Мощные челюсти, привыкшие хряпать твердые репки и разгрызать орехи, ка-
зались шире лба, который был высок и покат. Сгорбленный нос плохо гармо-
нировал с мягким и нежным, как у младенца, ротиком, а нижняя губа вяло
оттопыривалась - капризно и плотоядно. За время безделья отпустил он
длинные волосы, шелковистые локоны свободно расположились на атлетичес-
ких плечах.
- Где вы такой парик купили? - спрашивали его.
- Ездил в Данию, - нагло врал он, скучая.
Парики датских мастеров были тогда самыми лучшими в Европе, самыми
дорогими, и любопытствующие говорили:
- Вот-вот! Сразу видать не нашу работу...
Летом 1759 года Потемкин скрылся в деревне Татево Вольского уезда,
где проживали его дальние сородичи - Рачинские, и вернулся на Москву
лишь через полгода, оживленный и бодрый. Татевская библиотека тогда сла-
вилась! Потемкин поверг в изумление Рачинских тем, что мог не спать по
трое суток, читая; неделями хлеба не просил, читая; месяцами не бывал в
бане, читая. За эти полгода, проведенные в сельской глуши, он обрел уни-
версальность познаний, а его мнения редко совпадали с общепринятыми...
Дорофей сразу заметил в парне резкую перемену:
- Для церкви неугоден ты стал. Христианство имеет догматы непрелож-
ные, а ты даже творения святых апостолов, словно тулуп такой, хочешь на-
ружу шерстью вывернуть... Чего взыскуешь?
- Хочу опасностей и наслаждений!
- И бестолков же ты... хоть стихи марай.
- Я ныне не стихи - музыку сочиняю.
- Все едино тебе: куда идешь, туда не придешь.
При всеобщей нехватке людей XVIII век требовал от молодежи слишком
раннего вступления в жизнь. Потому люди быстро созревали, а юность не
страшилась ответственности за содеянное своей волей, своим разумом - без
подсказки старших, без понуканий начальственных. Двадцатилетние диплома-
ты со знанием дела уже отстаивали правоту своих сюзеренов, тридцатилет-
ние стратеги посылали на смерть легионы, громыхающие панцирями и стреме-
нами. Удалось - честь и слава тебе, не получилось - ступай на плаху ис-
тории.
Такова жестокая правда стародавней эпохи...
Потемкин и сам казнился своей неприкаянностью. Все его сверстники,
каждый на свой лад, уже выковывали будущее, даже мечта Василия Петрова -
ездить в карете с гербом, - это ведь тоже цель, и она сбывалась. Москва
старая, толстомясая, еще боярская, уже терзала имя Дениса Фонвизина, не
прощая ему острых словечек, которые больно ранили ветхозаветную косность
отцов, дедов и бабушек.
Фонвизин и надоумил Потемкина:
- Коли не нашел занятия, так найди суженую.
- Суженая - не выбранная. А жениться лень.
- Не ленивый ты - праздный.
- Какая ж разница?
- Большая... Похож ты, Гриша, на громадный котел, в котором всегда
что-то кипит, но ничего в нем не варится. Возле тебя многие сыты будут,
но сам ты помрешь голодным.
На столе Дениса порядок: горками сложены лексиконы иноземные, он пох-
вастал, что переводит на русский басни Гольбсрга, сочинения Террасона и
Рейхеля.
- Ныне же к Вольтеру на цыпочках подкрадываюсь: хочу величие его пос-
тичь, но побаиваюсь - справлюсь ли?
- Счастливый ты, - вздохнул Потемкин сокрушенно.
Фонвизин, явно помрачнев, снял нагар со свечей.
- Погоди завидовать, - отвечал. - Не ведаю, сколь вечен я, обжора и
сластена, а хочется жить подолее, чтобы на театре себя прославить. Пом-
нишь, как в Петербурге побежал я смотреть "Генриха и Перниллу"? Так с
той поры и покой потерял. Только не хочу я терзаний надуманных - желаю
драмы у жизни списывать.
- Счастливый... все вы счастливые, - переживал Потемкин, начиная
грызть ногти. - Один я неприкаянный...
Судьба решила сама за Потемкина. 28 апреля 1760 года вышел N 34 "Мос-
ковских ведомостей"; скучая, развернул он газету и увидел свое имя -
исключен из университета: "ЗА ЛЕНОСТЬ И НЕХОЖДЕНИЕ В КЛАССЫ" [2]. Желая
бежать от попреков семьи Кисловских, Потемкин отправился к Загряжским.
Генерал племяннику обрадовался:
- Ах, дармосдина! Пошли, вкусим перед обедом...
Завел его в буфетную, а там на лавке уже розги разложены, конюхи на-
готове дежурят. Штаны с отставного студента сдернули, и как ни отбивался
Потемкин, а - растянули. Двадцать горячих с присвистом всыпали, дядечка
еще пяток от души добавил:
- Будь бодр и гляди ласково! Я матушке твоей на духовщину эштафет
послал, дабы персонально явилась на Москве и волею родительской на тебя,
трутня этакого, воздействовала.
Не успел Гриша ответить, как мужики снова завалили его на лавку и се-
ченые места обильно оросили постным маслицем.
- Это для здоровья, - пояснили доброжелательно...
А преданный выжига встретил Потемкина душевнсйше:
- О-о, Гриш! Ты всегда кстати... Я как раз противень докрасна нака-
лил. Стену кафтан жечь. Тут вчерась один камергеришко за картами Богу
душу отдал... Разоблокайся, друг ситный! Становь посуду на стол, зачерп-
ни капустки из бочки.
Потемкин долго шарил мискою в глубинах зловонной бочки:
- Да пусто у тебя. Кончилась капуста.
- Ну и бес с ней! Все имеет конец свой...
Чокнулись кружками.
- А меня выпороли, - сообщил Потемкин.
- Неужто дался?
- Дашься, коли два мужика под потолок, да третий в дверях застрял -
генералищс! Я у тебя поживу, Матяша, не изгонишь ведь?
- Господи! У меня полати знаешь каки? Широ-окие... Наливай еще по ча-
рочке. А я бочку-то со дна поскребу...
В лачуге выжиги царил страшный смрад: истлевал кафтан покойника - с
него, шипя, стекало на противень сусальное золотишко.
8. ДЕНЬГИ - ВЗДОР!
Дарья Васильевна приехала и наказала сыну:
- Коли на Москве не повезло, так езжай, родимый, обратно в Чижово, а
невестушку я тебе приглядела. Две деревеньки у ней, мужиков шесть десят-
ков. Работящи и непьющи. Скотинки полный двор. Коровки-то - му-у, козоч-
ки-то - бе-э, свинюшки-то - хрюхрю! Строения усадебны приличны, только
вот печки дымят, неисправны... Уж така ладненька! Уж така домовитенька!
Немножко коса, чуточку ряба. Но глаз от нее не оторвать. Никак не весе-
лится, ревмя ревет, девство свое от покушений оберегая. Взаперти сужено-
го поджидает. Вот ты, не будь балдой, и заявись - предстань женихом во
плоти!
- Мне, маменька, жениться - как давиться. Сама ты дура, и для меня
дуру нашла, чтобы на старости лет придурков нянчить...
Маменька тянула его к себе в деревню, в глушь, в сытость, в прозяба-
ние провинции, в малинник, на сеновал, на винокурню.
- Умные-то люди эвон как поступают, - доказывала она сыну. - Ферапоша
Похвиснев, наш соседский, тоже капрал гвардии, по чиновной части пошел.
Сейчас в Дорогобуже судьей. Гроза такая - не приведи Бог! За этот вид
ужасный ему и гусей, и поросят, и сено везут возами. Благодетели-то даже
крышу железом покрыли. Женился он, так жена глаз не смеет поднять, ножки
ему целует. Бывало, крикнет он: "Квасу мне!" - так она замертво с ковши-
ком в погреб кидается... Вот как жить надобно. Учись, сын мой. Люди-то
не глупее тебя. А примеров образцовых тому достаточно.
- Мне такие карьеры не образец. Чтобы я, студент бывалый, да гусями
брал? Так уж лучше стихи писать стану...
Дарья Васильевна, скривив рот, завыла:
- Женись и живи, как все люди живут.
- Я уж нагляделся, как ты жила с папенькой. Ныне митрополитом разду-
мал быть - хочу фельдмаршалом стать.
- Эк заносит тебя! - сказала Дарья Васильевна. - Батюшка лямку тянул,
а к семидесяти годам едва до маеора вытянул.
- Значит, не с того конца за лямку хватался...
Уйдя к себе, раскрыл он журнал "Полезное увеселение", а там, глядь,
Рубан уже заявил о себе переводом с латыни: "Папирия, Римского отрока,
остроумные вымыслы и его молчание". Ай да Васька! Торопится жить...
Вскоре и сам заявился. Рубан был уже в чине актариуса Коллегии дел
иностранных - зашел проститься.
- А я, Гришенька, в Запорожье еду.
