нив по стеклу пальцами, Екатерина окликнула камер-фрау Шаргородскую:
- Екатерина Ивановна, а кто вон тот офицер?
Шаргородскую даже отшатнуло от окна:
- Да это ж Гришка Орлов! Ишь вылупил бельма свои бесстыжие. И как
только земля супостата такого носит?..
На придворном куртаге Екатерина заметила, что-ее подруга, графиня
Прасковья Брюс, имеет подозрительно блаженный вид:
- В чем дело? Или ты провела бурную ночь?
Подруга призналась - да:
- И до сих пор не могу я, Като, опомниться.
Екатерина была заинтригована:
- Омфала, не скрывай - кто был твой Геркулес?
- Такой позорный волокита, что стыдно сказать.
- Ну, графиня, не стыдись. Назови его.
- Гришка Орлов...
А скоро Екатерина застала подругу в слезах:
- Этот мизерабль, этот мерзавец, этот изверг...
- О ком ты? - спросила она.
- Легко догадаться, что таких слов может заслуживать только
один-Гришка Орлов... Подумай, Като! Я отдала ему все самое трепетное и
нежное, что имею. И вдруг вчера узнаю, что, посещая меня вечерами, он по
утрам утешает эту гадкую блудницу - княгиню Ленку Куракину... Вот я отк-
рою глаза Петру Иванычу!
Шувалова - при открывании ему глаз - мгновенно разбил паралич, даже
челюсть отвисла. Екатерина заинтересовалась Григорием Орловым. Интерес
ее был чисто женским. Извращенное время диктовало свои нравы, мужчина
становился тем более желанен, чем больше у него было женщин. Стороною
великая княгиня вызнала, что Орлов проживает в доме банкира Кнутсена -
неподалеку от Зимнего дворца.
Со всем пылом истосковавшейся женщины Екатерина отдалась Григорию Ор-
лову-без политики, а так... просто так!
Гришка был самый непутевый и самый добрый среди братьев. В гвардии
его обожали все: рубаху последнюю снимет и отдаст, не жалея, чтобы выру-
чить человека! Зато вот Алешка Орлов (по прозванию Алехан) был прижимист
и дальновиден. Внешне добродушный и ласковый, как молочный теленочек, он
повадки имел волчьи. Своей выгоды никогда не забывал, а прибыль издали
чуял, словно легавая - дичь. Алехан был и самым могучим, самым дерзким!
Ударом палаша отрубал быку голову, одной рукой останавливал за колесо
карету, запряженную шестериком. Он вызывал на кулачный бой десяток гре-
надеров, бился об заклад - на деньги. Весь в кровище, но в ногах стой-
кий, укладывал наземь десятерых. Если "сударик" Иванушко не успевал
деньги отнять, шли братцы в кабак Неймана и все пропивали - в блуде и в
пакости.
Богатырской силе Орловых во всем гарнизоне Петербурга мог противосто-
ять только офицер армии Шванвич. В драке один на один он побивал даже
Алехана, но зато если нарывался на двоих Орловых, то уползал домой на
карачках. Такая война тянулась долго-долго, пока всем не прискучила. До-
говорились они по-доброму так:
- Вот что, орлы, - сказал Шванвич братьям, - ежели где в месте нужном
сойдусь я с кем-либо из вас одним, то я до последнего грошика оберу его.
Согласны ли?
- Идет! - согласились Орловы. - Но ежели мы тебя вдвоем застанем в
трактире, тогда ты нашему нраву уступай...
Скрепили договор выпивкой и расстались. Но однажды в осеннюю дождли-
вую ночь двое Орловых (Алехан с Феденькой) нагрянули в кабак саксонца
Неймана, а там Шванвич вовсю гуляет.
- По уговору: вино, деньги и все грации - наши!
Шванвич спьяна воспротивился. Тогда Орловы избили его нещадно и выб-
росили под дождь, в уличную темень. Шванвич встал за воротами, шпагу об-
нажил. Дождался, когда на двор вылез Алешка Орлов, и рубанул его с плеча
- хрясь! Орлов кувырнулся в канаву, наполненную грязью... Из трактира
выскочил Федя, стал звать:
- Алеха-а-ан... где ты, сокол наш ясный?
А сокол по самые уши в грязи плавает, и только "буль-буль" слышится.
