник действительно громко.
Николинька пожал плечом.
- Я наверно привык, - сказал он.
- Да? Гм. А мне мешало. И к тому же жара. Я вообще часы не люблю, -
призналась Лика. - Особенно электронные. Но главное то, что они врут.
- Кто, часы? - удивился Николинька. - Эти нет. То есть чуть-чуть. А
как раз электронные можно выставить так, что они совпадут с эталоном до
долей секунды.
- Ты не понял, - Лика поморщилась. - Не в этом дело. Они не так врут.
Они врут о времени, понимаешь? В целом.
- Как это - о времени?
- Вот так. Они его представляют, словно машину. А время - ничуть не
машина, оно везде разное, и у всех. Для него нету правил... Ну да это
все вздор. Мне просто смешно глядеть, как все верят часам. А ведь у каж-
дого свой час, и выставлен он совсем не по эталону. Вот у меня, напри-
мер: нынче ночь. Но не для сна. Значит, это вовсе не ночь, правильно?
Это темный день с черным небом. А в детстве было совсем другое. Мне ка-
залось, что время - как паутина, во все стороны, словно сеть. Но я про
это потом расскажу. Потому что... О! - Она вдруг схватилась за сумочку.
- У меня же есть карты. Я тебе сейчас погадаю... Где они? - Чемодан
упал, сумка плюхнулась на подушку. - А, вот. Тебе кто-нибудь гадал
раньше? Нет?
Николинька с сомнением глядел на нее.
- Разве это бывает нужно? - спросил он затем.
- Как так?
- Это ведь принцип случайных чисел. По ним нельзя ничего узнать.
Брови ее скакнули вверх.
- Да ну? - Она щелкнула языком. - Э, да ведь папа говорил мне, что ты
теперь вундеркинд. Вот оно что! А не похож.
- Нет, нет, какой я вундеркинд... Нет, - он даже зарделся.
- Верно. Никакой не вундеркинд, а медведь. Надевай рубаху, иди сюда,
сядь тут и гляди. Увидим, что тебе выпадет. - Она стасовала колоду. -
Подушку подвинь. Так. А теперь... Ну-у-у!.. - протянула она разочарован-
но, рассматривая расклад. - Все дамы ушли. Только пиковая и с ней десят-
ка. И то спасибо. А! ну это просто тебе везет. Со мной. Это конечно. Все
чушь! - Она быстро смешала карты. - Ни дороги, ни ран, ни любви, ни хло-
пот. Одно письмо с тайной. Что же ты, милый? Совсем не живой, а?
- Я очень живой, - не согласился Николинька.
- Да? Увидим. - Она спрятала карты. - Что ты умеешь делать? - Тон ее
был строг.
- Как? В каком смысле? - Он опять струхнул.
- Ну: рисовать. Или петь. Или ос ловить. Вообще: что?
Он молчал. Он смутно представил себе, как бы он ловил ос.
- То-то, - сказала Лика. - Ну а стихи?
- Что - стихи?
- Стихи ты писал когда-нибудь?
- Нет... - Он мотнул головой.
- А никому не расскажешь?
- Что, что? Что не расскажу? - он уже волновался и заерзал на месте.
- То, что я покажу сейчас.
- Нет. Не расскажу. То есть я никому ничего не рассказываю, вообще,
никогда, а стихи не писал потому, что не пробовал, и я думаю поэтому,
что не умею, - выпалил он одним махом. Потом глотнул и перевел дух.
- Ясно, - сказала Лика. - Но все-таки поклянись. Клясться-то ты уме-
ешь?
- Нет. Никогда не...
- ...пробовал, да? Сейчас попробуешь. Стань на колени.
Он неуверенно улыбнулся.
- На колени? зачем? Зачем вставать? - спросил он.
- Ну ты зануда! - Лика возмутилась. - Чтобы клясться, зачем еще!
Было похоже, она не шутит. Он сполз с кушетки, задрав простыню, и
встал на пол возле нее, расставив колени почему-то как мог широко.
Странно, но от этого вид его стал почти грозен, улыбка исчезла, и он
глядел вверх исподлобья. Смущение перешло в нем грань, за которой он
чувствовал скорее досаду. Лика была довольна. - Вот так, - сказала она.
- Бедный рыцарь. Теперь повторяй: "Клянусь звездою и змеею..." Ну?
- "Клянусь звездою и змеею", - повторил он, слегка запнувшись.
- Так. "От тьмы до утренней зари..."
Он повторил.
- Отлично. "Все, что увижу - все сокрою
В моей душе..."
- "В моей душе..."
- "Замри! Замри!" - взвизгнула вдруг Лика и повалилась с хохотом на
кровать. - Ну? Замирай же!
- Как? А как это? А? как? - спрашивал он, тоже уже опять смеясь чуть
не в голос.
- А так.
Она села, лицо ее стало мертвым, и страшно блеснули вдруг опустевшие
глаза. Николинька смолк, глядя на нее с пола.
- Теперь помни, - сказала она, вздохнув. - Ты дал клятву. Подними че-
модан.
Мало что понимая, он поднял чемодан вровень с грудью, и она опять
засмеялась:
- Да нет, сюда, не на воздух. Мне открыть его надо.
Он молча повиновался. Чемодан был открыт, Лика вынула узкую папку, а
из нее плотный темный лист.
- На, читай, - сказала она. - Только молча. Тут девиз, это к сердцу.
Запомни его.
Николинька принял лист не вставая и увидел мелкие четкие буквы в
центре. Они составлялись в строфу. Светлый квадрат был обведен каймой с
черно-белым густым орнаментом - бурлеск в духе Бердслея.
Он прочел:
Держи копье рукою крепкой,
