оказываются вкусными, бутылочное пиво -- прекрасно. Целый обед стоит
гораздо меньше, чем в этих заведениях для пожилых дев с пластмассовыми
цветами на окнах. Пока мы едим, я смотрю по карте, что мы не там повернули
и могли бы добраться до океана гораздо быстрее другим путем. Уже жарко:
липкая жара Западного Побережья, которая оченъ гнетет после жара Западной
Пустыни. Ей-богу, вся эта сцена просто перенесена с Востока; мне бы
хотелось как можно скорее добраться до океана, где прохладно.
Я думаю об этом всю дорогу вокруг южной части озера Кламат. Липкая
жара и ублюдочность двадцатых годов... Таким было и ощущение от Чикаго тем
летом.
Когда Федр с семьей приехали в Чикаго, то поселились недалеко от
Университета и, поскольку стипендии ему не платили, он начал на полной
ставке преподавать риторику в Университете Иллинойса, который тогда
находился в центре города на Военном-Морском Пирсе в мусорном и горячем
месте, выступавшем прямо в озеро.
Уроки отличались от тех, что он давал в Монтане. Все сливки лучших
студентов сняли и разместили в кампусах Шампэйн и Урбана, а почти все
оставшиеся, которых учил он, были твердыми и монотонными троечниками. Когда
в классе их работы оценивались на предмет Качества, то сложно было отличить
одну от другой. В других условиях Федр бы, возможно, придумал что-нибудь,
чтобы такое положение как-то обойти, но теперь этим он просто зарабатывал
на хлеб с маслом и не мог растрачивать свою творческую энергию. Его
интересы располагались южнее, в другом Университете.
Он встал в очередь на регистрацию в Чикагский Университет, сообщил
свое имя регистратору -- профессору философии -- и заметил, как глаза того
сосредоточились на нем. Профессор философии сказал, что ах, да,
Председатель просил, чтобы его записали на курс "Идеи и Методы", который
вел сам Председатель, и вручил ему расписание курса. Федр отметил, что
расписание перекрывалось с его расписанием на Военно-Морском Пирсе, и
вместо этого выбрал другой курс -- "Идеи и Методы 251, Риторика". Поскольку
риторика была все-таки его областью, так он чувствовал себя немного
увереннее. И лектором там был не Председатель. Лектором там был профессор
философии, который его сейчас записывал. Глаза его, ранее остановившиеся на
Федре, теперь расширились.
Федр вернулся к преподаванию на Военно-Морском Пирсе и к подготовке
своих первых уроков. Теперь ему было совершенно необходимо заниматься так,
как он никогда не занимался прежде, чтобы изучить мысль Классической Греции
в общем и одного грека-классика в частности -- Аристотеля.
Весьма сомнительно, чтобы изо всех тысяч студентов, обучавшихся в
Чикагском Университете древней классике, нашелся кто-нибудь более усердный.
Основным пунктом борьбы университетской программы "Великие Книги" было
современное поверье, что классика не имеет, на самом деле, никакого
значения для, скажем, общества двадцатого века. Конечно же, большинство
студентов классических курсов, должно быть, принимало правила игры в
хорошие манеры со своими преподавателями и, в целях понимания, принимало
заранее требуемое верование, что древним было что важного сказать. Федр же,
не игравший вообще ни в какие игры, не просто принял эту идею. Он страстно
и фанатично знал это. Он начал яростно их ненавидеть, обрушиваться на них
со всеми возможными инвективами, какие только мог придумать: не потому, что
они не имели значения, а как раз наоборот. Чем больше он учился, тем более
убеждался, что никто еще не определил тот нанесенный миру ущерб, который
стал результатом бессознательного принятия мысли древних.
По южному берегу озера Кламат мы проезжаем через какое-то пригородное
строительство, а потом начинаем удаляться от озера в сторону побережья.
Дорога поднимается к лесам с огромными деревьями, совсем не похожим на
истосковавшиеся по дождю леса, через которые едем. Огромные дугласовы ели
по обеим сторонам дороги. Проезжая между ними на мотоцикле, можно смотреть
прямо вверх вдоль стволов на много сотен футов. Крис хочет остановиться и
побродить между ними, поэтому мы останавливаемся.
