махонькой, что она ему только до пупа доставала головой своей.
- Изо всех зол, какие существуют на свете, - пояснял Балакирев, - я выбрал
для себя зло самое малое...
Бирон при гостях бывал любезен. Его суровый резкий профиль мягчал в пламе-
ни свечей, он был наряден, красив - широкий в плечах, тонкий в талии. Совсем
иначе принимала гостей его горбунья. Биронша сидела на возвышении - вроде
трона. Недвижима. Пудрой засыпана. Вея в блеске бриллиантов. И только руку
совала - для поцелуя.
Сажали гостей не по билетам, а кому какое место достанется. Пересчитали
всех с конца, и один остался без куверта. Этим последним оказался Балакирев,
конечно.
- Да не с того конца считали, - обозлился шут. - Пересчитайте, с меня на-
чиная, и тогда лишнего на улицу выгоним.
Пересчитали снова гостей, и лишним оказался сам герцог.
- Ну, это уж слишком! - оскорбился Бирон. - Ты не завирайся, скотина. Тебе
люди давно уже, как скоту, дивятся.
- Неправда! - возразил Балакирев. - Даже такие скоты, как ты, герцог, и те
дивятся мне, как человеку среди скотов...
Над столом поднялся пьяный князь Куракин.
- Матушка! - воззвал к царице (и гости притихли). - Все великое, что пред-
начертано дядей твоим, Петром Великим, ты уже исполнила. И даже повершила
Петра в благодеяниях своих... Но в одном ты осталась в долгу перед своим зас-
луженным предком.
- В чем же не успела я? - нахмурилась Анна Иоанновна.
- Петр Великий, - говорил Куракин, - уже намылил веревку для шеи Волынско-
го, ибо знал за ним дела опасные. Но государь умер, а дело сие препоручил ис-
торическим наследникам славы своей. Так заверши успехом предначертание царс-
твования прежнего!
Раздался смех (не смеялись лишь послы иноземные). Исподтишка они взирали
на Волынского, а он хохотал пуще всех, хотя кошки на душе скреблись. Смех ут-
робный резко оборвал вдруг Бирон:
- Ты пьян, шталмейстер! Вон отсюда-
Когда гости разъезжались, они на все лады расхваливали стол герцога, осо-
бенно - вина. Анна Иоанновна упрекнула Балакирева:
- А ты, бессовестный, отчего не похвалишь вина хозяина?
- Ах, матушка, - отвечал шут, - уж сколько лет мы с тобой знакомы, а все
никак тебе ума от меня не набраться. За твоим хозяином всегда немало вин сы-
щется, чтобы повесить его...
Вот тут герцог не выдержал и стал его бить. А поколотив, Бирон распорядил-
ся:
- Тащите его на кухню... Дайте, что ни попросит!
С кухни герцогской чета Балакиревых обрела немало объедков лакомых, едва
тронутых зубами гостей. Даже два целехоньких персика достались (детишкам). И
отправился шут домой с крохотной женой своей, рассуждая по-хозяйски:
- Все же не напрасно я день сей поработал...
Небо над Петербургом было прозрачно. Весна, весна!
В прозрачном небе над озером Ладожским возник мираж, в который не хотелось
верить. Вроде бы замок вырос над водой сказочный. Низко к горизонту присели
его бастионы, словно крепость тонула в озере. Фасы ее были покрыты первою
травкой, паслись там чистенькие козочки...
Лукич взмолился перед караульными:
- Да не томите боле меня... куды завезли, братики?
- Шлиссельбург, - сказали ему шепоткам...
Первый, кого встретил здесь Долгорукий, был Андрей Иванович Ушаков - сы-
тенький,, добренький, с улыбкою ехидной:
- Постарел ты, Лукич, да и немудрено: сколь лет миновало, как на Москве
остатний разок виделись мы...
А вокруг великого инквизитора - целый штат: писари, палачи, костоломы и
костоправы, доводчики, скрешцики листов допросных, и все они стараются уго-
дить инквизитору, будто черти в аду сатане главному. Кажется, будь хвост у
Андрея Иваныча - подчиненные хвост ушаковский носили бы на атласной подуш-
ке...
- Неужто, - спросил Лукич, - истязать меня станешь?
Ушаков ответил князю Долгорукому:
- Мы здесь никого не истязаем, сии слухи ложные. Мы токмо правды изыскива-
ем. И ты, князь Лукич, сейчас приготовься...
