должно было наступить.
У ДеВизов я начал говорить о спокойствии духа в связи с технической
работой, но был высмеян, поскольку извлек его вне контекста, в котором оно
мне первоначально явилось. Теперь, думаю, есть тот самый контекст, чтобы
вернуться к спокойствию духа и посмотреть, о чем я говорил.
Спокойствие духа -- вовсе не наносное в технической работе. Оно -- вс
вместе. Производит его хорошая работа, а уничтожает -- плохая.
Спецификации, измерительные инструменты, контроль качества, окончательная
проверка -- все это средства для достижения конечной цели: удовлетворения
спокойствия духа тех, кто несет ответственность за работу. В
действительности в конце имеет значение только их спокойствие духа -- и
больше ничего. Причина -- в том, что спокойствие духа -- необходимое
условие, предшествующее восприятию Качества за пределами и романтического,
и классического Качества -- того Качества, которое объединяет их оба, и
которое должно сопутствовать работе при ее выполнении. Способ видеть то,
что выглядит хорошо, понимать причины, почему оно выглядит хорошо, и быть
заодно с этой хорошестью при выполнении работы -- значит воспитывать
внутреннее спокойствие, умиротворение духа с тем, чтобы могла сиять эта
хорошесть.
Я сказал: "внутреннее спокойствие духа". Оно не имеет прямого
отношения к внешним обстоятельствам. Оно может прийти к монаху в медитации,
к солдату в тяжелом бою или к слесарю, срезающему последнюю десятитысячную
дюйма. Оно уничтожает любое смятение и оглядки назад и влечет за собой
полное отождествление с обстоятельствами, и в этом отождествлении уровни
следуют за уровнями так же, как и в этом спокойствии -- столь же глубоком и
трудном в постижении, как и более знакомые уровни деятельности. Горы
достижений -- это Качество, открытое только в одном направлении; они
относительно бессмысленны и часто недоступны, если их не брать вместе с
океанскими впадинами само-осознания -- так отличающегося от самосознания,
-- которое суть результат внутреннего спокойствия духа.
Это внутреннее спокойствие духа приходит на трех уровнях понимания.
Физическое спокойствие кажется самым легким в достижении, хотя и оно
обладает многими и многими уровнями, что удостоверяет способность индусских
мистиков жить погребенными заживо многие годы. Умственное спокойствие, при
котором совсем нет случайных мыслей, кажется более трудным, но тоже
достижимо. Спокойствие же ценностей, при котором нет случайных желаний, а
есть лишь простое выполнение жизненных актов без желания, кажется самым
трудным.
Я иногда думал, что эта внутренняя умиротворенность, это спокойствие
духа сходно, если не идентично, с тем успокоением, которого иногда
добиваешься, идя на рыбалку, которое и способствует популярности этого
занятия. Просто сидеть, опустив леску в воду, не двигаясь, ни о чем
по-настоящему не думая и ни о чем по-настоящему не заботясь, -- это,
повидимому, снимает все внутренние напряжения и фрустрации, которые не
давали тебе до этого решить свои проблемы и несли в твои мысли и действия
безобразия и неуклюжесть.
Конечно, не стоит идти на рыбалку, чтобы починить мотоцикл. Выпить
чашку кофе, прогуляться вокруг дома, а иногда просто отложить работу ради
пяти минут тишины -- этого достаточно. Лишь только сделаешь это, как сам
почти почувствуешь, что дорастаешь до этого внутреннего спокойствия духа,
которое все открывает. К этому внутреннему спокойствию и к Качеству,
которое оно проявляет, спиной поворачивается плохой уход. То, что обращает
к нему, -- хорошо. Формы обращения и отвращения бесконечны, но цель всегда
одна.
Думаю, когда эта концепция спокойствия духа вводится и делается
центральной в акте технической работы, на основном уровне внутри
практического рабочего контекста может иметь место сплавление классического
и романтического Качества. Я говорил, что это сплавление можно
действительно увидеть у опытных механиков и слесарей определенного типа и в
их работе. Говорить, что они -- не художники, -- значит неверно понимать
природу искусства. Они обладают терпением, заботливостью и внимательностью
к тому, что делают; однако, больше того -- есть еще какое-то внутреннее
спокойствие духа, не выдуманное, но происходящее из определенной гармонии с
работой, в которой нет руководителя и нет руководимого. Материал и мысли
мастера изменяются вместе в процессе гладких, ровных перемен, пока его
разум не успокоится -- в то самое мгновение, когда материал готов.
У всех нас были мгновения, когда мы делали именно то, что
действительно хотели делать. Просто мы, к несчастью, как-то попали в
отъединение таких мгновений от работы. Механик, о котором я говорю, такого
разъединения не делает. О нем говорят, что он "заинтересован" в том, что
делает, что он "увлечен" работой. А получается такая увлеченность потому,
что на режущем краю сознания отсутствует какое бы то ни было ощущение
разъединенности субъекта и объекта. "Быть вместе", "быть естественным",
"держаться" -- есть куча речевых выражений того, что я имею в виду под
отсутствием дуальности субъекта-объекта, поскольку то, что я имею в виду,
так хорошо понято в фольклоре, в здравом смысле, в повседневном понимании в
мастерской. Но в языке науки слова, выражающие это отсутствие дуальности
субъекта-объекта, редки потому, что научные умы запекли сами себя от
сознавания такого рода понимания в допущение нормального дуалистического
научного взгляда.
Дзэн-буддисты говорят о "просто сидении", практике медитации, при
которой идея дуальности себя и объекта не господствует в сознании человека.
То, о чем я говорю здесь, в уходе за мотоциклом, -- "просто починка", где
идея дуальности себя и объекта не доминирует в сознании. Когда не довлеют
чувства отъединености от того, над чем работаешь, можно сказать, что ты
"неравнодушен" к тому, что делаешь. Вот что такое неравнодушие: ощущение
тождества с тем, что делаешь. Когда есть такое ощущение, то видно и
обратную сторону неравнодушия -- само Качество.
Итак, работая с мотоциклом, как и при выполнении любых других задач,
нужно воспитывать, культивироватъ спокойствие духа, которое не отделяет
человеческое "я" от человеческого окружения. Когда это делается успешно, то
все остальное следует естественно. Спокойствие духа производит правильные
ценности, правильные ценности производят правильные мысли. Правильные мысли
производят правильные действия, а правильные действия -- работу, которая
будет материальным отражением спокойствия в центре всего этого, чтобы и
другие могли видеть. Вот что связано с той стеной в Корее. Она была
материальным отражением духовной реальности.
Думаю, если мы собираемся переделать мир, сделать его более пригодным
для жизни, то делать это надо не разговорами об отношениях политического
характера, которые неизбежно дуалистичны, полны субъектов, объектов и
отношений между ними; и не программами, полными тем, что нужно делать
другим людям. Я думаю, такой подход начинает с конца и предполагает, что
конец -- и есть начало. Программы политического характера -- важные
конечные продукты социального качества, которые могут стать эффективными,
толъко если правильна структура, лежащая в основе общественных ценностей.
Общественные ценности верны, только если верны индивидуальные ценности.
Улучшать мир нужно сначала в собственном сердце, голове и руках, а уже
потом работать оттуда наружу. Другне могут говорить о том, как устроить
судьбу человечества. Я же просто хочу говорить о том, как починить
мотоцикл. И, наверное, то, что я имею сказать, обладает более вечной
ценностью.
Появляется городок под названием Риггинс, где мы видим множество
мотелей, а за ним дорога ответвляется от каньона и идет вдоль меньшей реки.
Кажется, она ведет наверх, в лес.
Так и есть, и вскоре нас начинают накрывать тенью высокие, прохладные
сосны. Появляется вывеска дома отдыха. Мы забираемся все выше и выше в
неожиданно приятные, прохладные зеленые луга, окруженные ельниками. В
городке с названием Нью-Мидоуз снова заправляемся и покупаем две банки
масла, по-прежнему удивляясь перемене.
