лание остаться здесь? Отвечая мне, ты можешь быть убеждена в
том, что удерживать тебя силой не стану, мне не нужно и выкупа,
ты будешь свободна тотчас же и можешь уходить к... Хусейну, ко-
торый тебя обожает.
Эльпи сказала:
-- У меня тоже есть к тебе слово. Я тоже не все понимаю.
-- Что именно? -- он был немножко удивлен.
-- Может быть, ты ответишь сейчас, и это поможет мне.
Она бросила на него взгляд, тот самый, который увлекает муж-
чину в определенном направлении и помимо его воли. Настоящий
меджнун всегда покорен ему: это кролик под суровым взглядом
змеи. Истинно так!
-- Я очень тебе не нравлюсь? -- Глаза Эльпи -- две острых
стрелы. И устремлены они на Омара Хайяма.
Он что-то хотел сказать.
Она продолжала:
-- В том, что я тебе не нравлюсь, -- почти уверена. Но я не
знаю, почему ты в таком случае не продашь меня или почему не
заставляешь прислуживать тебе, как служанку? Одно из двух: или я
женщина, или я обыкновенная служанка, годная только для уборки
или готовки пищи. Я здесь не день и не два, но не ведаю, кто я.
А я должна это знать!
Она говорила еще в этом же роде, понемногу распаляясь, повы-
шая голос, то есть выказывая все признаки женского возбуждения.
Возбуждения приятного, притягательного, подобающего красивой
женщине. Эльпи была то ли рождена для любви, то ли умелые гра-
нильщики алмазов сделали из нее женщину настоящую -- с горячим
сердцем, нежной душою, непреклонную в любви и жаждущую любви.
Вопрос ее был не из простых. На искренность следует отвечать
искренностью. Любовь на этой земле должна цениться превыше все-
го. Ее не возьмешь с собою на тот свет. Невозможно любить в кре-
дит. И не надо упускать ее, если это любовь подлинная, а иначе
обкорнаешь себя, и притом беспощадно.
Он все еще поглаживал ее руку, а она ждала его слов.
-- Я не знала еще столь терпеливого мужчину...
-- Да?
-- Или столь холодного...
-- Возможно...
-- Или у тебя целый гарем в твоей обсерватории?
-- Гарема у меня нет, -- проговорил он.
-- В таком случае я не нравлюсь тебе! -- воскликнула Эльпи и
заплакала.
Признаться, Омар Хайям был удивлен и озадачен. Не ждал от нее
такого. Значит, в ней билось сердце пылкое и любвеобильное. Но
откуда такое у продажной женщины? И он тут же поймал себя на
том, что несправедлив к ней. Разве не была она игрушкой с отро-
ческих лет? Разве сильные мира сего щадили ее? Разве была она в
глазах их человеком, равным им во всем? И кто щадил ее самолю-
бие? Кто уважал в ней человека? Она стала такою, какою стала.
Нельзя от нее требовать чего либо необычного. И зачем, собствен-
но, требовать?..
-- Хорошо... -- сказал он.
Она отвернулась, чтобы скрыть свои слезы,
-- Хорошо, -- продолжал он, -- отвечу тебе.
Омар Хайям дал ей возможность прийти в себя, подал вина. И
сказал так:
-- Нет, Эльпи, ты нравишься мне. Может быть, со временем я и
сделаю глупость и влюблюсь в тебя. Именно поэтому я бы не хотел
ранить тебя неосторожным обращением, не хотел заявлять своих
прав. Мне нужна женщина, а не существо в образе женщины. Я хочу
чувствовать душу ее, любя ее оболочку и откровенно любуясь ею.
Признаюсь, я не из тех, кто ценит только душу. Она должна нахо-
диться в соответствующей оболочке. Разве я не вправе ждать, наб-
равшись терпения, ответного чувства ?
-- Вправе, -- прошептала Эльпи.
-- Я не хотел бы, чтобы меня любила невольница только потому,
что я ее хозяин.
Кажется, он растопил холодок, на мгновение остудивший ее сер-
дце. Кажется, он в чем-то разубедил и в чем-то убедил ее.
Он привлек к себе Эльпи, и она была податлива. Ее соразмер-
ный стан был совсем рядом, она приникла к нему легко, как моты-
лек. И плоть ее была невесомей дыхания ее.
-- Ты обезоружил меня, -- сказала она со вздохом. Ее щека ле-
жала на его щеке. Она поглаживала его мягкую. шелковистую боро-
ду. -- Говорят, у мужчин с такой бородой и характер мягкий.
