воздух добавил и ему энергии. Он кладет перед собой бумагу, хватает ручку
мертвой хваткой и на секунду сосредотачивается на чистом листе.
Потом поднимает глаза:
-- Какой сегодня день?
Я говорю. Он кивает и записывает.
Потом я смотрю, как он пишет: "Дорогая Мама".
Некоторое время он таращится на бумагу.
Потом поднимает взгляд:
-- Что написать?
Я начинаю ухмыляться. Следовало бы заставить его целый час писать об
одной стороне монеты. Я иногда думал о нем как о студенте, но не как о
студенте-риторе.
Нас прерывает появление горячих булочек, и я говорю, чтобы он отложил
письмо -- я ему потом помогу.
Когда мы заканчиваем, я закуриваю с ощущением свинцовой наполненности
от булочек, яиц и всего остального и замечаю через окно, что снаружи вся
земля -- в пятнах тени и солнечного света.
Крис снова извлекает бумагу.
-- Ну, теперь помоги мне, -- говорит он.
-- О'кей, -- отвечаю я. Объясняю ему, что его заело в самой обычной
ситуации. Обычно, говорю я, ум заедает, когда пытаешься сделать кучу дел
сразу. Нужно только не вытягивать слова насильно, от этого еще больше
заедает. Надо все разграничить и делать одно за другим, по очереди. Ты
думаешь о том, что сказать вообще, и о том, что сказать сначала,
одновременно, а это очень трудно. Поэтому раздели их. Составь список того,
что хочешь сказать -- в любом порядке. А потом уже определим, как надо.
-- Список чего, например?
-- Ну, что ты хочешь ей рассказать?
-- Про путешествие.
-- Что именно про путешествие?
Он задумывается:
-- Про гору, на которую мы взбирались.
-- Хорошо, запиши, - говорю я.
Он записывает.
Потом я вижу, как он записывает еще один пункт, потом другой, пока я
заканчиваю сигарету и кофе. Он заполняет три листа тем, что хочет
рассказать.
-- Оставь на потом, -- советую я, -- мы над ним поработаем позже.
-- У меня не получится вместить все в одно письмо, -- говорит он.
Видит, как я смеюсь, и хмурится. Я говорю:
-- А ты просто выбери самое лучшее. -- И мы выходим наружу и снова
садимся на мотоцикл.
На дороге вниз по ущелью, мы теперь постоянно чувствуем, как
уменьшается высота -- по шлепанью в ушах. Теплеет, а воздух становится
гуще. Прощай, высокая страна, по которой мы более или менее путешествовали
с Майлз-Сити.
Заедание. Вот о чем я хочу сегодня поговорить.
Помнишь, когда мы выезжали из Майлз-Сити, я говорил, что формальный
научный метод может быть применен к ремонту мотоцикла посредством изучения
цепочек причин и следствий и использования экспериментального метода для
определения таких цепочек. После этого была цель -- показать, что имелось в
виду под классической рациональностью.
Теперь же я хочу показать, что этот классический порядок
рациональности можно в огромной степени улучшить, расширить и сделать
гораздо эффективнее через формальное признание Качества в его действии.
Однако, прежде, чем сделать это, следует преодолеть некоторые негативные
аспекты традиционного ухода за мотоциклом, чтобы показать, где именно
собака зарыта.
Первое -- это заедание, застревание ума, сопровождающее физическое
застревание того, над чем работаешь. То же, от чего страдает Крис. Заедает,
например, винт при закреплении боковой крышки. Сверяешься с инструкцией на
предмет какой-нибудь особой причины, по которой этот винт может вылезать с
таким трудом, но там написано только: "Снимите пластину боковой крышки", --
тем чудесным сжатым техническим стилем, который никогда не сообщает того,
что хочешь знать. До этого не упустил ни одного действия -- ничего не
должно заставлять винты заедать.
Если ты опытен, то, вероятно, в этом месте воспользуешься проникающей
жидкостью и силовой отверткой. Но если неопытен, то начнешь крутить
отвертку самозамыкающимися плоскогубцами, с помощью которых раньше
добивался успеха, и на этот раз добьешься успеха только в срывании шлица
винта, если будешь крутить достаточно жестко.
Твой ум уже настроен на то, что будешь делать, когда снимешь крышку,
поэтому некоторое время занимает осознание того, что досадная маленькая
неприятность в виде срезанного шлица винта -- не просто досадная и
маленькая. Ты застрял. Остановился. Кончился. Это полностью лишило тебя
возможности починить мотоцикл.
Такая сцена нередка в науке или технологии. Самая обычная сцена.
Просто заело. В традиционном уходе за мотоциклом это -- самый худший из
всех моментов. Настолько плохо, что избегал даже думать о нем, пока оно с
тобой не случилось.
Книжка теперь не поможет. Научный разум -- тоже. Тебе не нужны никакие
научные эксперименты, чтобы узнать, что произошло.
Это очевидно. Нужна только гипотеза, как вытащить оттуда этот винт со
срезанным шлицем, а научный метод не дает ни одной. Он применим, только
когда гипотезы уже есть.
Это -- нулевой момент сознания. Застрял. Нет ответа. Заело. Капут. В
эмоциональном плане это -- самое жалкое, что может приключиться. Ты теряешь
время. Ты некомпетентен. Ты не знаешь, что делаешь. Тебе должно быть стыдно
за себя. Тебе следует отвезти машину к настоящему механику, который знает,
как такие вещи делаются.
В этом месте обычно синдром страха-злости берет верх и заставляет тебя
захотеть сбить эту крышку зубилом, молотком, если нужно. Об этом думаешь, и
чем больше -- тем более склоняешься к тому, чтобы поднять машину на высокий
мост и сбросить вниз. Просто безобразие, что такая крохотная щель в головке
винта может настолько абсолютно разгромить тебя.
Ты приперт к великому неизвестному, пустоте всей западной мысли. Нужны
какие-то идеи, какие-то гипотезы. Традиционный научный метод, к несчастью,
так до конца и не дошел до того, чтобы сказать, где именно брать побольше
этих гипотез. Традиционный научный метод всегда был в лучшем случае
совершенным предсказанием того, что все и так уже увидели. Он хорош, чтобы
смотреть, где уже побывал. Он хорош для проверки истинности того, что, как
ты думаешь, ты знаешь, но не может сказать, куда следует идти, если только
то, куда следует идти, -- не продолжение того, куда шел в прошлом.
Творчество, оригинальность, изобретательность, интуиция, воображение --
"незаедаемость", другими словами, -- полностью вне его сферы.
Мы продолжаем спускаться по ущелью, мимо складок крутых склонов,
откуда стекают широкие потоки. Замечаем, что река быстро набухает с каждым
новым ручьем. Повороты здесь мягче, а прямые отрезки -- длиннее. Я
переключаюсь на самую высокую скорость.
Потом деревья редеют и хилеют, между ними -- большие проплешины травы
и кустарника. В куртке и свитере слишком жарко, и я останавливаюсь на
обочине снять их.
Крис хочет сходить наверх по тропе, и я его отпускаю, найдя тенистое
местечко посидеть и отдохнуть самому. Сейчас у меня настроение спокойствия
и размышления.
На дорожном щите -- извещение о пожаре, который был здесь много лет
назад. Там написано, что лес восстанавливается, но достигнет своего
первоначального состояния только через много лет.
Хрустит гравий: Крис спускается. Он далеко не ходил. Прийдя, он
говорит:
-- Поехали.
Мы перевязываем рюкзак, который начал немножко кособочиться, и
выезжаем на шоссе. После сидения на жаре пот быстро просыхает от ветра.
Нас заело на том винте, и единственный способ его "разъесть" --
бросить дальнейшее изучение винта по традиционному научному методу. Он не
сработает. А нужно просто исследовать традиционный научный метод в свете
этого заевшего винта.
Мы смотрели на винт "объективно". Согласно доктрине "объективности",
которая неотделима от традиционного научного метода, то, что нам нравится
или не нравится в этом винте, не имеет ничего общего с нашим правильным
мышлением. Не следует оценивать то, что мы видим. Следует оставлять ум
чистой табличкой, которую за нас заполняет природа, а потом мыслить
незаинтересованно, вне зависимости от тех фактов, которые наблюдаем.
Но когда мы останавливаемся и думаем об этом незаинтересованно -- в
понятиях этого заевшего винта, -- то мы начинаем видеть, что вся идея
незаинтересованного наблюдения глупа. Где именно эти факты? Что мы
собираемся наблюдать незаинтересованно? Срезанный шлиц? Не поддающуюся
боковую крышку? Цвет краскопокрытия? Спидометр? Ручку для заднего седока?
Как сказал бы Пуанкаре, существует бесконечное количество фактов об этом
мотоцикле, а нужные не всегда расшаркиваются и представляются сами.
По-настоящему нужные факты не только пассивны, они чертовски неуловимы, и
мы не собираемся просто сидеть и "наблюдать" их. Мы будем забираться внутрь
и искать их, а не то придется сидеть очень долго. Вечно. Как указал
Пуанкаре, должен быть подсознательный выбор фактов для наблюдения.
Разница между хорошим механиком и плохим -- как разница между хорошим
и плохим математиками: именно эта способность отбирать хорошие факты из
плохих на основе Качества. Хороший механик просто обязан быть
неравнодушным! Это способность, о которой формальному традиционному
научному методу нечего сказать. Давно миновало время, когда надо было
пристальнее смотреть на этот качественный предварительный отбор фактов,
который, казалось, так тщательно игнорировали те, кто столько делал из этих
фактов после того, как их "пронаблюдали". Я думаю, еще обнаружат, что
формальное признание роли Качества в научном процессе вовсе не уничтожает
эмпирического видения. Оно его расширяет, укрепляет и подводит гораздо
ближе к действительной научной практике.
Наверное, основным недостатком, лежащим в основе проблемы заедания,
является настаивание традиционной рациональности на "объективности",
доктрина, утверждающая, что существует разделенная реальность субъекта и
объекта. Для того, чтобы имела место настоящая наука, они должны быть четко
отделены друг от друга. "Ты механик. Вот мотоцикл. Вы навечно отделены друг
от друга. Ты с ним делаешь это. Ты с ним делаешь то. Будут получены
результаты."
Этот извечно дуалистический субъекто-объектный подход к мотоциклу не
режет нам слух, поскольку мы к нему привыкли. Но это неверно. Он всегда был
искусственной интерпретацией, навязанной реальности. Он никогда не был
самой реальностью. Когда эта дуальность полностью принимается, между
механиком и мотоциклом уничтожается определенное неразграниченное
отношение, чувство мастера к своей работе. Когда традиционная
рациональность делит мир на субъекты и объекты, она исключает Качество, а
когда ты по-настоящему застрял, именно Качество -- а вовсе не какие-то
субъекты или объекты -- подсказывает, куда следует идти.
Возвращая внимание к Качеству, мы надеемся извлечь технологическую
работу из равнодушного дуализма субъекта-объекта и поместить ее обратно в
самововлеченную реальность мастера, которая проявит факты, нужные нам,
когда мы застреваем.
Теперь перед моим мысленным взором встает образ огромного, длинного
железнодорожного состава, одного из тех 120-вагонных созданий, которые
постоянно пересекают прерии: с лесом и овощами -- на восток, с автомобилями
и другими промышленными товарами -- на запад. Я хочу назвать этот состав
"знанием" и подразделить его на две части: Классическое Знание и
Романтическое Знание.
В понятиях этой аналогии Классическое Знание, то знание, которому учит
Церковь Разума, -- это тепловоз и все вагоны. Все они и вс, что в них. Если
разделять состав на части, то Романтического Знания нигде не найдешь. А
если неосторожен, то легко допустить, что в составе больше ничего нет. Не
потому, что Романтического Знания не существует, или оно не имеет значения.
Просто пока определение этого железнодорожного состава статично и
бесцельно. Вот на что я пытался намекать еще в Южной Дакоте, когда говорил
о целых двух измерениях существования. Есть целых два способа смотреть на
этот состав.
Романтическое Качество в понятиях этой аналогии -- не какая-то "часть"
состава. Это -- передний край тепловоза, двухмерная поверхность, сама по
