- Хорошего тут мало, граф: нас окружают турки.
- Я не о том... Признак бедствия, нас подстерегающего, что солдаты разбе-
гаться стали. Неужто мой корабль дал течь? Кто решится на дело, успех в кото-
ром невозможен, тот теряет право надеяться на помощь от сил всевышних... Не
так ли, мой генерал?
В письмах к императрице он врал: "Рядовые чрезвычайно бодры и всякий жела-
ет сражения, дабы железо, свинец и порох в честь и славу вашего величества
употребить". Но уже здесь, на крутом берегу Днестра, где, осыпаема пулями
янычар, мокла под ливнями его великая армия, Миних осознал свое неумолимое
поражение...
- Еще не поздно ретироваться, - подсказал ему Мартене.
- Только не мне! - отвечал Миних.
Донские казаки, конница калмыцкая и войско запорожское, как самые подвиж-
ные, все время были в разъездах. Повсюду во фронте армии возникали опасные
прорехи, чем и пользовался неприятель. Впервые русские столкнулись со стой-
костью врага, почти непреодолимой. Едва успеют голову срубить у гидры вражес-
кой, как новые две пред ними вырастают, еще злобнее. Гусары полка сербского
ездили вдоль Днестра, отыскивая место для его форсирования, но возвращались
ни с чем - всюду овраги, скалы и камни. А враг наседал со всех сторон...
И постепенно Миних сатанел. Он, как всегда, начинал искать виноватых. Что-
бы примерно наказать. Чтобы глаза отвести людям от своих же ошибок. Ему доло-
жили, что турки уничтожили отряд сразу в тысячу фуражиров, пасших скот вблизи
компанента.
- А кто командовал конвоем фуражирским?
- Тютчев... в ранге майорском.
- Жив? - спросил о нем Миних.
- Жив.
- Вот и расстреляйте его для примера...
Вывели майора перед армией, священник причастил его.
- Я умру, - сказал Тютчев, - но, пред присягой не согрешив, сын отечеству
верный, я не согрешу и з истине. Запомните мои слова последние, люди: убийс-
твенное дело ждет всех вас! Пока не поздно, уходите прочь. А теперь... стре-
ляйте!
Словно в подтверждение этих слов, Миних приказал:
- Начнем обманную ретираду, вгоняя турок в смущение изрядное, будто мы
удобного места для переправы ищем...
Маневр невольно превратился в бегство постыдное. Обозы было не протянуть
через бездорожье - их оставляли, поджигая. Спешно солдаты копали ямы, в кото-
рые навалом кидали пушки, ядра, бомбы. Посреди площадей базарных в местечках
польских стояли брошены под дожцем пушки русские. А в глотках их ужасных, во-
дою наполненных, еще сидели ядра, к залпу готовые, но выстрела так и не сде-
лавшие... Кто виноват? "Только не я!" - утверждал Миних.
От течения Днестра армия отвернула, и сразу началось безводье. А запасы
той воды, что в бочках еще плескалась, скоро протухли. Заревел скот, умирая
от жажды. Опять драгуны пошли пеши. Чума подкрадывалась к армии... Смертей
повидали тут всяких. Люди умирали тысячами. Межоу павшими бродили полковые
лекари, средь них и Емельян Семенов. Через развернутый табачный лист пытался
фельдшер прощупать пульс. После чего листы табака сжигались. В шатре фель-
дмаршала неустанно горел огонь, на котором добела жарили большие кирпичи.
Когда они раскалятся, на них струею лили едкий уксус. Кислейший пар, что ис-
ходил от кирпичей, вдыхал в себя фельдмаршал полной грудью с усердием небыва-
лым.
- Я не пойму загадки этой, - говорил он врачам. - Одни винят в чуме собак
иль кошек. Кто обвиняет блох, кто крыс. А я вот вас, врачей, виню... За что
вам деньги бешеные платят?
- За то, пто мы, - ответил Кондоиди, - цмерть от думы приемлем, как и все.
Но не безропотно, а борясь с нею...
По пятам отступающей армии шла вражья конница. Татары ехали особой ино-
ходью по названию "аян"; езда такая быстра и лошадь не выматывает, а для
всадника "аян" удобен: хоть спи в седле. Армия Миниха стремительно таяла.
Когда нет лекарств для больных, когда нет пищи и воды для изнывающих, - что
тут сделаешь?