Из ледяного озноба "мешка" соловецкого попал Лукич прямо в пламя пытошное.
С дороги дальней даже передохнуть ему не дали. От жара он глаза зажмурил,
уперся в беспамятстве:
- Не помню! Ништо не помню... изнемог, ослабел.
Ушаков беспамятству в людях не дивился. Поначалу все так говорят. И бесс-
трастным голосом продолжал по пунктам.
- Почто, - спрашивал он Лукича, - в годе тыща семьсот на тридцатом выражал
ты пред императрицей намеренье подлое, дабы сиятельного обер-камергера Бирона
она с собой на Москву брать не отважилась, а оставила бы его на Митаве прозя-
бать?
Нет, ничего не забывала Анна Иоанновна - все она помнила и ничего не прос-
тила. Кричал в ответ Лукич с дыбы:
- От ревности я... сам любиться с нею желал!
- Добавь огня, - суетился Ванька Топильский.
Добавили.
- Каково умышляли вы. Долгорукие, власть самодержавную обкорнать и зло-
дейски с Голицыными-князьями грезили, дабы на Руси республику создать с арис-
тократией наверху, каковая сейчас существует во враждебной нам Швеции?
- То не я, не я... это Голицыны нас мутили!
Дверь темницы раскрылась, и увидел Лукич племянника своего, князя Ивана
Долгорукого, который тоже привезен был сюда из Березова. Куртизана царского
палачи на руках внесли, ибо ослабел от пыток Иван - не мог сам ходить.
Ушаков поставил вопрос такой:
- Поведай нам без утайки, как вы, Долгорукие, в гордыне непомерной и па-
кости, в том же году тридцатом составляли подложное завещание от имени покой-
ного императора, чтобы царствовать на Руси порушенной невесте его - Катьке,
девке долгоруковской!
- Оговор то, - отрекался Лукич.
Иван поднял голову, произнес тихо:
- Нет, дяденька, так и было... Вспомни, как мы писали сие завещание. Они
все уже про нас знают. Я сознался им. Сознайся и ты, миленькой... Лучше
смерть, нежели муки эти!
Лукич задергался на дыбе - в рыданиях, в воплях:
- Нет! Нет! Нет! Неправда то... Ничего не бьшо такого!
- Придвиньте его, - велел Ушаков.
Старого, почти безумного дипломата палачи подтянули к огню, и он там изви-
вался, как червь. Кричал от боли.
- Ты не кричи, - внушал ему Ушаков. - Лучше скажи, как было все истинно, и
мы огонь уберем. Отдохнешь тогда...
- Жарко мне! - вопил старый человек. - Отвезите обратно на Соловки... в
ледяной "мешок" прошусь! Заточите снова меня...
А снизу - голос тихий, словно лепетанье ручья.
- Сознайся им, дяденька, - говорил князь Иван, - все равно слаще гибели
ничего нет. Умрем, как уснем... Замучают ведь! Долгорукие Москву на Руси ос-
новали, но более не живать нам на Москве... Не дли страдания свои - сознайся
им, дяденька!
Свозили громкофамильных Долгоруких отовсюду в крепость Шлиссельбургскую, и
Лукич, словно в дурном сне, видел перед собой лики сородичей, о которых успел
даже позабыть в темнице соловецкой... Он сознался! Сознался Лукич, и теперь
уже сам кричал на родственников при ставках очных:
- Сознавайтесь и вы! Спешите, миленькие... В плахе и есть наше едино спа-
сение от мук. Не спорьте... Так будет лучше!
На гнилом времени всегда гнилье и вырастает...
Вот и Гришенька Теплов не смог затеряться во времени том ужасном. Феофан
Прокопович оставил сыночка, сообщив сиротинке полезные для жизни знания и
внушив ему повадки волчьи. Теплов на вельможных хлебах произрастал. Кому к
празднику кантатку сочинит для голоса со скрипкой, кому картинку на стене на-
малюет, при случае он и вирши для свадьбы напишет.
