- Мой голштинский дядя умер от любви?
- От оспы, - отвечала мать дочери...
А на прогулках девочка не раз видела толпы обездоленных немцев; они
брели вдоль Одера к морю, чтобы на штеттинских кораблях плыть дальше.
- Куда стремятся эти бесконечные толпы людей?
- О! - отвечал отец. - Это несчастные и нищие в Германии, которые
мечтают стать богатыми и счастливыми в России.
- Неужели в России для всех хватит места?
- Эта страна беспредельна.
- И богата?
- Она сказочно богата, дитя мое...
Россия волшебным сном входила в сознание Фике!
2. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРЕЛЮДИЯ
Россия так и оставалась - только сном... Девочка уже догадывалась о
той жалкой роли, какая предназначалась ей в истории: быть супругой мел-
кого немецкого князька, который по утрам станет гонять по плацу свою ар-
мию в 15-20 солдат при двух доморощенных генералах, а унылые вечера ее
будут посвящены вязанию чулок в кругу скучнейших фрейлин... Для этого не
слишком и учили! Немножко танцев, чуточку морали с религией. Фике не
утомляли и грамматикой: на уроках учитель рисовал буковки карандашом, а
девочка была обязана обвести их чернилами.
От отца - никакой ласки, от матери - придирки и одергивания, пощечи-
ны, всегда торопливые, сделанные наспех и потому вдвойне обидные для
детского самолюбия. Время от времени мать внушала девочке, что она нико-
му не нужна, что ее стыдно показать приличным людям, что чулок на нее не
напастись, и - наконец - она выпаливала самое ужасное:
- Боже, до чего вы уродливы! Как я, волшебное создание, рожденное для
амурных упоений, могла произвести такое чудовище?..
Однажды начались сборы в голштинский Эйтин, куда свою сестру вместе с
дочерью пригласил епископ Адольф Любекский, чтобы ангальтские родствен-
ники полюбовались на его воспитанника - герцога Карла Петра Ульриха. Са-
дясь в карету, мать предупредила:
- Фике, в Эйтине вы должны служить образцом поведения... И прошу не
объедаться за столом...
Эйтин был резиденцией епископа; тут росли дивные тюльпаны, было много
красивых дорожек, шлагбаумов и будок с часовыми. А когда принцесса с до-
черью выходили из кареты, барабанщики пробили им "встречную дробь", и
мать зарделась от гордости.
- Какие бесподобные почести нам оказывают, - восхитилась она. - Поду-
мать только: сразу пять барабанов!
- И еще скрипка, - добавила Фике.
- Где вы увидели скрипача?
- А вон... в окне, - показала девочка.
В окне молочного павильона стоял худосочный подросток, держа скрипи-
цу. На подоконнике лежала морда большой собаки, глядевшей на приезжих с
печалью в глазах. Мать больно ущипнула дочь:
- Скорее кланяйтесь! Это герцог Голштинии, мой племянник и ваш трою-
родный брат, а его мать Анна Петровна как раз и была дочерью русского
императора Петра Первого...
Фике взялась за пышные бока платья и, чуть поддернув их повыше, учи-
нила перед кузеном церемонные приседания, на что собака в окне павильона
отсалютовала ей троекратным взлаем:
- Уф! Уф! Уф... У-ррррр!
Фике не знала (да и откуда ей знать?), что она раскланялась перед
своим будущим супругом, которому суждено было войти в русскую историю
под именем императора Петра III...
До германских княжеств уже дошли слухи о болезни Анны Иоанновны, а в
случае ее смерти престол России займет отпрыск Брауншвейгской династии!
Голштинский дом трагически переживал это известие. Правда, в Эйтине еще
не угасла робкая надежда на то, что цесаревна Елизавета Петровна, если
судьба ей улыбнется, может круто изменить положение; тогда вместо бра-
уншвсйгцев к престолу Романовых придвинется близкая им по крови династия
Шлезвиг-Голштейн-Готторпская...
За ужином епископ сказал:
- Не будем создавать сладких иллюзий о России! Беда в том, что русс-
кие слишком ненавидят нас - немцев...
На другом конце стола, где сидел герцог Карл Петр Ульрих, послышался
шум, и епископ Адольф стукнул костяшками пальцев.
