Врачи тут же осматривали подкидыша, бабки купали его в теплой воде.
Не успели с ним управиться, прозвенел второй звонок - с лотка приняли
девочку, уже смышленую, но всю в коросте болячек, посиневшую и сла-
бенькую. Потемкин пронаблюдал, как Екатерина бесстрашно переодевала ре-
бенка.
- Като, наверное, ты была бы хорошей матерью.
- Возможно, - помрачнела она и отвернулась (это и понятно: уж сколько
своих детей она кукушкой подкинула в чужие гнезда!)...
Поздней ночью возвращались по темным улицам во дворец. Екатерина
вдруг сказала, что Россия - не государство.
- А что же это, матушка? - удивился Потемкин.
- Россия - вселенная! Сколько в ней климатов, сколько народов,
сколько языков, нравов и верований...
Затем стала рассуждать о неуязвимости бюрократии.
Раньше светлейший не подозревал, что русский мир, с детства родной и
привычный, столь широк и так много народов нуждаются в общении с ним,
защиты у России изыскивая. Вот пришли письмо из Индии - из Мадраса, где
обосновалась колония армян; писал Потемкину ученый Мовсес Баграмян, про-
сил помнить, что существует армянский народ, умный и добрый, но гонимый
от султанов турецких и шахов персидских, извечно уповающий на Россию-за-
ступницу, которая в беде не оставит.
К сожалению, в Петербурге совсем не знали истинной обстановки за
хребтами Кавказа. Потемкин ошибочно полагал, что царство грузинское (ес-
ли оно царство) сильно уже само по себе. Неверно думала и Екатерина,
пославшая в минувшей войне на подмогу Ираклию только один полк солдат.
Три месяца подряд солдаты тащили пушки через горы, открывая дорогу в За-
кавказье со стороны Эльбруса; иногда между вершинами скал они растягива-
ли канаты, людей переправляли над пропастями в ящиках... Все это было
непостижимо!
Потемкин в делах Кавказа двигался на ощупь.
- При таком побыте, - говорил он, - грузинцы с армянами своего суве-
ренитета не обретут. А даже крохи свободы, какие имеют, растеряют от
кровожадных соседей своих - лезгинцев да татар шемахинских. Но оставлять
несчастных без подмоги нельзя - грешно! Платить же за свободу народов
кавказских предстоит не золотом, а кровью солдат наших...
Когда великая княгиня Мария Федоровна родила второго сына, его нарек-
ли византийским именем Константин, к нему Екатерина приставила кормили-
цу-гречанку, мамок-гречанок, колыбель его окружили греческими мальчика-
ми.
Константин - царь для Константинополя!
Потемкин устроил пир в шатрах на Каменном острове, за столом намекнул
послам иноземным, что имя Константина не из святцев взято, а ради буду-
щей свободы Эллады.
- Которая и воскреснет! - провозгласил он. - А я хочу дожить до того
дня, когда на стогнах Петрополя российского, при пальбе пушечной, станем
мы, русские, принимать послов Византии, из праха древности возрожденной.
При этих словах ему поднесли для поцелуя икону старой Руси работы не-
известного греческого мастера, к которой он и приложился губами. Такие
иконы (почти языческие) когда-то водились на Руси, чтобы россияне помни-
ли, откуда пролился на них свет христианства. С этого праздника на Ка-
менном острове дипломаты дружно заговорили о "Греческом проекте" Потем-
кина, приписывая ему замыслы, каких у него никогда и не было: да, он хо-
тел возрождения Греции, но престол России не собирался перетаскивать с
берегов Невы на берега Босфора. "Зачем это мне? - говорил он. - Там и
клюква-то не растет..." Вечерами, положив голову на подоконник, Потемкин
склонял на руку лохматую голову, застывая в такой позе надолго. Одиноким
глазом улавливал он свет одинокой звезды, приплывший к нему из миров
нездешних, и в такие моменты делался похож на старого льва. Этого льва,
пожалуй, можно и убить, но ведь никто и никогда не тронет его.
Потому что он - лев!
