- Неужели червонец? - помрачнел нищий Рубан.
- Не вру! Лакей-то в ливрее был золотой. А червонец на блюде лежал
серебряном... Не вы ж меня, а я вас чаем пою!
Для Потемкина это было ново.
- Продажный ты, - сказал он проповеднику.
Петров был достаточно умен и не обиделся:
- Это вы, дворяне, вольны мадригалы при луне складывать и денег сты-
дитесь. А мне, который из-под скуфейки наружу выполз, мне о себе надо
подумать. Даст Бог, и на виршах этих еще дворянский герб обрету. В каре-
те учну разъезжать...
Стали тут разночинцы, талантами похваляясь, читать взахлеб стихи
свои, и Потемкин заскучал от изобилия Адонисов, Эвтерп, Психей и Киприд,
а за стенкою просвирня парила гречневую кашу с требухами свиными - и
аромат ее забавно перемешивался с античными Зефирами. Начали поэты прис-
тавать к дворянину, чтобы он тоже не стеснялся, почитал свои стихи...
Потемкин охотно прочел - без пафоса, обыденно.
О ужас! Бедствие! И страх!
Явилась дырка на штанах
А мне исправные штаны
Для просвещения нужны.
Портной! Ты отложи иголку.
Ответь, какого хочешь толку,
Чтоб от наложенных заплат
Не стало мне больших утрат.
От дырки той, котора жжет,
Бегу я задом наперед.
И, поворачиваясь к аду,
Я сатане кажуся с заду...
- А где же тут паренье? - изумился Петров.
- И где слог высокий? - спросил Рубан. - Опять же, Гриша, ты зачина-
ешь стихи прямо с приступа, не имея нужды воспеть в прологе музу свою, и
не воззываешь прежде сладостных молений к Аполлону, дабы облегчил он те-
бе совладание с лирою.
- А зачем мне лира? - взбеленился Потемкин. - Стихи надобно слагать
по существу дела. Ведь когда у тебя, Васька, спина чешется, ты не зовешь
Киприду, а сам об угол скребешься...
- Штиль-то мужицкий, - покривился Петров.
- Да, пиита из тебя не выйдет, - добавил Рубан.
Потемкин чаек дармовой дохлебал и обозлился:
- Мужики даже комаров в поэзию допущают. Иль не слыхали, как девки в
хороводе поют: "Я с комариком плясала"? А ваших Купид да Горгон им и не
надобно... Ишь Гомеры какие!
Они не рассорились. Но что-то хрустнуло в душе Потемкина, сломавшись
раньше времени, и лишь Дорофей утешил его:
- Рано ты, Гриша, колесницу Пегасову завернул на ухабы проселков рос-
сийских. Лучше, сын мой, послушай-ка, что Сумароков о таких, как ты,
дельно сказывает:
Пиитов на Руси умножилось число,
И все примаются за это ремесло:
Не соловьи поют, кукушки не кукуют,
И врут, и враки те друг друга критикуют.
И только тот из них поменее наврал,
Кто менее иных бумаги измарал...
Потемкин отпустил свою неловкую музу на покаяние. Пройдет срок, и он
оживит Кастальский родник возле ног женщины, которая станет его богиней,
его соратником, его другом и... врагом. А сейчас она принадлежала друго-
му: Екатерина переживала страстный роман с графом Станиславом Августом
Понятовским, польско-саксонским министром при дворе Санкт-Петербурга.
Церковь сулила Петрову всяческие блага, уговаривая парня сразу пост-
ричься. Но он сбросил рясу и предстал уже в кафтане, на башмаках сверка-
ли пряжки с дешевыми стразами.
- Пора и за дело браться, - сказал красавец.
Василий Петрович Петров доказал, что он человек мужественный и не
страшится дразнить судьбу. Потемкин стал его уважать, но признался, что
сам-то желает уйти в монахи.
- А на что другое я годен? - спрашивал уныло.
- Видишь как! - отвечал Петров. - Я, поповский сын, из келий в светс-
кую жизнь спасаюсь, а ты, дворянин, сам же под монашеский клобук лезешь,
будто там сладким медом намазано.
- Так ведь клобуки-то не гвоздями к башке приколачивают.