Счастье, что Шванвич был пьян, а потому удар нанес нетвердой рукой, не
разрубив Орлова от макушки до копчика. Но вид Алехана был ужасен: лицо
раскроено от уха до рта, кончик носа болтался на лоскуте кожи... Опытный
хирург Каав-Буэргаве зашил Орлову щеку, даже нос умудрился поправить.
Однако шрам навеки обезобразил красавца, отчего Алехана в обществе стали
называть la balafre (рубцованный).
Подлечившись, он с братьями нагрянул к Шванвичу.
- Убивать пришли? - спросил тот, обнажая клинок.
- Зачем же? Ты обидел нас, сироток, так с тебя и причитается. Ставь
вина на стол, граций зови, потом в биллиард сыграем.
Орловы никогда не мстили. Как и все силачи с мужественными натурами,
они умели прощать. Но... не дай Бог, если ты встанешь на их пути! Иван
Орлов вскоре собрал братьев на совещание:
- Впереди нам ни одна божья свечечка не светит! Прожились так, что
впору давиться... Отныне, Гришка, на тебя вся надежа; побольше денег у
курвы немецкой выманивай... Осознал?
- Да откуда ей денег-то взять, ежели сама побирается: у генерал-про-
курора Глебова, у графа Саньки Строганова, у всех Шуваловых занимает...
Вот ежели б она императрицею стала!
- Дельно помыслил, - одобрил брата Иван Орлов.
Только потом, опомнясь от чувственных наслаждений, Екатерина сообра-
зила, что популярность Орловых в столичной гвардии может сослужить ей
большую пользу. Она сейчас нуждалась не столько в любовнике, сколько в
нерушимой опоре на грубую военную силу.
Ее гардеробмейстср Шкурин был посвящен в тайну, с его помощью Екате-
рина устраивала свидания с Григорием Орловым. Однажды она его приняла
ночью, полусонная, и, лаская, ощутила под рукою обезображенное лицо -
это был "рубцованный" Алехан.
Екатерина, вскочив с постели, разрыдалась:
- Вы, Орловы, слишком много себе позволяете. Не забывайте, кто вы и
кто я...
Алехан сказал, что Гришка сегодня в караул назначен:
- Так я за него! Какая тебе разница, матушка?
Екатерина одарила его злобной пощечиной, но Алехан только рассмеялся
и стал по-доброму утешать:
- Что ты ревешь, матушка? Да ты держись за нас! Пока мы живы, с таки-
ми орлами не пропадешь...
В конце лета 1761 года Екатерина ощутила признаки беременности. Собы-
тия при дворе вскоре последовали с такой бурной быстротой, что любовный
роман превратился в политический союз - решающий для Екатерины, для Ор-
ловых и для всей России.
2. ВИЛАМИ ПО ВОДЕ
После московской сыти жизнь в столице показалась накладной.
Деревянной ложкою Потемкин дохлебывал миску толокна с постным маслом,
закусил горстью снетков и запил обед бутылкою щей, в которую еще с вече-
ра бросил изюминку (ради брожения приятного). На полковом плацу ученье
фрунтовое продолжил. Гонял парня без жалости флигельман, ничего толком
не объясняя, а лишь показывая: сам повернется и Потемкин за ним, фли-
гельман ногу задерет - задирай и ты ногу...
Лейб-гвардии Конный полк размещался на отшибе столицы - близ Смольной
деревни, за Невою виднелись мазанки убогой Охтенской слободки. От Офи-
церской улицы, застроенной светлицами офицерскими, тянулись меж заборов
ряды изб рейтарских. Посреди полка - штабные палаты с цейхгаузом, гаупт-
вахтою, церковью и гошпиталем. Вдоль реки курились полковые кузницы,
мокли под дождем помосты для ловли жирных невских лососей, портомойни и
кладбища... Скука! Потемкин исходил все полки и коллегии в столице, дабы
сыскать кого-либо из родственников, но таковых, увы, не нашлось, а пото-
му пришлось бедному парню секретаря Елгозина потревожить.
- Мне бы, - сказал Потемкин, - повидать надобно командира полка его
высокоблагородие премьер-маеора Бергера. Жалованья просить для себя хо-
чу. А то ведь измаялся уж... во как!
- С чего измаялся ты, гефрейт-капрал?
Потемкин растолковал, что, на экипировку истратясь, в полк явился с
тридцатью рубликами, которые по ночам в штиблет прятал, а на днях прос-
нулся - в штиблете корочка от хлеба лежит.