Но на выезде из Нью-Мидоуз я замечаю, что солнце уже низко, и конец
дня начинает угнетать. В другое время дня эти горные луга освежили бы меня
больше, но мы слишком далеко забрались. Проезжаем Тамарак, и дорога снова
спускается от зеленых лугов на сухие песчаники.
Полагаю, что это все, что я сегодня хочу сказать в Шатокуа. Долгая
беседа была и, наверное, самая важная. Завтра мне хочется поговорить о
вещах, которые, наверное, обращают человека к Качеству и отвращают от
Качества, о некоторых ловушках и проблемах, которые при этом возникают.
Странные ощущения от оранжевого солнечного света на этой песчаной
сухой земле так далеко от дома. Интересно, чувствует ли это Крис. Просто
какая-то необъяснимая печаль, приходящая в конце каждого дня, когда новый
день ушел навсегда, и впереди ничего больше нет, кроме нарастающей темноты.
Оранжевый свет становится тусклой бронзой и показывает то же, что и
весь день -- но теперь уже, кажется, без особого энтузиазма. На тех сухих
холмах, в тех маленьких домиках вдалеке -- люди, которые провели здесь весь
день, занимаясь дневной работой, и теперь не находят ничего необычного в
этом странном темнеющем пейзаже, в отличие от нас. Наткнись мы на них
сегодня пораньше, им, наверное, было бы любопытно, кто мы и зачем здесь. Но
сейчас, вечером, им просто плевать на наше присутствие. Рабочий день
окончен. Время для ужина, семьи, расслабления и обращения внутрь -- дома.
Мы проезжаем незамеченными по этому пустому шоссе через эту странную
местность, которую я никогда раньше не видел, и меня начинает одолевать
тяжелое чувство отъединенности и одиночества; настроение опускается вместе
с солнцем.
Мы останавливаемся на заброшенном школьном дворе, и там, под огромным
тополем, я меняю в мотоцикле масло. Крис раздражен и спрашивает, почему мы
стоим так долго, возможно, и не зная, что раздражает его именно время дня.
Но я даю ему посмотреть карту, пока меняю масло, а когда заканчиваю, мы
изучаем карту вместе и решаем поужинать в ближайшем хорошем ресторане,
который найдем, и остановиться на ближайшей хорошей стоянке. Это его
приободряет.
В городке с названием Кембридж мы ужинаем, а когда заканчиваем,
снаружи уже темно. Мы едем по второразрядной дороге в сторону Орегона вслед
за лучом фары -- к маленькому знаку, гласящему "ЛАГЕРЬ БРАУНЛИ", который
появляется в горной лощине. В темноте трудно сказать, где мы находимся. Мы
едем по грунтовке под деревьями, мимо кустов к столам под навесом. Здесь,
кажется, никого нет. Я заглушаю мотор и, пока распаковываемся, слышу ручеек
неподалеку. Кроме этого звука и щебета какой-то пичужки ничего больше не
слышно.
-- Мне здесь нравится, -- говорит Крис.
-- Очень спокойно, -- отвечаю я.
-- Куда мы завтра поедем?
-- В Орегон. -- Даю ему фонарик посветить, пока я разбираю вещи.
-- А я там уже был?
-- Может быть. Не уверен.
Я расстилаю спальники и кладу мешок Криса на стол. Новизна этого
ночлега нравится Крису. Сегодня хлопот со сном не будет. Вскоре я уже слышу
глубокое дыхание: он заснул.
Хотел бы я знать, что сказать ему. Или что спросить. Временами он
кажется так близко, и все же эта близость не имеет ничего общего с тем, что
спрашивается или говорится. В другое же время он очень далеко и как бы
наблюдает за мной из какой-то командной точки, которой мне не видно. Иногда
же он просто ребячлив, и никакой связи нет вообще.
Временами, когда я думал об этом, мне приходило в голову, что идея о
доступности ума одного человека уму другого -- просто разговорная иллюзия,
фигура речи, допущение, заставляющее какой-либо обмен между, в сущности,
чужими людьми казаться правдоподобным; и что на самом деле отношения одного
человека с другим, в конечном итоге, непознаваемы. Попытки постижения того,
что существует в мозгу другого человека, искажают то, что видно. Наверное,
