вем? Я связал вечность и мир, мир и наше краткое существование.
Все потому... -- хаким сделал паузу. -- Все потому, что ты, ес-
ли действительно любишь эту молодую женщину по имени Эльпи, не
можешь не мыслить, не можешь не быть своеобразным философом, не-
ким мудрецом или просто рассудительным. Ты меня понял?
Меджнун кивнул. (Судя по тому, что знал он арабский язык,
грамота отнюдь не была чужда ему. Это всегда заметно, когда
имеешь дело с человеком грамотным, малограмотным или вовсе не
грамотным.) Он сказал:
-- В общем, мне понятна твоя мысль, но мне неясно одно...
-- Что именно, Хусейн?
-- К чему все это? -- Он имел в виду и эти разговоры, и эту
трапезу.
Омар Хайям рассмеялся, предложил осушить чашу до дна.
-- Я ждал этого вопроса. Слова мои направлены только к одно-
му... Я хочу, чтобы ты уразумел хорошенько одну простую вещь: мы
живем недолгий срок. Увы, недолгий!
-- И что же?
Хаким покачал головой, и взгляд его стал грустным, словно
вспомнил он нечто весьма и весьма огорчительное.
-- В этот недолгий срок, -- хаким, кажется, обращался только
к себе, -- мы должны уместить и горе свое, и радости. Мы должны
и полюбить, и разлюбить, должны очароваться и разочароваться.
Многое предстоит пережить. Лоб наш покрывается сеткой морщин.
Сердце бьется все глуше и глуше. Мозг устает от постоянных за-
бот. Колени слабеют с годами и пропадает зрение... Я выхожу из
дому, ступаю на землю и вдруг ловлю себя на том, что ступил на
прекрасный глаз...
-- Глаз? -- спросил удивленный меджнун.
-- На прекрасный, Хусейн, на великолепный глаз!
-- Это как же понимать? -- Хусейн сам налил себе вина и вы-
пил залпом. Ему становилось все легче и легче.
-- Понимать следует в прямом смысле. Я ступаю на прекрасный
глаз. И ты ступаешь на прекрасный глаз. Все мы шагаем по прек-
расным глазам.
Меджнун подивился этим словам, отставил чашу, перестал есть.
Он вытер губы грубым платком, ухватился руками за собственные
колени, словно пытался вскочить.
-- Мы? С тобою? По глазам?.. По прекрасным глазам? -- нако-
нец вымолвил он.
-- Да, по самым настоящим, самым прекрасным, которые и плака-
ли, и смеялись. Это были сестры Эльпи, это были ее подруги, ее
предки, ее родители. -- Хаким на клонился и произнес довери-
тельно: -- Кто нибудь когда нибудь ступит и на ее глаза.
-- На глаза чудесной Эльпи?! -- вскричал меджнун.
-- Да, -- безжалостно произнес хаким.
-- О аллах! -- Хусейн вскинул руки, закрыл ими лицо и застыл. [А-017]
Так он просидел в полной неподвижности почти целую минуту.
Хакиму тоже тяжело. Но что поделаешь, такова жизнь, Не ему
переделывать ее. Так создал ее тот, который над хрустальным не-
бесным сводом сидит и все знает, все зрит и ничего не предприни-
мает для того, чтобы восстановить справедливость, чтобы не уби-
вать прекрасные глаза, яркие, как звезды в небе.
-- Вот видишь, -- продолжал хаким, -- как скверно мы живем,
как жалок наш мир и вместе с ним все мы и как жесток созидатель
всего сущего. -- Ему хотелось втемяшить эту мысль в голову моло-
дого меджнуна: -- Вот ты расстроен. Нерадостно и мне, Мы оба ох-
вачены жалостью к глазам тех, кого уже нет, мы осознаем неспра-
ведливость, царящую в этом мире...
-- Это ужасно, -- вздохнул меджнун, отнимая руки от поблед-
невшего лица.
-- Это не то слово, -- сказал хаким. -- Несправедливо все от
начала и до конца! Кто меня позвал сюда? Он! -- Хаким указал
пальцем наверх. -- Кто гонит меня прочь? Он! Кто заставляет ме-
ня страдать сверх всякой меры? Он! А зачем?