Она смотрела на него глазами, полными доверчивости. Она как
бы искала покровительства...
Луна поднялась выше. Она стояла в дверях, готовая перешаг-
нуть через порог и войти в эту обитель, чтобы разделить трапезу
и разжечь сердца пламенем любви. Небо еще больше позеленело, оно
стало похожим на луг, напоенный влагою Заендерунда. А кипарисы
вовсе помрачнели, стояли непреклонно гордые. Прохладою веяло от
вечернего пейзажа, и хорошо, что в эти часы не горели светильни-
ки -- они только помешали бы чудному мгновению, которое могло
растянуться на часы.
Да, и посвист цикад слышался явственнее, чище. Он подымался в
вышину, и странное ощущение тишины и покоя охватывало все живое.
Небо и земля сближались в едином порыве, как два любящих сердца,
и оттого мир становился еще прекрасней и привлекательней.
Держа Эльпи в объятиях, Омар Хайям не переставал любоваться
небом и землею под небом...
Теперь уже ненужным казался ее ответ, которого он ждал в на-
чале трапезы. Но человек есть человек, и он вечно жаждет под-
тверждения своим мыслям. Это у него вроде болезни. И он напомнил:
-- Эльпи, ты обещала сказать... Почему я, а не Хусейн!
Она рассмеялась. И зубы ее сверкнули. И шея ее как снежная, и
в глазах ее все живые струи Заендерунда. И вся Эльпи как ртуть,
как живая вода из сказок древности. Вся она как сладкая песня в
маленьком оазисе. Такая песня лечит, словно лекарство, такая
песня -- свидетельство победы над стихией пустыни и стихией
смерти.
Она приблизила к нему свои губы, накрашенные красной помадой
из Шираза, и сказала: [Ш-009]
-- Ты человек умный, а ждешь пустяка. Разве не ясно тебе, что
ты мой возлюбленный, что я вижу сквозь твои одеяния то, что ви-
дит не всякий женский глаз, что сердце твое полно любви, а голо-
ва твоя -- голова пророка? Почему же я должна предпочесть друго-
го, почему должна мерить любовь мерилом лет?
Омар Хайям признал ее ответ достойным ее.
Он поцеловал ее в губы, жаждавшие любви, и рука его легла на
грудь ее, твердую, как айва.
Он мельком взглянул на любопытствующую луну и бездумно отдал-
ся этой молодой, искусной в любви женщине.
8
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ,
О ЧЕМ ОМАР ХАЙЯМ БЕСЕДОВАЛ
С ГЛАВНЫМ ВИЗИРЕМ
Главный визирь его превосходительство Низам ал-Мулк пребывал
в прекрасном настроении. Неторопливо поглаживал свою черную бо-
роду. И в глазах его отражалась полная луна. Он восседал на жес-
тких подушках, и розовая скатерть, похожая на гигантский лепес-
ток персикового цветка, лежала на каменном полу между визирем и
Омаром Хайямом.
Нынче было светло и без светильников и очень тепло.
Его превосходительству хотелось сегодня вечером подольше
удержать возле себя этого ученого, которого он пригласил ко дво-
ру его величества после того, как слава Омара эбнэ Ибрахима выш-
ла за границы Бухары, Балха и Самарканда, где умеют ценить сло- [Б-002]
во мудреца,
Ученый был почтителен: он слушал слова визиря обоими ушами,
он глядел на своего покровителя в оба глаза, и в то же время он
внимал легкому свисту цикад и следил за причудливыми сочетания-
ми лунного света и теней на широкой террасе. Казалось, весь ог-
ромный Исфахан нынче плывет, подобно ладье, в сплошном лунном
молоке под небом, наполненным запахами всех цветов мира.
Луна нынче тем более была удивительна, что стояла она белос-
нежным агнцем посреди сплошной бирюзы -- так красива была в эту
майскую ночь небесная сфера!
И Зодиак двигался медленно, чтобы все светила вселенной мог-
ли полюбоваться прекрасным Исфаханом.
Его превосходительство строг в правилах, набожен и точно сле-
дует учению пророка. Поэтому не слышно звуков ни чанга, ни бар- [Ч-001]
бада, и рабыни не услаждают мужских глаз своими жаркими пляска-
ми. И не раздаются слова нежных газелей. Все значительно проще. [Г-001]
Темный нубиец прислуживает мужчинам. Он старается держаться в
тени, чтобы не становиться между луной и его светлостью -- глав-
ным визирем Малик шаха. Нубиец высок, гибок, словно кипарис, и
молчалив...