Волынский однажды Гришку тоже к себе залучил. Генеалогия рода Волынских,
которую преподнес ему в Немирове патер Рихтер, разбередила в душе язву гор-
дости боярской. Теплов вошел в дом кабинет-министра с трепетом слабого чело-
века перед сильным человечищем... Стены обиты атласом красным, потолки распи-
саны травами диковинными. Зеркала в рамах золотых или ореховых. Много картин
было. По углам оттоманки турецкие стояли. А на самом видном месте портрет Би-
рона красовался, писанный маслом заезжим на Русь Караваккием... В кабинеты
юношу проведя, министр сбросил с плеч казакин камлотовый. Парик громадный на
стул швырнул. А под париком - голова круглая с шишками, волосы кое-как ножни-
цами обхватаны. Надел Волынский халат шелковый и всем обликом своим стал по-
хож на сатрапа стран восточных.
- Ныне, - заговорил свысока, - я желаю экспедицию на поле Куликово пос-
лать. Ведомо ли тебе, тля монастырска, кого именно князь Дмитрий Донской в
помощниках ратных при себе содержал?
- Не ведомо, - покорнейше склонился Теплов.
- Плохо тебя Феофан обучил, размазня ты архиерейска! А на поле Куликовом я
задумал землю подъять через мужиков лопатами. Дабы взорам моим открылась та
почва, на которой предки наши геройски с татарами бились. Наука есть такова,
археологией прозываема. Влечет она! Правою же рукой Дмитрия Донского в битве
предок мой прямой был - Боброк-Волынский, женатый на сестре того Дмитрия
Донского... От них же и я произошел!
Присел Волынский напротив Теплова, глянул на ногти свои - крупные, все в
ущербинах, как у мужика.
- В дому Шереметевых, - продолжал с завистью, плохо скрытой, - видел я
картину, коя родословное древо изображает. Хочу и себе такую иметь. Мой род,
- похвалился Волынский, - гораздо древнее Романовых будет, о нем и хроники
ветхие сказывают... Изобрази же предков моих в золоченых яблоках, внутрь ко-
торых имена ихние впиши. Дерево же генеалогическое веди вплоть до деток мо-
их... Слышишь ли?
За стеною были слышны голоса детей которые пели:
Запшегайде коней в санки,
Мы поедем до коханки.
Запшегайце их в те сиве,
Мы поедем до щенсливе.
- Боюсь, - ответил Теплов, - сумею ли угодшъ вашей персоне высокородной и
столь прославленной?
- А не сумеешь, так я тебя... со свету сживу!
Плясали и пели за стеной дети кабинет-министра:
Юж, юж, добранод,
Отходим юж на нод...
До чего же странным дом на Мойке, близ дворца царицыного! Говорил с хозяи-
ном по-русски, сидел на кушетке персидской, а дети пели по-варшавянски. И не
забылась Теплову фраза, которую случайно обронил Волынский: "Мой род горазд
древнее Романовых будет". Сказано так, что можно сразу под топор ложиться...
Гриша мучился не один день: "Сразу донесть? Или чуток погодить? Страшно ведь
- не прост он: кабинет-министр, во дворец вхож..."
Не выдержал и посетил великого инквизитора.
- Ваше превосходительство, - доложил Ушакову, - страшно мне. Ног под собой
не чую от томления, а сказать желаю.
И сказал, что слышал от Волынского. Андрей Иванович остался невозмутим.
Губами пожевал и ответил:
- Ладно. Бог с тобой. Ступай.
А в спину ему добавил, словно нож под лопатку всадил:
- Ты походи еще к министру... послушай, понюхай!
Начал Гриша рисовать для Волынского большую картину. Примером в работе ему
служило иваноникитинское "Древо государства Российского", писанное к короно-
ванию Анны Иоанновны; тут императрица была изображена громадной, а вокруг нее
мелюзгою разместились все прочие цари.. Иван Никитин ладно разрисовал царицу,
да не помогло: выдрали плетьми и сослали! "Как бы и мне не сгинуть", - трево-
жился Гриша, выводя предков министра в яблоках родословного древа... Заодно с
живописью расцветал в Грише еще один могучий талант - фискальный! Такой пар-
нишка никогда не пропадет.
ГЛАВА ПЯТАЯ
День ото дня не легче! Нежданно-негаданно под самым боком России в разбое
и кровожадности вдруг выросла сильная и гигантская империя... Создал ее раз-
бойник - шах Надир!
Персия раскинула пределы свои по южным окраинам России, всех соседей ужа-
сая, все заполоняя и покоряя. Под саблей Надира оказались в рабстве Армения,
Азербайджан, Грузия, Дагестан, Афганистан, уже Грабили персы Бухару и Хиву...
