совкам, а еще пять сидению в тюрьме, тогда он ко всему готов. Зорич от-
казался от богатых одежд, его обрядили в новую форму гусара, оставив при
сабле и ментике. Волосы у майора росли до плеч, стричься он не желал.
Усов тоже не брил. Красота его лица соответствовала атлетической фигуре.
Он спрашивал Потемкина, что ему делать.
- И сам догадаешься, - отвечал Потемкин...
Пока же он оставил майора жить у себя. А в конце мая велел разбить
шатры в лесу на Островах, где и представил Екатерине. С ними был князь
Репнин, приехавший с докладом из Константинополя. Николай Васильевич
всегда не любил императрицу и решил ее подпоить. Потемкин тоже был во
хмелю. Зорич сидел на пиру скромником, а Екатерина, став развязной, нес-
ла всякую чушь...
На следующий день она, дурно выглядевшая, появилась в Кабинете, где и
сказала Безбородко с виноватой улыбкой:
- Распорядись от меня, чтобы Зоричу комнаты во дворце приготовили.
Чин дать и дом.
- А мужиков сразу давать ему будете?..
"Говорят, - докладывал Корберон, - за первую пробу он (Зорич) получил
1800 душ".
Потемкин не ревновал. Но предупредил Зорича:
- Я тебя из босяков взял. Веди себя тишайшс.
И увидел возле лица своего волосатый кулак гусара.
- Тебя первого в окно выкину, - сказал он...
Бренча по ступеням саблей, Зорич спустился в парк, где его встретил
тот самый гоф-фурьср, который недавно поил и кормил босяка-майора. -
Друг мой - Сеня, ты ли это? - воскликнул тот. Зорич дружески обнял доб-
рого человека: - Теперь ты ко мне заходи... я тебя напою! - А где ты ны-
не остановился? - Вон окна мои, рядом с окнами спальни царицы...
После персиков желательно редьки с хреном, а благодать винограда хо-
рошо совмещается с астраханской селедкой. Его светлость изволил откушать
и долго сидел недвижим, вбирая в себя единым тревожным оком краски ярко-
го дня.
- Сципион, Октавий, Фемистолк... кто там еще? - вопросил у себя По-
темкин. - Они ведь тоже, не пройдя нижних рангов, великими полководцами
соделались.
Кажется, это был ответ самому себе на вопрос, давно его угнетавший.
Потемкин ожидал вестей от Суворова, а визит короля Швеции мало волновал
его. Зато он доставил немало тревог Екатерине. "Все-таки мы с ним
родственники, и не дальние", - говорила она, хотя и понимала, что
родственные чувства в политике не учитываются. Абсолютистка до мозга
костей, императрица не слишком-то жаловала своих братьев по классу: веч-
но издевалась над Марией-Терезисй, третировала королей Франции, презира-
ла Станислава Понятовского, строила насмешки над королем Пруссии. Густа-
ва III она... побаивалась.
Было чудесное июньское утро, когда галера Густава III, тихо шлепая
веслами по воде, бросила якоря возле Ораниенбаума. Коляски были готовы,
переезд до столицы занял всего три часа. "Русские офицеры, - вспоминал
король, - не зная, кто я таков, с удивлением глядели на мой мундир Карла
XII, на белый платок, повязанный вокруг левой руки". Густав 111 и его
посол Нолькен застали графа Панина в неглиже. Никита Иванович в гневе
сбросил с головы ночной колпак, крикнул Нолькену:
- Ах, посол! Какую шутку вы сыграли со мною...
Петербуржцы знали, что "граф Готландский" и есть король Швеции; перед
зданием шведского посольства с утра толпился народ. Публика собиралась и
в Летнем саду, полагая, что гость не преминет осмотреть знаменитую ре-
шетку Фельтена. Но король с Паниным, наспех одетым, сразу отъехали в
Царское Село, где их ожидали императрица с сыном и беременною невесткой.
За семейным столом Екатерина заверила кузена" что политика России сво-
дится неизменно к поддержанию добрых отношений с соседями. Густав III,
решив подурачиться, написал на салфетке "sestra", а Екатерина - слово
"brat". В конце застолья король пожелал увезти салфетку в Швецию:
- Пусть она станет протоколом мирного договора...