Разговор о бюрократии и слабости власти в провинциях начался еще в
селе Коломенском, а продолжился в Петербурге, при этом Екатерина была
необходима Потемкину, как шершавый оселок, на котором ему было легче от-
тачивать свои мысли. "Уничтожить бюрократию стало теперь невозможно, ибо
уничтожение ее придется поручить тем же самым бюрократам. Но, даже унич-
тожив старую бюрократию, они тут же породят новую, еще более прожорли-
вую, более выносливую и живучую... Так не лучше ли нам это гадючье лого-
во и не трогать?" - примерно так рассуждал он, горстями отправляя в рот
себе клюкву. Власть любил. Но централизации ее не одобрял.
- Петербург слишком много воли на себя взял. Если бы поделился он
властью с провинциями, у нас бы и пугачевщины не случилось. Мы решили,
что Сенат да коллегии - всех умнее, а Емелька-то Пугачев на Яике мудре-
цов наших перехитрил. Не пора ли нам все кафтаны губернские иначе перек-
роить?..
Потемкин говорил, что авторитет власти центральной стал пороком злов-
редным:
- Обывателю, чтобы скрепить договор или жалобу принесть, надо семью
покидать, деньги тратить на дорогу до Петербурга. А как было бы ладно,
если бы провинция сама владела властью до нужных кондиций! Сенату и кол-
легиям выпадет облегчение от дел ненужных, пустяшных. Не станет и возов
с бумагами кляузными. Иркутску или Воронежу не надо будет спрашивать у
Петербурга: мостить им улицы или погодить?.. Все насущные вопросы разре-
шать надо там, где они возникли.
Старое губернское деление России сгодилось бы для Пруссии, но никак
не для России. Обширнейшая страна была бестолково раскроена на ги-
гантские области - без учета количества населения, экономики, промыслов,
языковых особенностей. Исторические связи городов-побратимов были беспо-
щадно разрушены искусственными барьерами и шлагбаумами прежних реформ.
- Потому-то, - негодовал Потемкин, - русская Вятка при Петре подчиня-
лась татарской Казани, Ярославлем тужились управлять из Архангельска, а
древний Смоленск вообще стал местом ничтожным, которым командовали из
далекой Риги...
Потемкин рассуждал здраво. Уездные жители всегда тянутся к губернской
столице: там и магазины, там и музыка, там и жизнь веселее. А жители де-
ревень тянутся к тому городу, который для них ближе. Если города побли-
зости нет, мужик едет в богатое красивое село, где имеется собор и хоро-
ший базар. Таким селам надобно присваивать статусы городов уездных.
Петр I расколол Россию всего на восемь губерний.
- Тебе, матушка, уже двадцать досталось, - говорил Потемкин. - Но
вспомяни, как жаловалась мне в Коломенском на воевод наших. Главное:
уменьшить пространства губернские. Как управиться с губернией, если она
больше Европы?..
Было желательно, чтобы в каждой губернии осталось не более 400 тысяч
жителей. В тех уездах, где городов не было, становились городами села.
Такие села приходилось сразу же застраивать общественными зданиями. В
каждой губернии необходима гимназия, в уездах - училища для народа. Дво-
рян же потребно из глуши деревень вытащить на простор жизни: для этого
учреждалась власть губернского предводителя дворянства, а при нем - сви-
та из предводителей уездных. Наконец, нужен еще один чин - городничий,
чтобы сидел в городке малом и за порядком присматривал. Инвалиды, офице-
ры, увечные, здоровье на войне потерявшие, охотно пойдут в городничие.
- Они там, на покое удаленном, - сомневалась Екатерина, - воровать
станут да акциденциями с населения кормиться.
- Не все же воры у нас и взяточники, - возражал ей Потемкин. - Не бу-
дем заранее думать, что городничие на "кормление" в города ставлены. А
кому воровство преследовать от шаек разбойничьих? Кому от пожаров иметь
опасение?
Губернская реформа заняла много лет: новое административное деление
страны спешки не терпит. Тут надо было все обдумать, вплоть до годности
питьевой воды в городах возникающих, до схожести обрядов, свадебных и
похоронных, в деревнях, чтобы вкусы жителей в одной губернии совпадали.
Иностранным послам Екатерина любила говорить:
- Как Петр Великий гордился своими коллегиями, так я горжусь учрежде-
нием новых городов и губерний...
