-- Надо жить радостью сегодняшнего дня, надо вкушать все сла-
дости сегодняшнего дня. -- И весело добавил: -- Нас ждет обед!
13
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
ОБ УТРЕННЕЙ ПРОГУЛКЕ
ПО БЕРЕГУ ЗАЕНДЕРУНДА
Восток алел, желтые зубцы окрестных гор покрылись розоватой
краской, одна за другою гасли звезды. Воздух как бы оцепенел,
предвещая жестокий зной.
Омар Хайям сказал своему другу Меймуни Васети математику и
астроному:
-- Мы всю ночь следили за звездами. Никто не может сказать,
что же мы высмотрели. Даже ты. И я тоже. Ценность этой ночи с
точки зрения науки, может быть, определится после нашей смерти.
Вот чаши с вином, вот хлеб и пастуший сыр. Позавтракаем и прой-
демся немного по грешной земле. Посмотрим, что творится на ней.
Меймуни Васети согласился с хакимом. И после завтрака они
направились на берег Заендерунда, на тот, на левый, где больше
всего зелени. Перейдя через кирпичный многоарочный мост, они
свернули налево и оказались в двух шагах от полусонных струй
Заендерунда.
-- Мы пойдем против течения, -- сказал Омар Хайям. Васети ус-
мехнулся.
-- Я знаю эту твою страсть -- идти против течения.
Хаким был одет в голубую шелковую кабу и подпоясан зеленой [К-002]
шалью, то есть кушаком. Васети, как всегда, -- в кабу из легкой
шерсти неопределенного цвета. "К такой грязь и пыль не
пристают", -- шутил он.
-- Друг мой, -- сказал Омар Хайям, -- сколько бы мы ни гляде-
ли на звезды -- а нам смотреть на них всю жизнь, -- все равно
придется спускаться на землю. Мы рождаемся здесь, любим здесь
женщин и умираем. А потом прорастаем травою или из нас делают
кувшины для вина.
-- Дорогой Омар, -- сказал Васети, -- а есть ли в таком слу-
чае смысл в наших бдениях?
-- Огромный! -- воскликнул Омар Хайям,
-- Круговращение планет настолько уж важно?
-- Безумно !
-- И эти календари, и расчеты времени, и параллельные линии?
Хайям остановился и посмотрел в глаза своему другу:
-- А ты мог бы жить без них?
-- Откровенно?
-- Да, только откровенно.
Нет, не мог бы.
Вот видишь!
Друзья двинулись дальше.
-- Милый Меймуни, ты умнее, чем хочешь казаться. А потому не
заставляй повторять давно известные истины. Мой покойный отец
отдал меня в учение достопочтенному Насиру ад-Дину Шейху Мухам-
меду Мансуру. Этот ученый муж жил в Нишапуре, имел своих учени-
ков, и главное занятие его было богословие. Со мною вместе учил-
ся замечательный наш поэт Санаи. И я помню, как учитель, отве-
чая на наши глупые вопросы, объяснял нам, его ученикам, все дав-
ным-давно ясное и понятное. Вроде: Джейхун течет на севере, а [Д-007]
Нил -- где то на юге, а Ганг -- на востоке... К несчастью или
счастью -- это пусть решает каждый, -- аллах создал человека. [А-017]
Адам сделал все для того, чтобы мы расплодились. А раз так, то
надо жить, хотя это не так уж просто. А жить -- это значит лю-
бить, учиться, учить, смотреть на звезды, решать задачи...
Хайям указал на рыбаков, закинувших свои сети в реку. Иные
удили рыбу с берега и, занятые своим делом, казалось, никого не
замечали. Им не было дела до прелестного восхода, когда с каж-
дым мгновением меняются в мире краски, когда все, начиная с не-
бес и кончая тоненькой былинкой, по своему переживает этот пере-
ход от ночи к дню.
-- Они добывают себе пищу, -- сказал Хайям, часть улова про-
дадут на базаре и на заработанные дирхемы попытаются накормить
свою семью. Это не так-то просто.
Васети пригляделся к изможденным и огрубевшим под солнцем ли-
цам рыбаков и сказал:
-- Омар, ты полагаешь, что точное определение продолжи-
тельности года или круговращения планет окажет некоторую помощь
этим людям?
Хайям сорвал травинку и внимательно разглядывал ее.
-- Их счастье в том, -- сказал Хайям, -- что живут они сегод-
няшним днем. Это, можно сказать, лекарство и для души, и для те-
ла.
Они присели на огромное бревно, которое лежало у самой реки.
