через несколько дней будет продан.
Грантс-Пасс выглядит достаточно большим городком, чтобы в нем на
следующее утро открылась мотомастерская, и я ищу в нем мотель.
Мы не видели кровати с Бозмена, Монтана.
Находим мотель с цветным телевизором, бассейном с подогревом, кофейным
автоматом на следующее утро, мылом, белыми полотенцами, полностью кафельным
душем н чистыми постелями.
Мы валимся на чистые постели, и Крис немного подпрыгивает на своей.
Прыгать на постелях -- помню по собственному детству -- замечательное
средство от депрессии.
Завтра как-нибудь все это можно будет решить, может быть. Не сейчас.
Крис отправляется поплавать в подогретом бассейне, пока я спокойно лежу на
чистой постели и выкидываю все из головы.
29
В процессе вытаскивания вещей из седельных сумок и засовывания их
потом обратно, начиная с Бозмена, а также проделывая то же самое с
рюкзаками, мы приобрели исключительно избитое обмундирование. Разложенное
по всему полу в утреннем свете, оно похоже на мусор. Пластиковый мешок с
маслом порвался, и масло попало на рулон туалетной бумаги. Одежда так
сплющилась, что складки на ней кажутся встроенными. Мягкий металлический
тюбик с мазью для загара лопнул, оставив по всем ножнам от мачете беловатую
гадость и провоняв все своим благоуханием. Тюбик со смазкой тоже лопнул.
Какой бардак. В своем блокнотике из нагрудного кармана я записываю: "Купить
коробку для тюбиков", и добавляю: "Постирать". Затем: "Купить маникюрные
ножницы, крем для загара, смазку, кожух для цепи, туалетную бумагу". Это
все надо успеть до выписки из мотеля, поэтому я бужу Криса и говорю ему,
что нам надо постирать.
В прачечной-автомате я инструктирую его, что делать с сушилкой, как
включать стиральные машины, и ухожу по остальным делам.
Достаю все, кроме кожуха цепи. Продавец запчастей говорит, что у них
нет и не предвидится. Подумываю о том, чтобы остаток пути ехать без кожуха,
но повсюду будет лететь грязь; к тому же, это может быть опасно. Кроме
этого, мне не хочется ничего делать с таким допущением. Придется быть
последовательным.
Дальше по улице нахожу вывеску сварщика и вхожу.
Самая чистая сварочная мастерская, которую я видел. Высоченные деревья
и трава чуть ли не в рост человека обрамляют открытое пространство за
домом, придавая мастерской вид деревенской кузницы. Все инструменты
аккуратно развешаны по стенам, все прибрано, но дома никого нет. Зайду
попозже.
Еду назад и останавливаюсь подобрать Криса, проверяю белье, которое он
засунул в сушилку, и мы стрекочем по веселеньким улочкам в поисках
ресторана. Движение есть везде, напряженное, по большинству -- хорошо
ухоженные автомобили. Западное Побережье. Рассеянный, чистый солнечный свет
городка за пределами угледобычи.
На окраине находим ресторан, садимся и ждем за столом, накрытым
красно-белой скатертью. Крис разворачивает номер "Мотоциклетных Новостей",
который я купил в мотомагазине, и вслух читает, кто победил во всех
заездах, и заметку о мотокроссах по пересеченной местности. Официантка
смотрит на него с легким любопытством -- потом на меня, на мои
мотоциклетные башмаки, потом записывает заказ. Уходит обратно на кухню,
снова выходит и смотрит на нас. Наверное, она обращает на нас столько
внимания потому, что мы здесь одни. Пока мы ждем, она закладывает несколько
монет в музыкальный автомат, а потом приходит наш завтрак -- вафли, сироп,
сардельки, ах -- и с ними музыка. Мы с Крисом болтаем про то, что он видит
в "Мотоциклетных Новостях" и голосами перекрываем шум пластинки так
расслабленно, как разговаривают люди, проведшие вместе много дней в пути; а
краем глаза я вижу, что эта сцена безотрывно наблюдается. Через некоторое
время Крису приходится переспрашивать одно и то же дважды, поскольку этот
пристальный взгляд несколько сбивает меня, и трудно обдумывать то, что он
говорит. Пластинка -- с каким-то кантри про водителя грузовика... Я
заканчиваю разговор с Крисом.
Когда мы уже уходим, и я завожу мотор, она -- вот, в дверях, смотрит
на нас. Одинокая. Вероятно, не знает, что с таким взглядом ей недолго
ходить одинокой. Жму на стартер слишком резко, слишком раздраженный чем-то,
и на пути к сварщику требуется некоторое время на то, чтобы отключиться.
Сварщик дома, старик за шестьдесят или за семьдесят, смотрит на меня
пренебрежительно: полная противоположность официантке. Я объясняю ситуацию
с кожухом цепи, и через некоторое время он произносит:
-- Я не собираюсь снимать его за вас. Снимайте сами.
Я слушаюсь, показываю кожух ему, и он говорит:
-- Он весь в смазке.
На заднем дворе под каштаном нахожу палку, соскабливаю смазку в
мусорную бочку. Издали он произносит:
-- Там, в кастрюльке немного растворителя есть.
Я вижу плоскую кастрюльку и стираю остаток смазки какими-то листьями и
растворителем.
Когда я показываю ему свою работу, он кивает, медленно подходит и
устанавливает регуляторы газовой горелки. Потом смотрит на мундштук и
выбирает другой. Абсолютно никакой спешки. Он берет стержень стального
наполнителя, и я задаю себе вопрос, действительно ли он собирается варить
такой тонкий металл? Я никогда не варю листовой металл, я его паяю латунным
стержнем. Когда я пытаюсь его приварить, только прожигаю дырки, и потом
приходится латать их большими кляксами наполнителя.
-- А вы разве не будете его паять? -- спрашиваю я.
-- Нет, -- отвечает он.
Разговорчивый мужик.
Он зажигает горелку, устанавливает крохотное голубое пламя, а потом --
это трудно описать -- действительно начинает танцевать горелкой и стержнем
в разных маленьких ритмах над тонкой поверхностью металла, и все это место
превращается в равномерное желто-оранжевое сияние; он опускает горелку и
стержень именно в тот момент, когда нужно, и быстро убирает их. Никаких
дырок. Шов едва виден.
-- Это прекрасно, -- не выдерживаю я.
-- Один доллар, -- отвечает он без улыбки. И я улавливаю в его взгляде
смешной вопрос. О чем он думает? Не запросил ли слишком много? Нет, тут
что-то другое... одиночество, такое же, как у официантки. Вероятно, думает,
что я прикалываюсь. Кто еще способен сейчас оценить такую работу?
Мы складываемся и выезжаем из мотеля почти со временем выписки -- и
вскоре углубляемся в прибрежные мамонтовые леса на пути из Орегона в
Калифорнию. Движение такое сильное, что не хватает времени даже оглядеться.
Становится холодно и серо, и мы останавливаемся надеть свитеры и куртки.
По-прежнему холодно, где-то около пятидесяти, и нам в голову лезут зимние
мысли.
Одинокие люди там, в городе. Я это видел в супермаркете, и в
прачечной, и когда мы выписывались из мотеля. Эти туристские автостоянки в
мамонтовых лесах, с пикапами, полными пенсионеров, глазеющих на деревья на
пути к тому, чтобы поглазеть на океан. Улавливаешь его в первую долю
взгляда какого-нибудь нового лица -- это искательное выражение -- и оно тут
же пропадает.
Теперь заметно больше такого одиночества. Парадоксально, что там, где
люди толпятся наиболее тесно -- в больших городах на побережьях Востока и
Запада, -- одиночество самое сильное. Там, где мы были, -- в западном
Орегоне, Айдахо, Монтане, в Дакотах, где люди так рассеяны, -- там,
казалось бы, одиночества должно быть гораздо больше, но мы его не замечали.
Объяснение, я полагаю, в том, что физическое расстояние между людьми
не имеет ничего общего с одиночеством. Здесь главное -- психическое
расстояние, а в Монтане и Айдахо физические расстояния велики, а
психические, между людьми -- малы; здесь же как раз наоборот.
Мы теперь -- в первичной Америке. Это наступило позапрошлой ночью в
Прайнвилл-Джанкшн, и с тех пор нас не покидало. Вот она -- первичная
Америка скоростных автотрасс, реактивных полетов, телевидения и кинозрелищ.
И люди, пойманные этой первичной Америкой, кажется, проходят огромные
порции своей жизни, не особенно сознавая, что же находится непосредственно
вокруг них. Средства массовой коммуникации убедили их: то, что вокруг них,
не важно. Поэтому они одиноки. По лицам видно. Сначала -- легкий проблеск
поиска, а затем, когда они смотрят на тебя, ты для них -- просто какой-то
объект. Ты не считаешься. Ты -- не то, что они ищут. Ты -- не в телевизоре.
Во вторичной же Америке, через которую мы тоже ехали, в Америке старых
дорог, Канав Китайца, аппалузских лошадей, плавных горных хребтов,
медитативных мыслей, ребятишек с сосновыми шишками, шмелей, открытого неба
над головой -- миля за милей за милей, -- через всю эту Америку то, что
реально, то, что вокруг -- доминирует. Поэтому там не было такого чувства
одиночества. Так наверное было сто или двести лет назад. Едва ли были люди,
едва ли было и одиночество. Я, несомненно, сверхобобщаю, но если ввести
сюда должные квалификации, то это окажется правдой.
За многое в этом одиночестве обвиняют технологию, поскольку
одиночество определенно ассоциируется с новейшими технологическими
приспособлениями -- телевидением, реактивными самолетами, скоростными
трассами и так далее, -- но я надеюсь, достаточно ясно было сказано:
подлинное зло -- не объекты технологии, а тенденция технологии замыкать
людей в одиноких отношениях объективности. Это объективность,
дуалистический способ смотреть на вещи, лежащие в основе технологии,
производит на свет зло. Вот поэтому я потратил столько сил на то, чтобы
показать, как технологию можно использовать для уничтожения зла. У
человека, который знает, как чинить мотоциклы -- с Качеством, -- меньше
вероятности потерять друзей, чем у того, который не знает. И они вовсе не
будут рассматривать его как объект. Качество каждый раз уничтожает
объективность.
Или, если человек принимается за какую бы то ни было тупую работу, на
которой застрял -- а все занятия становятся рано или поздно тупыми -- и,
только ради собственного развлечения начинает искать возможности для
Качества и тайно следует этим возможностям, просто ради них самих, тем
самым творя искусство из того, что делает, -- то он, вероятнее всего,
обнаружит, что становится все более интересной личностью и все менее
объектом для окружающих его людей, поскольку его решения, связанные с
Качеством, изменяют и его самого тоже. И не только его работу и его самого,
но и остальных, поскольку Качество склонно расходиться в стороны, как круги
на воде. Качественная работа, которую никто, как он считал, не увидит,
все-таки видима, и человек, видящий ее, чувствует себя немного лучше из-за
нее, и больше вероятность того, что он передаст это свое ощущение дальше,
другим. Вот таким способом Качество имеет тенденцию продолжать движение.
Мое внутреннее чувство таково, что именно так мир и будет улучшаться:
личностями, принимающими решения Качества, вот и все. Господи, не хочу я
больше никакого энтузиазма по поводу больших программ, полных социального
планирования для огромных масс людей, выбрасывающих вон индивидуальное
Качество. Их можно пока оставить в стороне. Для них тоже есть место, но их
надо строить на основании Качества внутри вовлеченных в это дело личностей.
В прошлом у нас это индивидуальное Качество было; его эксплуатировали как
естественный запас, не зная об этом, а теперь оно почти полностью
истощилось. У всех почти что кончилась сметка. И я думаю, настала пора
возвращаться к восстановлению этого американского запаса -- индивидуальной
ценности. Есть политические реакционеры, которые говорят что-то подобное
уже многие годы. Я не из их числа, но до той степени, пока они говорят об
истинной индивидуальное ценности, а не используют ее как предлог для того,
чтоб давать богатым больше денег, они правы. Нам действительно нужно
вернуться к индивидуальной цельности, самонадежности и старомодной сметке.
Действительно нужно. Надеюсь, в этом Шатокуа некоторые направления
показаны.
От идеи индивидуальных, личных решений Качества Федр отправился другой