Пока он гуляет, я очень осторожно откидываюсь на большой кусок коры
дугласовой ели, смотрю вверх и пытаюсь вспомнить...
Подробности того, чему он учился, теперь утрачены, но из последовавших
событий я знаю, что он впитал невообразимое количество информации. Он
способен был делать это на почти фотографическом уровне. Чтобы понять, как
он пришел к проклятию классических греков, необходимо кратко обозреть суть
аргумента "мифос над логосом", хорошо известного всем изучающим греческую
философию и часто являющегося причиной очарованности этой сферой знания.
Термин logos, корневое слово "логики", относится к общей сумме нашего
рационального понимания мира. Mythos -- общая сумма ранних исторических и
доисторических мифов, которые предшествовали логосу. Мифос включает в себя
не только греческие мифы, но и Ветхий Завет, Ведические Гимны и ранние
легенды всех культур, которые внесли вклад в наше нынешнее понимание мира.
Аргумент "мифос над логосом" утверждает, что наша рациональность
сформирована этими легендами, наше знание сегодня находится в таком
отношении к этим легендам, как дерево -- к маленькому ростку, каким оно
когда-то было. Можно замечательно понять общую сложную структуру дерева,
изучая гораздо более простую форму ростка. Между ними не существует
различия в виде или даже в их тождественности -- есть только различия в
размере.
Таким образом, в культурах, чья родословная включает в себя Древнюю
Грецию, можно неизменно найти сильную дифференциацию субъект-объект,
поскольку грамматика старого греческого мифоса подразумевала резкое
естественное деление на субъекты и предикаты. В таких культурах, как
китайская, где отношения субъект-предикат грамматикой не так строго
определяются, можно отыскать и соответствующее отсутствие строгой философии
субъекта-объекта. В иудео-христианской культуре, где ветхозаветное "Слово"
обладало собственной присущей ему святостью, оказывается, люди желали жить,
жертвовать собой и умирать во имя слов. В этой культуре юридический суд
может просить свидетеля говорить "правду, всю правду и ничего, кроме
правды, и да поможет мне Бог" и ожидать, что правда и будет сказана. Но
можно перенести этот суд в Индию, как это сделали британцы, -- и не
добиться никакого успеха в искоренении лжесвидетельства, поскольку
индийский мифос отличен, и эта святость слов так не воспринимается и не
чувствуется. Сходные проблемы возникали и в этой стране среди малых групп
населения с различной культурной историей. Существует бесконечное множество
примеров того, как различия в мифосе управляют различиями в поведении, -- и
все они очаровательны.
Аргумент "мифос над логосом" указывает на тот факт, что каждый ребенок
рождается таким же невежественным, как и пещерный человек. А не дает миру
превращаться в Неандерталь с каждым новым поколением продолжающийся,
возрождающийся мифос, трансформированный в логос, но по-прежнему мифос --
огромный объем простого знания, объединяющий наши разумы подобно клеткам,
объединенным в теле человека. Чувствовать, что ты не так уж объединен, что
ты можешь принимать или не принимать этот мифос по своему желанию, -- не
означает понимать, что такое мифос.
Есть только один тип человека, говорил Федр, который принимает или
отрицает мифос, в котором живет. И определяется такой человек после того,
как он отказался от мифоса, говорил Федр, как "безумный". Выйти за пределы
мифоса -- значит, стать безумцем...
Боже мой, это только что пришло мне в голову. Прежде я этого никогда
не знал.
Он знал! Должно быть, он знал, что случится. Все начинает
приоткрываться.
У тебя есть все эти фрагменты, как кусочки головоломки, и ты можешь
сочетать их в большие группы, но группы не сходятся вместе, как бы ни
старался, а потом вдруг появляется один фрагмент, который подходит к двум
разным группам, и внезапно эти две большие группы становятся одной.