Елгозин до Бергера его не допустил:
- Ежели ты, раззява московская, спать с открытыми глазами ишо не об-
выкся, так и ступай на довольствие рейтарское.
- Да я уж давно из солдатского котла хлебаю.
- Вот и хлебай на здоровье. Нешто не слыхал, что в Конном регименте
даже ротмистры по восемь годков полушки не имели. Едино ради чести слу-
жат... и ты служи. Даром!
Потемкин поселился в избах на берегу Невы, где ютились семейные слу-
жаки. Жили рейтары с женами, бабками и детишками, при своих баньках и
огородах, бреднями артельно вычерпывали из Невы вкусную корюшку. Обычно
солдаты из дворян платили солдатам из мужиков, чтобы те за них службу
несли. Но Потемкин сам впрягся в службу, тянул лямку - без вдохновения,
но исполнительно.
Вскоре пошли слухи прискорбные: мол, государыня Елизавета совсем пло-
ха стала, у нее кровь носом идет, в театре перестала бывать, комедий не
глядит и пляшет редко.
Люди русские понимали, что стране нужны перемены.
- Но лучше б перемен не было! - говорили пугливо. - Перемены тоже
ведь бывают разные... оттого нам, сирым, и страшно!
Давненько не слыхали в Петербурге погребального звона, с Невского ис-
чезли похоронные процессии: Елизавета указами исключила из жизни все,
что могло напоминать ей о смерти. Купцы продолжали таскать ей на ряды,
императрица со знанием дела рассуждала о туфлях и помадах, совершенно
запустив государственные дела, внутри страны множились беспорядки, росла
постыдная нищета. Иван Шувалов в порыве откровения сказал канцлеру Миха-
иле Воронцову:
- Мы в тупике! Повеления остаются без исполнения, главные посты без
уважения, а справедливость тоскует без защиты...
Однажды на Невском большая толпа матросов окружила карету императри-
цы, требуя выдачи жалованья.
- Когда отдашь, матка? - орали матросы. - Нам уже и мыльца купить не
можно, в бане песком да глиною скоблимся.
Елизавета, искренно прослсзясь, отвечала в окошко:
- Нечто вы, робятки мои ненаглядные, зловредно думаете, что не дала
бы вам, ежели б имела? Да не я вас, а вы меня как можно скорей пожалей-
те, бедную: я ведь даже супы без гишпанских каперсов кушаю! Киски мои
кой денечек печенки не ели - и воют...
Матросы пропустили царицу, ехавшую на богомолье.
- Вишь ты, закавыка какая! - говорили они. - Ежели у нее и на кошек
не хватает, так где же тут на флот набраться?..
Растрелли торопливо достраивал Зимний дворец на Неве, но Елизавета
умирала еще в деревянном дворце на Невском, тесном и неуютном, с тарака-
нами и мышками, с клопами и кисками. Она медленно погружалась в глубокую
меланхолию, иногда лишь допуская девочек-калмычек, развлекавших ее свои-
ми детскими играми, дравшихся перед ней подушками. Поглядев в зеркало,
Елизавета разбивала его:
- Во, жаба какая... страх один! Господи, да неужто это я? Ведь все
Эвропы знают, какая я была красивая...
Французский посол Бретейль депешировал в Версаль:
"Никогда еще женщина не примирялась труднее с потерею молодости и
красоты... Ужины при дворе становятся короче и скучнее, но вне стола им-
ператрица возбуждает в себе кровь сластями и крепкими ликерами..."
Летом 1761 года Елизавета приняла Растрелли, который для окончания
Зимнего дворца просил у нее 380 000 рублей.
- Да где взять-то? - рассердилась она; нужную сумму все-таки наскреб-
ли по казенным сусекам, но тут случился пожар, истребивший на складах
Петербурга колоссальные залежи пеньки и парусины для флота, - Елизавета
распорядилась все собранные деньги отдать погорельцам. - Видно, не
судьба мне в новом доме пожить...
Победоносная русская армия, поставив Фридриха II на колени, целый год
не получала жалованья. Елизавета просила два миллиона в долг у купцов
Голландии - не дали, сочтя императрицу нскредитоспособной: один только
личный долг Елизаветы простирался до 8 147 924 рублей. Богатейшая страна
- Россия! - пребывала в унизительной бедности. Генерал-прокурор Глебов
советовал для исправления финансов снова ввести смертную казнь. Елизаве-
та спросила:
- Так что я с удавленников иметь-то буду?