- Я сделаю! - бесновался Миних. - Я так сделаю, что солдаты побегут у меня
сейчас... Пора бы уж привыкнуть им к повиновенью.
И он издал приказ - исторический: приказываю не болеть.
- Вперед! - призывал истошно...
А куда "вперед"? Под этот грозный окрик тремя каре отходила армия, пятясь
под ударами сабель татарских. И таяла, мертвела, самоуничгожалась. В потемках
своего шатра, спотыкаясь о бочки с вином и деньгами, фельдмаршал громыхал
своим жезлом:
- Пастор, где вы? Молитесь ли вы за меня?..
Был серый день, тоскливый и ненастный. Казалось, даже воздух, насыщенный
сыростью, и тот загнивал в груди. Лагерь поднимался от костров, чтобы дви-
гаться дальше. Но многие с земли уже не встали.
- Пример их будет показателен для многих, - сказал Миних.
Он появился в лагере, вырос над умиравшими людьми:
- Встать всем и следовать, как велит ДОЛЕ...
Они лежали (безымянны и бесправны).
- Приказ известен мой: солдатам - не болеть! А коли вы не встали, значит,
умерли. А коли умерли, вас закопают...
Был вырыт ров глубокий. Миних велел в этот ров кидать больных. Землекопы
армейские боялись засыпать живых еще людей.
- Спаси нас, боже, душегубством эким заниматься...
- Копать! Иль расстреляю всех.
Армия тронулась дальше, а за нею еще долго шевелилась земля.
- Ну вот, дружище, - сказал пастор Мартене, - ты привык на везение слепое
полагаться. Но звезда твоя угасла в этом злосчастном походе... Что скажешь
теперь, Миних, в судьбу играющий?
- Скажу, чтобы ты, приятель, убирался к черту!
И друга выгнал. В рядах войска бежали громадные своры собак, сопровождав-
шие армию на походе. Миних показал Манштейну на них.
- Вспомните! - с угрюмым видом произнес фельдмаршал. - Когда мы начинали
поход, у собак ребра пересчитать было можно. А сейчас, гляньте, какие они
толстые... Это свиньи, а не псы!
- Мой экселенц, собаки отожрались на человечине.
На подходе к рубежам России всех собак-людоедов перебили солдаты без жа-
лости. От Буга русская армия тремя колоннами шла по землям украинским. Армия
без песен отходила к порогам Днепровским - старой, унизительной для России
границе...
- Итак, все кончено, - сказал себе Миних. - Слава моя разлетелась в дым, и
хорошего для себя не жду более.
Он сидел в убогой мазанке, под ногамч фельдмаршала бродили куры, в лукошке
визжал новорожденный поросенок. Миних дописывал реляцию. Искал он в письме к
императрице "апробации утешной" для поступков своих. Виделась ему в неудачах
явная "рука божия". Характер Анны Иоанновны хорошо зная, Миних все на бога и
сваливал: мол, так было угодно вышнему промыслу... Письмо готово. Бомба - не
письмо! Ведь ясно, что в Петербурге жцали победы небывалой. Такой, чтобы тур-
ки сами запросили мира скорейшего. А вместо виктории славной он дарит Петер-
бургу ретираду подлейшую.
- Ладно, - отчаялся Миних. - Отсылайте с гонцом...
Гонца на полном скаку остановили возле карантина...
- Стой! Слезай... или стрелять учнем.
Вышли из кордона офицеры гвардии с чиновниками. Письмо фельдмаршала было
прошито ниткой на манер тетрадки, и для красы Миних обвил его ленточкой голу-
бой, душистой.
- Возись тут с ним, - сказали карантинщики недовольно.
Первым делом распороли тетрадку. Нитку из нее, заодно с ленточкой, в печку
бросили. Работали чиновники в вощаных перчатках. Перепрелый пар кисло шибал
от чанов. Распотрошив письмо, безжалостно его совали в уксус. Потом листы ре-
ляции Миниха держали на вытянутых руках перед писцом. А писец, бумаги Миниха
не касаясь, лишь взглядывая на нее, проворно снимал копию.
Копию он снял, и тогда оригинал письма Михина сожгли.
- Перекидывайте... теперь можно, - сказал чиновник.
Офицер гвардии взял копию письма и листы этой копии обмотал вокруг стрелы.