Следующий день был памятен юбилеем Чесменской битвы. На чухонском
урочище "Кексрексксинен" происходила закладка Чесменского дворца, в ос-
нование которого наследник Карла XII положил первый кирпич. Он был умен,
и, если Екатерина делала вид, будто забыла о дне Полтавской битвы, ко-
роль сам ей напомнил:
- Стоит ли вам щадить мое самолюбие, отменяя народный праздник? Дав-
ние распри между шведами и русскими преданы забвению: я не требую от вас
ни Лифляндии, ни Эстляндии.
Его министр иностранных дел, граф Ульрик Шеффер, втихомолку учинил
королю деликатный выговор:
- Вы не приближаетесь-вы удаляетесь от цели...
Екатерина пригласила Шеффсра на партию в пикет.
- Я не удаляюсь, а приближаюсь к цели, - сказала она, сдавая карты, и
Шеффер понял, что стены имеют уши.
Густав III украсил фаворита Зорича лентой Святого Меча:
- Sestra, - сказал он Екатерине, - я возлагаю этот орден на человека,
самого замечательного при вашем дворе...
Камергеры тут же накинули на плечи короля драгоценный палантин из си-
бирских мехов. Густав был удивлен: дамы русского двора одевались как
крестьянки. Екатерина пояснила ему: костюм - дело национальное, а ново-
модные роскоши, отвращая людей от патриотизма, способны делать людей
космополитами.
- У нас об этом не думают, - признался король. - Но я ношу старый
шведский мундир времен Карла Двенадцатого, ибо он удобен в движении
средь сурового климата моей страны.
- Наш климат суровее вашего, - отвечала Екатерина.
Густав осмотрел Кадетский корпус, Шпалерную мастерскую. Потемкин соп-
ровождал его в Петропавловскую крепость, где находился Монетный двор.
Здесь их ожидал ученый секретарь Нартов, сын токаря Петра I; в при-
сутствии короля он выбил медаль в его честь - золотую. Из подвалов Гор-
ного корпуса шведского короля спустили под землю, в искусственный руд-
ник, где в поте лица трудились юные кадеты, будущие офицеры-рудознатцы.
- Я хотел бы видеть, - сказал король, - точную восковую фигуру вашего
императора Петра Великого.
Потемкин провел его в Кунсткамеру, вместе они торжественно постояли
перед фигурой Петра, затем Потемкин шлепнул на стол краги из лосиной ко-
жи.
- Я вижу кровь на них... чья это?
- Вашего предка - короля Карла Двенадцатого, когда барон Каульбарс
тащил его из траншеи в крепости Фридериксхалле.
- О! - восхитился Густав и поспешно натянул на руку перчатку предка,
краги которой доходили ему до локтя.
Знаменитый на весь мир Готторпский глобус внезапно раскрылся, внутри
его был накрыт стол, расставлены стулья. Под звуки музыки глобус медлен-
но затворил пирующих в своей круглой сфере, словно запечатал внутри.
- Мы в самом центре земли, - сказал Потемкин, - и никто не помешает
нам вести откровенную беседу о политике... Мария-Тсрезия состарилась,
вряд ли начнет войну. Франция с молодым королем войны побаивается. Анг-
лийский король занят борьбою с колониями в Америке. Неужели же нам, Шве-
ции и России, не стать оплотом вечного мира на Балтике?..
Потемкин выбрался из глобуса, имея на кафтане шведский орден Святого
Серафима. Он спросил короля, что примечательного хотелось бы ему вывезти
из России.
- Мой замок Грипсхольм не вместил бы всего, что мне у вас нравится.
Помимо исторических краг с кровью моего предка, я желаю иметь рецепт
щей, которыми вы меня угостили.
Потемкин обещал прислать в Швецию русских умельцев приготовления ши-
пучих квасов и кислых щей. Густав предложил Екатерине союз, она уклони-
лась:
- Об этом пусть Шеффер с Паниным договариваются.
- Почему бы не договориться нам... монархам?
- А мы, персоны венценосные, в таких делах мало что смыслим, - был
ответ.
Корабль распустил яркие паруса, длинные весла зачерпнули стылую бал-
тийскую воду - "братец" уплыл. Потемкин застал Екатерину за перлюстраци-
ей. В гневе она показала ему, что пишет негодяй Павел мерзавцу Панину,
издеваясь над ней, матерью, и королем Густавом; наконец, в письме к
прусскому королю Фридриху II цесаревич подробно извещал его о сути бесед
с королем Швеции. Екатерина сказала Безбородко:
- Запечатайте пакеты, как они были, и отсылайте по адресам. Но... за
что я кормлю врага в своем же доме?