Под ногами у них плескалась чистая, голубовато-зеленая вода. Она
мчалась вперед, но у самого берега замедляла бег настолько, что,
казалось, течет обратно.
Хайям поднял с земли кривую хворостинку длиною в три или че-
тыре локтя и опустил ее одним концом в воду.
-- Признаюсь тебе, -- сказал Хайям, -- я много думаю об Ада-
ме и о тех, кто за семь тысячелетий со дня сотворения человека
прошел через этот караван-сарай, именуемый миром. Зачем все это
и во имя чего? Я этого не знаю.
-- А что сказано по этому поводу у Аристотеля? -- спросил Ва-
сети.
-- Кажется, ничего.
-- Разве вся его философия о движении не есть подтверждение
необходимости смены поколений! В конечном счете не в этом ли
смысл жизни?
-- Меймуни, возразить мне нечего... -- Омар Хайям хлестнул
воду хворостинкой, а потом попытался прочертить прямую против
течения. -- Видишь? Вода сопротивляется. Жизнь точно вода: она
сопротивляется тем, кто идет против течения.
Васети ухмыльнулся.
-- И плыть всегда по течению тоже довольно противно.
Хайям сказал:
-- Аристотель, несомненно, прав, когда говорит о движении.
Это мы наблюдаем каждое мгновение. Я люблю эту реку за ее стре-
мительное движение. Я часто прихожу сюда, чтобы отдохнуть. И мне
кажется, что в эти минуты я обновляюсь. Мы с тобою, Меймуни, хо-
тим этого или не хотим, тоже участвуем в движении.
Омар Хайям обратился к прошлому, Взять, например, поэзию. Кто
велик в этой области? Несомненно, Фирдоуси. Его "Шах-намэ" бу- [Ш-005]
дет жить, пока цел этот странный караван сарай, то есть мир.
Фирдоуси -- солнце. Но есть и другие светила на персидском поэ-
тическом небосклоне. Например: Рудаки, Шахид Балхи, Абу-Шукур
Балки, Абу Салик Гургани, Абу-Саид, Кисаи. Что собою являла бы [А-001]
жизнь без них? Конечно, масло из сезама и ячменные лепешки су- [С-002]
ществовали бы, но жизни подлинной не существовало бы... Вот эти
рыбаки. Они не мыслят жизни без рыбы и без единого дирхема в
кармане. А на досуге они сошли бы с ума без Фирдоуси. Значит,
поэзия тоже сама жизнь. Или это не так?
-- Ну почему же, -- согласился Васети, -- здесь у нас с то-
бою не будет спора. Со стародавних времен поэзия в нашем народе
соседствует с ячменной лепешкой.
Хайям обратился к науке. То ли ему хотелось в чем то убедить
своего друга, то ли сам желал еще раз убедиться в некоторых, по
его мнению, непреложных истинах.
Кто солнце науки? Несравненный Ибн Сина. Есть светила и ря-
дом с ним. Пусть они светят не столь уж ярко, но это светила!
Настоящие! Неподдельные! Ал-Кинди, например, многое перенявший у
Аристотеля и много сделавший сам в медицине, геометрии, астроно-
мии, музыке. Разве не велик и Фараби, тоже следовавший за Арис-
тотелем? А Мухаммед ибн-Муса ал-Хорезми? Он прославил Багдад
своей астрономией и математикой, А что сказать об Ал-Баттани? Он
сделал то, что никому не удавалось до него: точно определил про-
должительность года. Баттани объявил: триста шестьдесят пять
дней, пять часов и двадцать четыре секунды. Если он и ошибся, то
на ничтожно малое количество минут и секунд. Разве это не изуми-
тельно само по себе?
Однако самое удивительное будет впереди, а именно: Бируни оп-
ределит вращение Земли вокруг воображаемой оси. Но и это не все.
Бируни выскажет почти сказочную догадку, которая опрокинет уче-
ние Птоломея начисто. С его неподвижной Землей и вращающимся
вокруг нее Солнцем и светилами. Бируни скажет: нет, все наоборот!
О чем все это говорит? О движении? Это так. Но есть кое что
поважнее самого движения как такового. Жизнь в ее проявлениях --
бесчисленных, разнообразных. Это утро, эта река, эти рыбаки, это
небо, эта земля... Цель жизни едина и велика: поддерживать
жизнь! Разве это не удивительно?! Разве не прекрасно?
Васети полагает, что если ставить вопрос так, и только так,
то это скорее приведет к грубым заключениям и даже чревоугодию.