Лунный свет падает на лицо хакима. Глаза его широко открыты,
небольшая бородка, словно легкая повязка, тянется от уха и до
уха.
Нубиец принес сосуд с шербетом, два тонкостенных фиала, суше- [Ш-007],[Ф-006]
ных фруктов, миндаля в сахаре. Его светлость притронулся к кув-
шину: от сосуда повеяло прохладой. И его превосходительство по-
думал про себя: "Это хорошо". Потом он взглянул на раба своего
вопросительно, не роняя ни слова. Нубиец не понял его. Оглядел
суфру -- не позабыл ли поставить чего нибудь? Но все как будто
было в порядке.
-- А еще? -- сказал визирь.
Нубиец не понимал господина, он не трогался с места, и его
светлость улыбнулся. Омар эбнэ Ибрахим Хайям знал эту улыбку:
широкую, открытую, истинную улыбку человека, у которого широкое
сердце и который снисходителен к человеческим слабостям.
-- Омар, -- сказал он мягко, -- скажи этому истукану, чего
недостает этой скудной суфре...
Омар Хайям бросил взгляд на суфру: она розовела по мере того,
как луна поднималась выше, а Зодиак поворачивался к Исфахану
всеми своими яркими созвездиями. Ученый не смог определить, че-
го же не хватает здесь. Мяса? Но ведь было сказано: фрукты и
шербет! Какой нибудь посуды? Но ведь все налицо: тарелки, фиалы, [Ф-006]
кувшин,..
И визирь пришел на помощь. Он сказал:
-- Я, кажется, намекнул достаточно ясно: вина недостает столу!
Нубиец разинул рот. Раб хорошо знал, что его превосходи-
тельство не терпит вина. Так зачем оно?
А визирь продолжал:
-- Приятная беседа требует вина... Не так ли?
Нубиец молчал из страха перед гневом господина. А ученый из
почтительности.
-- Я жду ответа, -- сказал визирь.
-- Лучшая часть застолья, -- сказал Омар, -- это беседа.
-- Верно, -- согласился его светлость. -- Беседа -- показа-
тель ума. И все-таки?
И он обратил свой взор к нубийцу, который стоял в тени и поч-
ти слился с нею. Он словно бы стал своей собственной тенью. Бес-
плотной. Как и надлежит рабу.
-- Шербет и миндаль -- что может быть лучше? сказал Омар,
чтобы угодить визирю.
На этот вопрос, обращенный к кому-то, ответил сам визирь :
-- Лучше вино! Так говорят...
И он подал знак нубийцу. И вскоре появились на суфре кувшин
красного и кувшин белого, как небосклон на рассвете, вина.
-- Поэты любят вино, -- сказал визирь.
-- Да? -- удивился Омар.
-- А разве нет?
Омар пожал плечами. Он сказал, что не очень хорошо знаком со
стихотворцами. Да, кажется, поэты любят вино, ибо оно будоражит
сердце и фантазию...
Ученый увидел -- причем очень ясно, -- что визирь прищурил
левый глаз, а потом пыхнул толстыми губами, слегка прикрытыми
негустой растительностью усов.
-- Можно подумать, что ты только понаслышке знаешь поэтов, --
проговорил он насмешливо.
И его превосходительство прочитал некие рубаи про вино и про
жизнь, воскрешаемую хмелем, про счастье, навеваемое им.
-- Твои? -- спросил он хакима.
-- Возможно, -- ответил Омар.
Визирь поразился.
-- Как это -- возможно?! Разве ты сомневаешься в этом? Разве
не узнаешь своих рубаи?
-- Я не поэт, -- серьезно ответил ученый. -- Моя профессия --
математика и астрономия. И философия.
-- А стихи? -- сказал визирь.
-- В свободное время, -- отвечал ученый. -- Иногда,
Визирь развел руками. Велел налить вина, что нубиец выполнил
с величайшей расторопностью.
-- Мои мечты не о стихах, -- сказал жестко Омар.
-- А о чем же? -- визирь пригубил шербет и поставил фиал на [Ф-006]
место. -- О чем же, Омар?
Хаким выпил вина, поднял вверх фиал и, словно бы провозгла- [Ф-006]
шая нечто идущее из глубины сердца, сказал:
