на. Ведьмы-бабки показали Павла с таким видом, будто они его где-то ук-
рали, и тут же проворно утащили младенца на половину царицы. Полгода
дворцы Петербурга, царские и барские, тряслись от пьянственных катаклиз-
мов: Елизавета, ее двор, гвардия и дворянство столицы неистово праздно-
вали появление наследника. Екатерина в этом бесновании не участвовала...
Когда возвратился из-за границы ее любимый Сережа Салтыков, Екатерина
взмолилась перед ним о тайном свидании:
- Утешь меня! Мне так плохо одной...
Обещал - и не пришел. Екатерина упрекала его:
- Как ты мог? Я всю ночь не сомкнула глаз. Ждала...
И получила ледяной ответ:
- Извини, Като! У меня в ту ночь разболелась голова...
"Ну что ж. Надо испытать и самое тяжкое для любящей женщины - да,
следует знать, как ее бросают... безжалостно!"
Екатериною овладела меланхолия: "Я начала видеть вещи в черном свете
и отыскивать в предметах, представлявшихся моему взору, причины более
глубокие и более сложные". Именно в это время, оскорбленная и отвержен-
ная, она обратилась к Вольтеру.
Екатерина пришла к его пониманию через Тацита, через Монтескье с его
высоким пафосом "Духа законов". Впервые она задумалась над словами -
республика, абсолютизм, деспотия. Она постигала социальные сложности ми-
ра в канун очередной войны - войны России с Пруссией... Время было удоб-
ное для размышлений! Сейчас ей никто не мешал - даже сын, которого Ели-
завета скрывала от матери. Екатерина приучила себя читать даже то, что
обычно никто не читает, - словари, энциклопедии, справочники и лексико-
ны. Неторопливо и обстоятельно, делая из книг обширные выписки, том за
томом, не пропуская ни единого абзаца, как бы скучен он ни казался, ве-
ликая княгиня взбиралась по лесенке знаний - все выше и выше... Был век
осьмнадцатый - век просвещенного абсолютизма, и она, разумная женщина,
готовилась оставить свое имя в этом удивительном времени!
Екатерина удалилась от людей (как и люди от нес). В жутком, неповто-
римом одиночестве, окруженная лишь книгами, выковывалась новая Екатерина
- с железной волей, поступающая всегда зрело и обдуманно, как полководец
в канун решающей битвы. Вскоре она сама ощутила внутреннее свое превос-
ходство над людьми при дворе. Нет, она, как и раньше, могла поболтать о
пустяках, но даже в пустом житейском разговоре оставалась в напряжении
мысли, которому никто не властен помешать...
Летом 1755 года иностранные послы уже начали извещать Европу о дурном
здоровье Елизаветы. В эти дни царица выгнала прочь любимого садовника
Ламберти, который, занимаясь пророчествами, предсказал императрице, что
она умрет в расцвете славы русского оружия. Ламберти пешком приплелся в
Ораниенбаум к Екатерине:
- Ты не боишься будущего? Так возьми меня...
Екатерина подальше от дворца (чтобы реже встречаться с мужем) развела
в Ораниенбауме собственный садик. Ламберти был угрюм и, пренебрегая ус-
ловностями двора, упрямо титуловал Екатерину словом "женщина", а у вели-
кой княгини достало ума не поправлять старика. Она очень скоро привыкла
к согбенной фигуре садовника, бродившего среди цветочных клумб, и почти
не замечала его.
Но однажды Ламберти сам окликнул ее:
- Женщина, подойди ко мне ближе.
- Чего тебе надобно? - спросила она, подходя.
- Я знаю, что тебя ждет.
- Так скажи. Я не боюсь будущего...
Ламберти послушал, как вдали кричат в зверинце голодные, озябшие пав-
лины. Тихо-тихо всплескивало за парками море.
- Я вижу на твоем челе, женщина, долгое и пышное царствование. Но я
читаю в твоем будущем такое множество пороков, что все твои добродетели
должны померкнуть, омраченные преступлениями...
Он замолк. Екатерина сказала:
- Не бойся продолжать. Слушать тебя не страшно.
- А мне не страшно говорить, потому что я знаю: история не пишется
только белыми красками. Сейчас ты, женщина, еще слишком молода и многого
не понимаешь. Но придет время, когда ты осознаешь сама, что всю свою
долгую жизнь была глубоко несчастна, как и те люди, которых ты властно
увлекла за собою...
"Почти как у Генриха Четвертого", - подумала Екатерина.
- Что же мне делать? - спросила она.
- А ты, женщина, бессильна что-либо сделать. Судьба уже схватила тебя
за волосы, и, как бы ты ни сопротивлялась ей, она все равно уже тащит
тебя по той длиннейшей дороге, которая тебе (только одной тебе!) пред-
назначена роком...
Он снова склонился к земле, а Екатерина пошла во дворец. Но, обернув-
шись, она вдруг крикнула Ламберти издали:
- Скажи, а скоро ли я стану царствовать?
- Тебе осталось недолго ждать...
Во дворце Ораниенбаума приятно грели камины, и со стороны Кронштадта
наплывали тревожные гулы осенних невзгод. Молодую женщину навестил граф
Кирилла Разумовский, а она спросила его:
- Не скройте, гетман, какова была важная причина тому, что, помню, вы
часто проскакивали верхом по сорок верст на лошади, бывая у меня в гос-
тях чуть ли не ежедневно.
- Я желал видеть вас.
- Так ли это было вам нужно?
- Ради любви к вам - да, нужно.
- Вот как? Отчего же молчали тогда?
- Не хотел тревожить вашей юности.
- Вы и сейчас любите меня, гетман?
- Я отвечу иначе: если вам когда-либо понадобится моя помощь, прошу
располагать мною - я ваш вечный рыцарь...
Разумовский откланялся столь резко, что в шандалах разом наклонилось
пламя свечей. Еще ничего не было решено, и Екатерина, с надрывом вздох-
нув, раскрыла на коленях томик Вольтера.
В грустящем парке Ораниенбаума такой безысходной печалью веяло от
одинокой женской фигуры, что неслышно скользила меж поблекших дерев...
Пройдет еще несколько быстрых лет, и Екатерина примет решение: "Что
бы там о нас потом ни говорили, а мы давно ко всему готовы и не отступим
даже перед самим чертом иль дьяволом!"
Из невского устья, распластав над морем косые паруса, мимо Ораниенба-
ума, канули в бурление осенних вод последние в эту навигацию корабли...
Первые радости кончились.
"Маленькая принцесса Фике, где ты?"
ЗАНАВЕС
Не так давно "С.-Петербургские ведомости" известили русских граждан,
что "в Филадельфии господин Вениамин Франклин столь далеко отважился,
что возжелал из атмосферы вытягивать тот страшный огонь, который часто
целые земли погубляет". Дошло это и до императрицы Елизаветы, которая на
всякий случай перекрестилась. Сейчас она переживала личную драму: не
рассчитав своих психологических возможностей, царица окружила себя сразу
четырьмя фаворитами. Первый был уже прискучивший граф Алексей Разумовс-
кий (и царица, как верная жена, заботливо удерживала его от запоев),
второй - умный и скромный Ванечка Шувалов, третий - церковный певчий -
бас Каченовский, а четвертый - миловидный юноша-тенор Никита Бекетов.
Мы, читатель, не станем жалеть Елизавету, ибо в ее жизни возникали и бо-
лее сложные ситуации, из которых она всегда выбиралась с незапятнанной
репутацией. Но сейчас, в некотором смятении чувств, она просила Академию
развлечь ее:
- Эвон, сказывали, будто в Америке ученый объявился, который из обла-
ков електричество запросто собирает. А пошто наши хлеб даром едят и мне
електричества еще не показали?
Газеты Европы глумились над Франклином, его опыты подвергались осмея-
нию - и только в России пресса и научный мир относились к Франклину с
должным уважением. Одновременно с американским ученым в тайны атмосфер-
ного электричества проникали русские академики - Ломоносов и Рихман...
Однажды, когда над столицей удушливо парило, Рихман в покоях императрицы
показывал, как улавливается грозовая энергия. При сверкании молний, под
мощные аккорды громоизвержений, из стеклянного шара с треском выскакива-
ли искры; Елизавету даже сильно дернуло током... Она засомневалась:
- Чего доброго, а так и жизни можно лишиться. Ты, голубь, не устрой
мне здесь пожара. А то я, по твоей ученой милости, с торбой по миру пой-
ду, да подаст ли мне кто?
Рихман просил царицу не пугаться напрасно:
- Мой коллега Маттиас Бозе даже наэлектризовал свою даму сердца, за
что она поцеловала его, при этом Бозе ощутил на губах сильный удар
электрического разряда, отчего в науке возникло новое приятное понятие -
"электрический поцелуй".
Из лейденских банок сыпались голубые искры.
- А выгода-то с електричества будет ли?
Рихман сказал, что о выгодах говорить еще рано:
- Но мой опыт наглядно доказывает, что материя грома и молнии суть
родственна материи электрической...
Елизавете, прямо скажем, повезло: Рихман улавливал токи небесные, да-
же не заземляя антенны, и счастье, что гроза в этот день была несильной,
а то бы эксперимент мог закончиться трагически для Рихмана, бравшегося
за провод голой рукою, и для самой императрицы, сидевшей близ лейденских
банок.
Петербург уже имел три домашние лаборатории по изучению грозовых раз-
рядов. Одна была во дворце графа Александра Строганова, жившего подле
Зимнего дворца на Невском; вторая - в доме Рихмана на углу Большого
проспекта и 5-й линии Васильсвского острова, а третья размещалась в доме
генерала Бонна на 2-й линии, где квартировал великий муж российской уче-
ности - Михаила Ломоносов.
В один из жарких дней было заседание Академии наук, но вдруг над го-
родом нависла мрачная туча. Рихман и Ломоносов сразу ушли домой, чтобы
измерить ее электрическую силу. Рихман прихватил с собою и гравера Ва-
нюшку Соколова:
- Зарисуешь, как выглядят опыты мои...
Рихман и Ломоносов встали около своих "громовых машин"; туча зловеще
клубилась над Васильевским островом, но не отдала даже капли дождя на
город. В воздухе, раскаленном от напряжения, ощущался большой избыток
природной энергии... Когда из провода посыпались первые искры, Ломоносо-
ва отвлекло появление в лаборатории жены с дочерью, звавших его обедать.
- Накрывайте на стол. Сейчас приду...
"И как я, так и оне беспрестанно до проволоки и до привешенного прута
дотыкались затем, что я хотел иметь свидетелей разных цветов огня...
Внезапно гром чрезвычайно грянул в самое то время, как я держал руку у
железа, и искры трещали. Все от меня прочь побежали. И жена просила,
чтобы я прочь шол. Любопытство удержало меня еще две или три минуты, по-
ка мне сказали, что шти простынут".
Ломоносов был голоден - он проследовал к столу.
В это же время, шагая под железными цепями, развешанными на шелковых
шнурках, Рихман предупредил Соколова:
- Отойди подалее, друг мой! Как бы тебя не...
Гравер сделал шаг в сторону; от железного прута отделился (неслышно и
плавно) клубок огня величиною с яблоко, отливавший бледною синевой.
Проплыв по воздуху, он едва коснулся лба Рихмана, и ученый - молча! -
опрокинулся назад. Все произошло в удивительной тишине, но затем после-
довал удар вроде пушечного. Отброшенный к порогу, Соколов закричал от
боли ожогов...
Ломоносов дохлебывал щи, как вдруг двери распахнулись и в комнату
почти ввалился слуга Рихмана:
- Профессора громом зашибло... спасите!
Ломоносов бежал от 2-й линии до 5-й; в доме Рихмана его обступили ры-
дающие жена и мать ученого, испуганно глядели из углов дети. Под башма-
ками визжали осколки лейденских банок, а ноги скользили в медных опил-
ках, которые были сметены вихрем разряда. Соколов суматошно гасил на се-
бе прожженный кафтанишко.
- Жив? - спросил его Ломоносов.
- Бу-бу-бу-будто...
Ломоносов склонился над телом Рихмана. На лбу мертвеца запечатлелось
красно-вишневое пятно (""а вышла из него громовая електрическая сила из
ног в доски. Нога и пальцы сини, и башмак разодран, и не прожжен...")
Ломоносов велел граверу:
- Зарисуй все как было. Для гиштории сие полезно.
Он отправил письмо Ивану Шувалову: "...Умер господин Рихман прекрас-
ною смертью, исполняя по своей профессии должность. Память его никогда