- Гвоздями, брат... поверь, что гвоздями! - Петров дерзко взирал в
будущее. - Смотри сам, - доказывал он Потемкину. - Сумароков долго в
пьянственном житии не протянет. Ломоносов, сказывают, болеет почасту. А
кто после них останется в поэзии русской? Вот такие, как я да Васька Ру-
бан, - нам и перья в руки... Воспарим! Прогремим! Пока не поздно, говорю
тебе: вступай в компанию нашу, мы потеснимся, с нами ты в люди вый-
дешь...
Было лето, жаркое, душное. В доме Кисловских гостила матьигуменья Су-
санна, и Потемкин стыдился присутствия женщины, волком глядел в пол. Су-
санна сказала госпоже Кисловской:
- Уж больно красиво волосы завили племяннику вашему.
- Да нет, - отвечала барыня, не поняв ее томления, - у Гриши волосики
сами по себе вьются...
Ближе к вечеру она велела ему проводить Сусанну. Потемкин довез мона-
хиню до Зарядья, где за высоченной стеной в гуще старых деревьев затаи-
лась старинная женская обитель.
- А я живу вон там. Видишь окошко мое?
Потемкин задрал голову:
- Ох, высоко живешь... свято!
В эту ночь не спалось. Лунища засвечивала круглая и желтая, будто
глаз совиный. Машинально выбрался Потемкин на улицу, даже не заметил,
как дошагал до монастыря. Келья матери Сусанны едва светилась изнутри,
зыбко и дрожаще, - это теплились лампады перед ликами святых угодников.
В соседнем дворе Гриша обобрал с веревки сырое бельишко, сложил его на
заборе, а веревку унес с собою... Сначала взобрался на стену монастыря.
Стоя на карнизе древней кладки, перепрыгнул на дерево, с него - на со-
седнее. Под ним качались упругие ветви, и наконец он достиг высокой бе-
резы, верхушка которой касалась уже конька крыши. Вот когда пригодилось
ему детское умение лазать по деревьям! Примерясь, Гриша совершил пры-
жок-почти смертельный... Настил крыши глухо прогудел под его ногами. По-
том парень долго лежал, привыкая к высоте. Обвязав веревку вокруг трубы,
начал по ней спускаться.
Ноги коснулись подоконника кельи Сусанны.
Он тихо отворил окно и запрыгнул внутрь.
Женщина, прямо с постели, была жаркой, как печка.
- Пришел, - бормотала монахиня, - пришел-таки, бес окаянный. Господи,
да простишь ли меня, грешницу великую?..
Потемкину было уже 17 лет. От этого времени осталась такая запись:
"...Надлежало б мне приносить молитвы Создателю, но ах, нет! слабость и
лета доспевшие повели мысли не туда, куда Всевышний указывал, и зачал я
по ночам мыслить искусно, каким побытом сыскивают люди себе любовниц го-
рячих; и как только учал о сем предмете воображать, на смертный грех сей
довольно-таки представилось мне много всяких способов..."
В это же самое лето граф Станислав Август Понятовский вытворял в Пе-
тербурге примерно то же самое, что проделывал в Москве недоросль дво-
рянский. Но объект вожделений Понятовского был гораздо деликатнее, да и
приемы посла отличались от потемкинских воистину дипломатическим лу-
кавством... 6 июля 1757 года, когда над Петергофом опустился теплый ве-
чер, Понятовский поехал в Ораниенбаум, имея на запятках кареты лакея,
посвященного в его интриги. В лесу их задержала кавалькада подвыпивших
всадников. Посол узнал среди них и великого князя-Петра Федоровича,
крикнувшего из седла:
- Стой, бродяги! Кто тут разъезжает?
Понятовский пугливо забился в глубину возка, а лакей с запяток отве-
чал по-немецки, что везет портного. Всадники были пьяны, карету отпусти-
ли, не сообразив, что в ночном лесу портному кроить и шить нечего... Вот
и Ораниенбаум. Понятовский постучал в окно купального павильона.
- Вашу руку, граф! Боже, как я заждалась.
Екатерина втянула дипломата внутрь павильона, где стояла громадная
ванна...
Когда Понятовский - уже под утро - выпрыгнул из окна и пошагал к ка-
рете, из кустов выскочили трое верховых с палашами и заставили его бе-
жать к беседке, в которой сидел великий князь.
- Попались, граф? - спросил Петр. - А ну, пошли...
Его повели к морю, и Понятовский уже представлял себе, как ему вяжут
на шею камень. Но от берега свернули в Нижний сад, а там - в Монплезире
- Петр без обиняков спросил:
- Вы решили принять ванну вместе с моей женой?
- Как вы могли подумать! - возмутился дипломат.
- Сознавайтесь, что вы делали с моею гадюкой?..
Об этом он мог бы догадаться и сам. Топнув ботфортом, Петр удалился в
соседние комнаты Монплезира, оттуда послышался писклявый голос его фаво-
ритки - графини Воронцовой. Вернувшись, великий князь сказал Понятовско-
му:
- До выяснения дела я подержу вас под арестом...
К дверям приставили караул. Над морем уже светало. Вдруг появился
граф Александр Шувалов, инквизитор империи. ("Точно для усиления ужаса,
- писал Понятовский, - природа наградила его нервными подергиваниями,
безобразившими его лицо, и без того некрасивое. При его появлении я сра-
зу понял, что государыне Елизавете все уже известно"). Положение Шувало-
ва было крайне щепетильным: поимкой польско-саксонского посла затрагива-
лась честь Екатерины. Чтобы выйти сухим из воды, Шувалов буркнул нечто
такое, чего понять было невозможно. Понятовский склонился перед ним в
поклоне:
- Для чести двора кроткой и мудрой Елизаветы (как и для моей чести)
желательно покончить с этим без излишней огласки...
Шувалов, скорчив гримасу, шагнул к дверям:
- Эй, подать сюда карету посла варшавянского...
В Петров день Петергоф обычно праздновал память его основателя. Из
Ораниенбаума со свитой приехали великий князь и Екатерина, которая мимо-
ходом нашептала Понятовскому:
- Наша тайна уже пишется на всех заборах. Спасение в одном - будьте
крайне любезны с фавориткой моего проклятого...
В круге менуэта посол намекнул Воронцовой:
- Одна вы можете сделать меня счастливым.
- Шарман, шарман! К ночи жду вас в Монплезире...
Она сама встретила поляка в дверях павильона, укрытая от комаров се-
ребристым плащом голштинского офицера.
- Там курят трубки. Натабачатся, и начнем...
Разрушая нежное очарование ночи, из Монплезира вылетали густые клубы
зловонного кнапстера. Наконец Лизка сказала, что можно войти. Петр
встретил Понятовского с веселым видом:
- Зачем ты поступил как шут, а не сказал мне сразу, что моя жена твоя
любовница? Поверь, я достаточно образован, чтобы не обращать внимания на
такие пустяки... Сознайся ты мне в этом раньше, и мы давно были бы с то-
бой большими друзьями.
"Я, разумеется, согласился с ним во всем и стал превозносить глубину
его полководческих талантов. Этим я привел его в такое расположение ду-
ха, что через четверть часа он говорит: "А ведь тут кого-то еще недоста-
ет!" С этими словами Петр ринулся в спальню Екатерины, стащил ее с кро-
вати и предъявил - полуобнаженную, в одних чулках ("даже без туфлей, -
писал Понятовский, - даже без юбки"). Разыгрывая доброго малого, Петр
сказал:
- Забирай се, граф! Мне такие злюки не нужны...
Общество расположилось возле крохотного фонтана, бившего посреди ком-
наты. Полураздетую женщину поместили между любовником и мужем, а вино ей
подливала любовница мужа. "Вот капкан"! - поняла Екатерина, присматрива-
ясь к угодническому поведению Понятовского, которого любила-да, любила!
Но из дипломата он превратился в очень дурного рыцаря, а его игривые шу-
точки были ей до отвращения противны. Зачем ему эта комедия? И почему он
так охотно играет в ней подленькую роль? Здоровое женское чутье подска-
зывало Екатерине, что в этом непристойном спектакле ее мешают с грязью.
Муж - глупец, с него морали не взыщешь. Но Понятовский-то умен и должен
бы понимать все неприличие этой позорной сцены...
Петр встал из-за стола вместе с Воронцовой:
- Ну, дети, больше мы вам мешать не станем.
- А вы не мешайте нам, - засмеялась фаворитка.
Наедине с Екатериной посол спросил ее весело:
- Каков анекдот! Ты довольна мною?
Сильнейший удар пощечины ослепил дипломата. Но Екатерина тут же по-
висла на шее Понятовского, пылко его целуя:
- Люблю... я все равно тебя люблю...
Неправда: она уже мечтала о другом мужчине, сильном и властном...
Вскоре при дворе стало известно, что Иван Иванович Шувалов пригласил
в Петербург лучших учеников Московского университета: императрица Елиза-