Стрелу приладил к тетиве лука татарского - выстрелил. Стрела с певучим стоном
перелетела через кордон. А там, уже по другую сторону карантина, письмо снова
запечатали. Иной курьер вскочил в седло, сунул реляцию за пазуху и - поска-
кал!
А гонца от Миниха раздели всего, обкурили, в землянку черную засунули и
дверь запечатали:
- Сиди, голубь!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Обратный курьер от Анны Иоанновны сыскал фельдмаршала на подворье Кие-
во-Печерской лавры. Небритый и голодный гонец вручил Миниху конверт и тут же
свалился в непробуцном сне.
- Созвать генералитет, - велел Миних.
Генералам своим он сказал:
- Россия, кажется, так и помрет перед Австрией всегда виновата. За все, за
все мы виноваты... одни мы! Даже за то, что турки под Белградом цесарцев бес-
пощадно лупят. Вот письмо от ея величества, государыни нашей премудрой. В нем
она указует нам: срочно разворачивать армию обратно. Одним махом брать Бенде-
ры и неприступную Хотинскую крепость, дабы плюгавых союзников наших из белг-
радской беды выручать.
Он швырнул на стол жезл фельдмаршальский.
- Кладу перед вами самое дорогое, что имею, - объявил Миних. - Ежели кто
из вас, генералы мои, возьмется армию в нынешнем ее состоянии с квартир зим-
них в поход поднять, кто развернет ее на Днестр, откуда пришли мы едва живы,
кто Бендеры штурмовать станет, тому... Тому герою сразу вручаю жезл сей! А
сам уйду в отставку, чтобы разводить куриц яйценоских и нумизматикой зани-
маться.
Генералы молчали, взвешивая меру отчаяния фельдмаршала. Румянцев все же
решился взять жезл в руки, подержал его над столом, словно примериваясь к не-
му, удобен ли в ладони?
- Тяжеловат... - И положил жезл обратно.
Другие даже не глянули на эту короткую дубинку, дающую всемогущество и
славу. Петербург не ведал, в каком гиблом состоянии выбралась армия на Украи-
ну, чума шла по следам, хватая солдат за пятки, в села и города уже вторга-
ясь.
Генералы пришли к согласному выводу:
- Неисполним приказ! Армию стронуть - армию погубить...
Миних хватко вцепился в свой жезл:
- Так и отпишу! Не мое то мнение - коллегиальное...
Россия в этой злополучной кампании лишилась двух флотилий, Днепровской и
Азовской, сожженных моряками, чтобы врагу не достались. Очаков вымер - в
стойкости! - от чумы, и Миних повелел форты его взорвать, а живым оставить
крепость на произвол судьбы. Кинбурн тоже отдали туркам (не удержать было).
Остался лишь один Азов... Страшно подумать! Выход к морю Черному, к которому
издревле столь упорно стремилась Россия, опять потерян. В этом году Россия
вернуласьк тем рубежам, с которых и начиналась эта война.
Анна Иоанновна еще раз перечла последнее доношение от Миниха; в нем, ссы-
лаясь на общее мнение генералитета, фельдмаршал отказывался повторять в этом
году поход, суля разгром и поражение; это письмо императрица показала Остер-
ману.
- Запутались мы в политике, - произнесла печально. - Остался нам Азовчик,
будто грошик последний в кармане. Сколько лет отцарствовала, всегда по твоим
советам Вене кланялась, а Версалю издали кукиш показывала... А теперь мы
должны к Версалю на поклон идти, сами уже невольны в войне и мире. Что де-
лать, граф?
Остерман отвечал ей спокойно:
- Ну что ж. Станем готовить посла для Парижа...
Разговор велся во дворце Зимнем, скучном и неуютном. Бурный ливень затоп-
лял улицы, в Неве клокотала вспученная вода. Медные драконы с крыши дворцовой
низвергали громокипящие потоки из своих луженых пастей с красными языками.
Анна твердо стояла посреди зала на трехцветных паркетах, в плашках которого
были звезды изображены... Спросила:
- Кого же послать? Бестужев-Рюмин, что в Стокгольме посольствует, весьма
хитер. Может, его в Париж перекинуть?
Остерман в колясочке раскатывал легонько между картин шпалерных - "Вирса-
вия купающаяся" и "Орел, голубя терзающий". В окнах зеркальных виделась ему
окрестность дворцовая, неказистая и унылейшая: особняки-развалюхи, наспех
строенные - тяп-ляп! - вельможами при Петре I, некрасивые ряды конюшен прид-