- Охота тебе в экое пекло залезать.
- Служба! Определен состоять на Днепре у Никитина Перевоза [3], где
буду выдавать паспорта купцам нашим, кои с крымским ханом торги имеют...
Я ведь и татарский язык постиг. А ты как?
- А никак. Видишь, лежу. Думаю.
- Так ты встань. Думай стоя. Или бегай...
Стемнело. Григорий велел лакею подать свечи.
- Прощай, брат Васенька, - сказал Рубану с лаской. - Видать, мои ва-
ленки тебе на пользу пошли: ты в них до чина добегался... Я ведь тоже не
залежусь долго - скоро отъеду!
Матери он объявил, что отбывает в Петербург для служения в Конной
гвардии, и чтобы она дала ему денег на подъем и экипировку. Дарья Ва-
сильевна предъявила сыночку кукиш:
- Полюбуйся, какая тебе пировка будет... Ишь какой храбрый капрал вы-
искался: пришел и дай ему, будто я на мешке с деньгами сижу... Не будет
тебе моего родительского благословения!
Маменька распалилась. Потемкин не уступал:
- Уеду в полк и без твоего благословения...
Ни копейки не дали и родные. Никто не одобрял его решения служить в
полку, ибо не верили, что лентяй способен сделать карьер воинский. Сере-
жа Кисловский свысока внушал братцу:
- Лучше ступай по службе гражданской. К полудню надобно в присутствие
казенное заявиться, а после обеда - отдыхай. Иные старость свою конторс-
кую даже в Сенате кончают.
- Не хочу ничего я в старости - хочу в молодости!
Один выжига Матвей Жуляков искренно сочувствовал Грише и подарил ему
три рубля (все, что имел):
- Генералом станешь - не забывай! Мундирчик твой разложим на противне
и в печку сунем. Сколько ни стечет с него, все пропьем и капусткой заку-
сим...
Три рубля не деньги: гвардия любит богатых!
Амвросия он застал после службы, утомленным чтением проповеди. Монахи
разоблачали первосвященника от одежд пышных, благоухающих духами и лада-
ном. Оставшись в белой просторной рубахе, мягко ступая сапожками из ма-
линового бархата, Зертис-Каменский строптивым жестом выслал всех служек
вон, велел Потемкину:
- Не стой как пень. Сядь, бестолочь дворянская...
Теплый ливень прошумел над Москвой, омывая сады. Кто-то постучал в
окно с улицы, и Амвросий впустил в свои покои ученого скворца. Мокрая,
взъерошенная птица уселась на плечо владыки, вставила острый клюв свой в
ухо ему.
- Так, так, скворушка, - закивал Амвросий, - рассказывай, что слыхал
на Москве... Неужели правда, что Потемкин в полк собрался, а денег нету?
Так, так... спасибо, умник ты мой!
Кормя птицу с руки зернами, владыка спросил:
- Правда сие, Гриша?
- Да. Хочу в полк ехать. А на что лошадей купить? На что амуницию
справить? Никто не любит меня, никто не знает...
Амвросий пятерней расчесал смолистую бороду, всю в крупных завитуш-
ках, как у ассирийского сатрапа. Сверкнул очами.
- Сколь нужно тебе? - вопросил дельно.
- Мне бы хоть сто рублей... для начала жизни.
Амвросий махнул рукой (ярко вспыхнули перстни):
- Это не для начала - для конца жизни! На сто рублей в гарнизоне
Оренбургском хорошо маяться, а в гвардии... у-у-у!
- Так быть-то мне как? - растерялся Потемкин.
Амвросий выпятил богатырскую грудь:
- Жить начинаешь, так запомни слова мои: деньги - вздор, а люди -
все... Ты когда-нибудь людей бил?
- Такого греха за собой не помню.
- И впредь не смей! На, забирай... вздор.
Сказав так, Амвросий дал Потемкину полтысячи рублей. Потемкин, побо-
жился:
- Вот как пред истинным... верну долг сей.
Амвросий захохотал так, что лампады угасли.
- Не божись! - гаркнул владыка Крутицкий и Можайский. - Знаю я породу
вашу собачью. Все забудешь. Никогда не вернешь...
Потемкина проводил до заставы выжига Матвей Жуляков - пьян-распьян,
едва на ногах держался. Но в разлуку нежную сказал мастеровой слова на-
путственные, слова воистину мудрейшие:
- Ты, Гриша, конечно, служи... старайся! Но с большими господами за
одним столом вишен не ешь. Коли учнут они косточками плеваться, обяза-