Мария Федоровна, потупясь, сделала императрице доклад о благополучном
ходе своей первой беременности. Екатерина надела очки и велела невестке
поддернуть юбки повыше:
- Ба! Что я вижу? Знакомые мне туфли.
- Туфли вашей прежней невестки мне как раз впору.
- Крохоборы... вокруг меня одни крохоборы!
Потемкин спросил: дала ли она денег Густаву?
- Конечно. Король тоже босяк хороший...
6. НЕУДОБНЫЕ РУССКИЕ СТУЛЬЯ
Девлет-Гирей, ободренный подарками от султана, собирал силы, турецкие
и татарские, чтобы внезапно обрушиться на пределы Новой России, размять
конницей слабые и разрозненные гарнизоны. Опять заполыхают пожары, с
петлями на шеях потащат на продажу в Кафу растрепанных баб, детей малых,
стыдливых девушек... О, Боже! Сколько потеряла Русь людей своих за эти
кромешные столетия? Миллионы. Потемкин присел к столу. В углу комнаты
котятки пили молочко, их тонкие хвостики мелко вздрагивали. Светлейший
снова обратился к жуткой статистике прошлого. Бывало и так, что караваны
русских, украинцев и поляков двигались через ворота Ор-Капу (Перекоп)
день за днем, ночь за ночью, и один иностранец даже спросил татар: "Ска-
жите честно, остались ли еще люди в той стране, в которой вы, татары,
сейчас побывали?.."
Григорий Александрович вытер впадину мертвого глаза, источавшего сле-
зу, и стал писать. Он писал Суворову, он писал и Румянцеву, а в переводе
на военный язык все его слова обозначали четкий и бодрый призыв: "Впе-
ред!"
Древняя сова, вырубленная генуэзцами из камня, все так же нелюдимо
глядела с высоты ворот Ор-Капу в желтые ногайские степи. Суворов настег-
нул коня, вступившего на мост, связующий степи со зловредным ханством.
Пожилой янычар без порток, в одной рубахе, поднял ружье, целясь... Шпа-
гой его-раз!
- Вперед, чудо-богатыри... не отставай, ребятки!
За ним сухо и дробно, будто камни, попавшие в молотилку, громыхали
устои моста, через который потоком вливалась в Крым прославленная в боях
конница, двигалась, торча штыками, неутомимая пехота. За армянскими де-
ревнями, зловонными от множества замоченных кож, Суворов собрал офице-
ров:
- Стараться нам бить противника не столько оружием, сколько маневром
искусным, дабы войны не учалось во гневе...
Перекоп остался позади. Из придорожной кибитки вылез татарин, поднес
Суворову блюдечко с медом, жестами показывая на кибитку, где прятались
его жена и дочь, просил:
- Бурда аврэт кыз... аман, аман, не обижай!
Суворов вернул пустое блюдце хозяину, поблагодарил:
- Лэзэти, Адам, шюкурлер! - И дал шенкелей лошади...
А вот и сам Девлет-Гирей: масса его конницы забегала слева, топча
кусты и тюльпаны. Суворов указал плетью:
- Отсечь дерзкого от гор! Казаков - в лаву...
Хищно блеснули шашки. Но, смирив боевое рвение, казаки убрали их в
ножны. Гнали татар нагайками, без жалости дубася по согнутым спинам,
пропахшим полынью, кумысом и потом. Ураганом пронеслась через Тавриду
кавалерия, и сразу притихла ненавистная, проклятая Кафа, главный рынок
по продаже рабов. А на горизонте едва виднелись турецкие корабли - это
удирал из Крыма Девлет-Гирей...
Шагин-Гирей, в нарядном халате, с чалмою на голове, въехал в улицы
Кафы на арабском скакуне. Величаво спешился и, сохраняя достоинство,
приблизился к Суворову. Тот широким жестом обвел панораму будущей Феодо-
сии:
- Здесь все ваше, и отныне вы - хан!
Кончиками пальцев Шагин-Гирей коснулся крымской земли, а разгибаясь,
поднес пальцы к своим губам.
- Это значит, что я целую прах ваших ног, - пояснил он Суворову,
прикладывая затем руку ко лбу. - Это значит, что буду помнить вас вечно!