Отношение мифоса к безумию. Вот ключевой фрагмент. Сомневаюсь, чтобы
кто-нибудь говорил об этом прежде. Безумие -- terra incognita(19),
окружающая мифос. А он знал! Он знал, что Качество, о котором говорил,
лежит за пределами мифоса.
Вот оно! Потому что Качество -- генератор мифоса. Вот так. Вот что он
имел в виду, когда говорил: "Качество -- продолжающийся стимул, понуждающий
нас творить мир, в котором мы живем. Полностью. Каждую мельчайшую часть
его." Религия не изобретена человеком. Человек изобретен религией. Человек
изобретает реакции на Качество, и среди этих реакций -- понимание того, чем
сам человек является. Ты что-то знаешь, а потом бьет стимул Качества, и ты
пытаешься определить этот стимул Качества, но для такой работы у тебя есть
всего лишь то, что ты знаешь. Иначе не может быть. И мифос растет вот таким
образом. Аналогиями к тому, что уже известно. Мифос -- построение аналогий
на аналогиях на аналогии. Они заполняют товарные вагоны поезда сознания.
Мифос -- целый поезд коллективного сознания всего человечества, вступающего
друг с другом в связь. Каждой мельчайшей части человечества. Качество --
путь, направляющий поезд. То, что за пределами поезда, по обе его стороны
-- это и есть terra incognita безумного. Он знал: для того, чтобы понять
Качество, придется оставить мифос. Вот почему он ощущал этот юз. Он знал:
что-то должио случиться.
Я вижу, как Крис возвращается между деревьев. Он выглядит успокоенным
и счастливым. Показывает мне кусок коры и спрашивает, можно ли его оставить
на память. Мне не очень нравится загружать мотоцикл этой ерундой, которую
он подбирает и, возможно, выбросит по приезде домой, но сейчас все равно с
этим все в порядке!
Через несколько минут дорога выходит на вершину и круто опускается в
долину, становящуюся все более изысканной по мере нашего продвижения.
Никогда не думал, что буду называть так долину -- изысканной, -- но в этой
прибрежной местности есть что-то такое, от чего она не похожа на все
остальные горные районы Америки и что вызывает именно это слово. Отсюда --
немного южнее -- происходит все хорошее вино. Холмы все в сборках и в
складках как-то по-другому -- изысканно. Дорога, опускаясь, изгибается,
выписывает виражи и завитушки, и мотоцикл гладко катится по ней, следуя
поворотам со своей особой грацией, почти касаясь вощеных листочков
кустарника и спускающихся сверху ветвей. Ели и скалы горной страны остались
за нами, и теперь вокруг -- мягкие холмы, виноградники, пурпурные и красные
цветы, аромат, смешивающийся с древесным дымом снизу, из далекого тумана на
дне долины, и из-за него, невидимый -- смутный запах океана...
...Как могу я любить все это так силъно и быть безумным?...
...Я не верю этому!
Мифос. Безумен мифос. Вот во что он верил. Мифос, утверждающий, что
формы этого мира реальны, но Качество этого мира -- нереально, -- вот что
безумно!
И он верил, что в Аристотеле и древних греках отыскал тех негодяев,
которые сформировали мифос таким, чтобы мы принимали это безумие за
реальность.
Вот. Вот сейчас. Вот это связывает все вместе. Когда это случается,
оно приносит облегчение. Иногда так трудно вызывать это все в уме, что за
этим наступает какое-то странное изнеможение. Иногда я думаю, что сам все
это просто придумываю. Иногда я не уверен. А иногда знаю, что это не так.
Но мифос и безумие -- как и центральность его, -- я уверен: от него.
Выехав из складок холмов, мы сразу въезжаем в Медфорд и попадаем прямо
на трассу к Грантс-Пасс, и уже почти наступает вечер. Сильный лобовой ветер
едва позволяет нам держаться вровень с движением на подъемах даже с
открытым дросселем. При въезде в Пасс мы слышим ужасающе громкий лязг,
останавливаемся и обнаруживаем, что кожух цепи как-то попал в саму цепь и
теперь почти совсем оторвался. Не слишком серьезно, но на некоторое время
придется задержаться. Возможно, возиться с этим и глупо, если мотоцикл