А духовное? Как сочетать духовное с низменным, поэзию и музыку с
овсяной лепешкой и глотком воды? Не приведет ли это к чисто жи-
вотному интересу в жизни, к ее обыденным и недальновидным жела-
ниям? Скажем, эти рыбаки...
-- Эй, уважаемый! -- крикнул Васети рыбаку, который сидел
ближе прочих к ним, удя рыбу и не спуская глаз с поверхности во-
ды.
Тот повернул к Васети рябое костистое лицо, прошамкал :
-- Шлушаю тебя, гошподин.
-- Ты не мог бы назвать свое самое большое желание?
-- Шамое, шамое? -- спросил рыбак.
-- Да. Именно.
-- Поймать хотя бы пяток рыбок.
-- А еще?
-- Еше штолько же жавтра.
Рыбак снова уставился на воду.
-- Слышал? -- обратился Васети к Хайяму. -- Философия сиюми-
нутной жизни в чистом виде, не угодно ли?
Хайям возразил:
-- Нет, не угодно! Это не философия. Это верх желания голод-
ного и бедного человека.
-- Сделай поправку, Омар: большинства людей.
Омар Хайям сказал, что, если даже рыба предел желаний, это
лучше, чем блаженство рая где-то в отдаленном и очень туманном
будущем.
Васети рассмеялся.
-- Это хорошо известно, Омар: ты в кредит не веришь.
-- Да, не верю. Предпочитаю наличными и немедленно, пока
бьется мое сердце.
-- Это знаем по твоим стихам.
-- И ничего вы не знаете! -- проворчал Хайям. Он крепко уда-
рил хворостинкой по воде. И повторил: Не знаете!
-- Согласен! -- И, смеясь, Васети продолжил: -- Мы много не
знаем из того, что ты иногда сочиняешь и куда-то прячешь.
Хайям казался рассерженным.
-- И ничего я не прячу! Я просто кидаю их куда попало. Чаще
всего приобщаю к мусору.
Васети перестал смеяться. Положил руку на колено Хайяму. Ска-
зал:
-- Мы друзья, Омар?
Тот кивнул.
-- Мы давно работаем рядом?
-- Скоро двадцать лет.
-- Я до сих пор не уразумел одного...
-- Только одного? -- улыбнулся Хайям.
-- Ты не смейся. Только одного...
-- Люди иногда всю жизнь живут бок о бок и умирают, так и не
поняв друг друга.
-- Омар, ответь мне на вопрос: почему ты делаешь вид, что
стихи не твое дело, что стихи вовсе тебя не касаются ?
Хайям медленно поднял правую руку.
-- Это неправда. Я люблю Фирдоуси и некоторые стихи Ибн Сины.
-- Я не о том, Омар. Я имею в виду твои стихи, Именно твои, а
не чьи либо другие.
Хайям бросил хворостину в воду, подпер голову руками.
Васети сказал:
-- Мы, твои друзья, часто подбираем твои стихи. Прямо с пола.
И храним у себя...
-- ...и отдаете переписчикам? - перебил Хайям.
-- Только не я. Может быть, ты стесняешься занятия стихами?
Если это так, я никогда не напомню о них,
Омар Хайям погладил бороду, потер лоб обеими руками, точно у
него болела голова. И сказал:
-- Это неправда: никто не должен стесняться стихов, в том
числе и я, если они настоящие. Вот мое мнение о поэзии: она са-
ма жизнь! И тот, кто говорит: я позабавлюсь стихами, а потом об-
ращусь к настоящему делу, -- тот глубоко ошибается. Тот, кто
слагает хорошие стихи, тот живет полной жизнью. Поезжай в Гар-
м-Сир до самого моря, сходи в Лур до самого южного залива, поез-
жай в Казвин или в противоположную сторону -- в Хорасан, и на [Х-012]
всем нескончаемом пути ты встретишь людей, которые поют песни и
читают стихи. Ибо они хотят жить. Они не говорят, что Бируни
сказал то-то и то-то, они не говорят, что Архимед сделал то-то и
то-то, Они читают Фирдоуси и плачут вместе с ним, и радуются
вместе с ним. Когда достопочтенный Санаи пишет стихи, он живет
большой и нужной жизнью. Он при этом и шах, и султан, и хакан, и [Х-002]
раджа. Я хочу сказать, что он царь царей всех народов и стран.
Госпожа Поэзия слишком добра и слишком сурова. Лик ее и мил, и
уродлив. Это смотря по тому, к кому с каким сердцем и с какой