ЗАНАВЕС
Когда наступал вечер и базары Стамбула закрывались, на улицах появля-
лись белые ангорские коты, у которых один глаз голубой, а другой зеле-
ный. Усевшись один напротив другого, коты выли о любви, как выли еще во
времена Тамерлана, как выли в эпоху Сулеймана Великолепного, и котам бы-
ло все равно, что случится с этой могучей империей. Будущее не страшило
ангорских кошек. Они боялись только европейцев, издали узнавая их по за-
паху: эти проклятые гяуры повадились вывозить на своих кораблях котов
ангорской породы далеко-далеко - вплоть до Мадрида и Петербурга, и еще
не было случая, чтобы хоть один кот вернулся обратно, рассказав кошкам,
какая в тех краях жизнь и жирные ли там мыши... Ангора - нынешняя столи-
ца Анкара (а тогда селение посреди малярийных болот, лежавшее на древних
транзитных путях в Персию).
Булгаков тоже обзавелся ангорским котом, он любил его и холил; зава-
лив кота на спину, чесал ему грудку.
- Небось хорошо тебе, баловень? Ишь мурлычешь-то как. Вот возьму и
отдам тебя с почтой в Россию, а там кошки-то... у-у, не приведи бог ка-
кие! Последнюю шубу снимут с тебя, без усов уйдешь, от хвоста ничего не
останется...
На столе Булгакова лежало письмо из Монпелье от Дениса Фонвизина, ис-
кавшего в Европе спасения от хворей; он писал, что в Париже виделся со
знаменитым Франклином, первым посланцем Америки Вашингтона во Франции,
и, судя по всему, что говорят парижане, вскорости следует ожидать войны
французов с англичанами. Пришел капитан-лейтенант Лавров (тоже Яков Ива-
нович), командир посольского пакетбота:
- Депеши для Кабинета готовы ли?
- Пока все тихо. Писать нечего. Слушай, тезка милейший, а ты кота мо-
его не взялся бы в Петербург доставить?
Капитан-лейтенант отвечал смехом:
- Если я привез в Петербург Гром-камень для Фальконс, так уж кота
как-нибудь... справлюсь. А кому надобен он?
- Живет там француз один, у него дочка красивая. Некогда мне перед
ней любезности расточать письменные, а кот ангорский, может, и напомнит
девице обо мне, одиноком. Вот только родители у меня строгие: дадут ли
благословение на брак с мещанкой, да еще не нашей, а чужеродной? Правда,
матушка у нес русская - тоже красавица. Из фамилии Фигнер...
Яков Иванович Лавров поиграл с котом:
- Ну что? - сказал. - Поплывем вместе?
В посольство зашел проститься перед отъездом в Варшаву папский интер-
нунций Боскамп-Лясопольский:
- Можете мне завидовать: скоро я буду сидеть в ароматной цукерне пани
Грохольской на Маршалковской, стану запивать сливками коржики и не ду-
мать, что в мире есть политика...
С виду тощий, как копченое мясо, этот презренный выкормыш Ватикана
весил немало - от тяжести золота, наполнявшего его кошельки и карманы.
Если уж суждено возвращаться в Варшаву, так следовало закупить дево-
чек-для спекуляции ими, и хорошо бы, конечно, поймать на улице хотя бы
одну ангорскую кошку - для представительства... На базаре он повстречал
сморщенную от нужды гречанку, которая выставила на продажу двух дочерей.
Боскамп-Лясопольский потоптался вокруг оборвышей-девочек, приглядываясь
к "товару".
- Откуда ты привезла их? - спросил он у матери.
- Из Бруссы, - безнадежно вздохнула несчастная. - Купите их у меня.
Не стало сил видеть, как они голодают.
- Сколько хочешь за двух сестер сразу?
Гречанка назвала цену, Боскамп пошагал прочь:
- Эти чумазые не стоят и половины!
При этом младшая дочь гортанно крикнула матери:
- Продай нас скорее или накорми нас...
Интернунций знал греческий язык:
- Если ты, женщина, хочешь счастья своим отпрыскам, так я самый луч-
ший покупатель. Пойми, я беру их не для гарема, а для праздничной жизни
в Варшаве, где много музыки и танцев, где богатые паны сразу оценят их