- Неужели опять? - гортанно выкрикнул он.
К нему подошел камер-юнкер Брюммер.
- Опять, ваше святейшество, - отвечал он могучим басом. - Ваш племян-
ник выпил уже два стакана вина, и стоило мне чуть отвернуться, как он
вылакал все мое бургундское.
- Выставьте его вон! - распорядился епископ...
После ужина Фике случайно проследовала через столовую, где застала
своего голштинского кузена. Герцог торопливо бегал вокруг стола, который
еще не успели убрать лакеи, и алчно допивал вино, оставшееся в бокалах
гостей. Увидев Фике, мальчик взял кузину за руку и сильно дернул к себе.
- Надеюсь, сударыня, - выговорил он, пошатываясь, - вы сохраните бла-
городство, как и положено принцессе вашего славного дома, иначе... иначе
Брюммер снова задаст мне трепку!
Девочка искренно пожалела пьяного мальчика:
- Какой жестокий у вас воспитатель, правда?
- Да, он бьет меня ежедневно. Зато я в отместку ему луплю биллиардным
кием своего лакея или собаку... Тут, - сказал Петр, кривя рот и гримас-
ничая, - словно все сговорились уморить меня. Вы не поверите, принцесса,
что до обеда я сижу на куске черствого хлеба. Но я вырасту, стану знаме-
нитым, как Валленштейн, и этот Брюммер поплачет у меня, когда я всыплю
ему солдатских шпицрутенов...
Фике, волнуясь, прибежала к комнату матери:
- Какой гадкий мальчик мой брат!
Узкое лицо матери вытянулось еще больше:
- Вы не имеете права так скверно отзываться о герцоге, голова которо-
го имеет право носить сразу три короны - голштинскую, шведскую и... и
даже российскую!
В голосе матери Фике уловила затаенную тоску. Это была тоска некудыш-
ной ангальтинки по чужому земному величию, по громким титулам, по свер-
канию корон. Утром, гуляя с герцогомкузеном, девочка спросила его, какую
из трех корон предпочел бы он иметь:
- Вы, конечно, мечтаете о российской?
- Сестрица, - захохотал мальчик, - я еще не сошел с ума, чтобы
царствовать в стране дураков, попов и каторжников. Лучше моей Голштинии
нет ничего на свете...
Из Эйтина лошади понесли прямо в Берлин!
Ангальтское семейство безропотно преклонялось перед величием Пруссии,
и мать не могла не навестить короля. Фике запомнила его резко очерченный
силуэт, точный жест, каким он бросил под локоть себе большую треуголку.
Фридрих II поцеловал принцессумать в лоб, а маленькую Фике небрежно пог-
ладил по головке.
- Уже и выросла, - сказал он кратко, без эмоций.
Униженно пресмыкаясь, мать выклянчивала чин генерал-лейтенанта для
мужа. Фридрих II сухо щелкнул дешевенькой табакеркой.
- Еще рано, - отказал он и, взмахнув тростью, предложил спуститься в
парк по зеленым террасам... Фике с матерью едва поспевали за маленьким
быстроногим человеком, а в ответ на дальнейшие просьбы принцессы Фридрих
II тростью указал на девочку: - Не делайте из нее золушки! В будущем ва-
шей дочери возможны самые невероятные матримониальные вариации.
- Ваше величество, но я...
- А вы уже замужем, мадам! - осадил ее король.
Ночевать остановились в берлинском отеле, и мать, уложив Фике в пос-
тель, быстро и шумно переодевалась. Поверх исподнего фрепона накинула
распашной модест, в разрезе лифа расположила гирлянду пышных бантов. Ту-
ча пудры осыпала ее декольте (в форме воинского каре), а белизну шеи ис-
кусно оттеняла узкая черная бархотка. В такие моменты, собираясь поки-
нуть дом, она всегда хорошела, добрея. Иоганна приклеила над губою мушку
и, мурлыча, повертелась перед зеркалами. Потом, глубоко задумавшись, она
подвела у глаз стрелки, и теперь это сочетание стрелок с мушкою было
негласным паролем для знатоков любви: "Вы можете быть со мною дерз-
ким..." Громадное панье не позволяло матери пройти через дверь, она
встала бочком и проскочила с писком, как мышь. Фике уснула и пробудилась
ночью, встревоженная чужим смехом за стеною. В длинной рубашке до пят
девочка соскочила с постели, тихо приоткрыла дверь в материнскую
спальню. Первое, что она увидела при лунном свете, это длинный палаш
драгунского офицера, затем разглядела и остальное. Фике справедливо ре-
шила, что увиденное ею следует скрывать от отца. А утром она заметила,
что у матери появились лишние деньги, и мать очень быстро промотала их
на всякие мелочи, против приобретения которых всегда так горячо восста-
вал скупой отец...
А скоро наступили перемены. Сначала они казались случайными, потом
закономерными и наконец обрели мощный европейский резонанс. Эти перемены
касались лично ее - маленькой и отверженной в семье принцессы Фике...
Анна Иоанновна умерла, престол России занял ее племянник Иоанн Антоно-
вич, но в морозную ночь цесаревна Елизавета, поддержанная гвардией и
мелким дворянством, выбросила Брауншвейгскую династию из царского двор-
ца. Фике теперь часто заставала мать перебирающей газеты - брюссельские,
парижские, гамбургские. Снова воскресли угасшие надежды голштинцев:
- Да, да! Уже сбываются пророчества Адама Олеария, и нашу бедную
Голштинию ожидает великое и славное будущее...
Вскоре газеты сообщили, что герцог Голштинии вытребован теткою в Рос-
сию для наследования престола, и Фридрих II моментально отреагировал:
летом 1742 года, желая угодить русскому кабинету, король произвел принца
Христиана Ангальт-Цербстского в генерал-лейтенанты, назначив его губер-
натором Штеттина.
Ликованию матери не было предела:
- Прочь из этих жалких комнатушек - в замок, в замок!..
Теперь за стулом Фике прислуживал лакей, штопаных чулок она более не
носила, к обеду ей подавали громадный кубок вкусного пива. Отныне - уже
не по легендам! - девочка по доходам семьи, по содержимому своей тарелки
материально, почти плотски, ощутила щедрую благость, исходящую от могу-
щества великой России. Затем герцог Людвиг (родной дядя Фике) призвал
своего брата Христиана в соправители Цербста, и отец стал титуловаться
герцогом. Резкий переход от ничтожества к величию отразился на нервах
матери, и она властно потребовала от мужа, чтобы во время вкушания ею
пищи играла на антресолях музыка.
- Вы знаете, друг мой, - доказывала она, - что я спокойно поедала
все, что мне дают, и без музыки. Но зато теперь, когда я стала герцоги-
ней, мой светлейший организм не воспринимает супов без нежного музы-
кального сопровождения их в желудок...
Фике страдала: она не выносила музыки - ни дурной, ни хорошей. Любая
музыка казалась ей отвратительным шумом. Голубыми невинными глазками де-
вочка исподтишка шпионила за матерью, а потом перед зеркалами копировала
ее ужимки, обезьянничала.
Никто и не заметил, как за декорациями зеленых боскетов, на фоне
трельяжных интерьеров потихоньку складывался характер будущей женщины -
все понимающей, все оценивающей, уже готовой постоять за себя. Герцогине
не могло прийти в голову, что ее дочь, замурзанная и покорная, уже давно
объявила ей жестокую войну за первенство в этом мире, и она будет вести
борьбу до полной капитуляции матери... Целый год герцогиня с дочерью
провели в Берлине, где Фике оформилась в подростка, стала длинноногой,
остроглазой вертуньей, скорой в словах и решениях. Мать хотела сделать
из дочери изящное манерное существо, вроде фарфоровой статуэтки, под
стать изысканным картинам Ватто, и даже за обеденным столом Фике держала
ноги в особых колодках, приучая их к "третьей позиции" - для начала же-
манного менуэта.
- Главное в жизни - хороший тон! - внушали Фике.
Целиком поглощенная тем, чтобы люди не забывали о ее величии, мать не
разглядела в дочери серьезных физиологических перемен. Но они не оста-
лись без внимания прусского короля...
Фридрих II вызвал к себе министра Подевильса:
- А ведь мы будем олухами, если не используем привязанности Елизаветы
к своим германским родственникам. Сейчас русская императрица обшаривает
закоулки Европы, собирая портреты для создания "романовской" галереи...