Хаким повернулся всем корпусом к меджнуну. Он смотрел на не-
го так, как смотрит великий индусский маг на очковую змею. Ома-
ру Хайяму хотелось, чтобы молодой человек сам ответил на этот
вопрос -- "зачем?". Хаким налил вина и почтительно поднес собе-
седнику чашу. Меджнун с благодарностью принял ее. Он не мог не
принять с благодарностью, ибо слова хакима западали ему в самое
сердце, хотя и не совсем понимал он, к чему тот клонит свою речь.
-- Не знаю зачем, -- чистосердечно признался меджнун и, к
своему удивлению, услышал:
-- И я не знаю зачем.
-- В таком случае где же истина, где правда? -- вопросил мо-
лодой человек.
Омар Хайям улыбнулся, поднес к губам чашу и сказал:
-- Истина на дне.
И выпил. И то же самое проделать посоветовал он Хусейну. И
Ахмаду тоже. Хаким вроде бы отшутился. Так подумал меджнун.
Однако это было совсем не так.
-- Вот, стало быть, дело какое, -- сказал Омар Хайям, -- жи-
вем мы с тобой считанные годы. И Эльпи тоже. Неужели же эти ма-
лые годы мы должны отравлять друг другу? А?.. Неужели, уважае-
мый Хусейн, не хочется тебе прожить эту жизнь красиво? Разве
секрет, что мы обратимся в глину? Самое ужасное заключается в
том -- прошу извинить меня за эти слова! -- что даже глаза ми-
лой Эльпи не избегнут этой участи. Когда проклятая смерть набьет
ей землею рот. Причем безо всякой жалости...
Хаким подождал, чтобы убедиться в том, что слова его действи-
тельно произвели впечатление на меджнуна. Тот глядел в полную
чашу и молчал. Слушал, не глядя на хакима, А за спиною его тор-
чал недвижный Ахмад с пустою чашей в руке.
-- О аллах! -- негромко произнес Омар Хайям. Что же это полу- [А-017]
чается? Дни жизни нашей строго отмерены в небесах, а мы грызем-
ся, как голодные гиены в пустыне. Отравляем существование себе и
другим. Я хотел, чтобы ты услышал сам то, что услышал. Из уст
самой Эльпи. И чтобы не мучился ты больше. Чтобы не тревожилась
и она.
Хусейн горько усмехнулся.
-- Ты молод, и ты будешь еще любим. Ты настоящий меджнун, и
тебе повезет в жизни, И не раз.
Хусейн медленно встал, чтобы не пролить ни капли вина. Выпил
всю чашу и разбил вдребезги, швырнув ее в угол. Вытер губы плат-
ком, злобно повел глазами, из которых впору было сверкнуть мол-
нии, и четко выговорил:
-- Будь проклят ты с твоею любовью и твоим учением!
И стремглав выбежал. Совсем как бешеная собака. И откуда то
издали донеслось:
-- Мы еще увидимся! Я, я...
Хаким пожал плечами, помял в пальцах кусочек свежего хлеба и
поднял глаза на Ахмада.
-- Может, я был не прав, Ахмад? А?
Ахмад ничего не ответил.
7
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ,
О ЧЕМ ХАКИМ БЕСЕДОВАЛ
С ЭЛЬПИ
Вечер был тихий и нежный: вверху сверкала луна, за балконом
стояли молчаливые кипарисы -- они были почти черные на фоне
светло зеленого неба, -- пели высоким голосом цикады. Одним сло-
вом, такой вечер на руку влюбленным, он помогает высказать то,
что не всегда может выразить язык в другое время суток, он воз-
вышает душу и заставляет особенно биться сердце.
А что было бы, если бы вдруг не стало этой огромной луны?
Если бы вдруг перестали петь цикады, а кипарисы поникли своими
гордыми верхушками?..
Эльпи не представляет себе, что бы стало тогда, Однако бог,
создавший все сущее, наверняка придумал бы еще что нибудь, что-
бы влюбленным было хорошо.
Хаким укорил ее. Он сказал:
-- Разве не достаточно самой любви? Разве требуется ее рас-
цвечивать как то по особенному? Настоящая любовь сама способна
светиться, подобно солнцу. Свет луны может померкнуть перед нею.
Она посмотрела на него такими большими, большими глазами. Эта
румийка с Кипра все-таки была удивительно хороша!
-- О чем ты думаешь? -- игриво спросила Эльпи,
-- В эту самую минуту?
-- В это самое мгновение!
Он колебался: ответить ли ей прямо? Ее тонкие пальцы лежали
покойно на груди ее. Но не было в этом кокетливом положении рук
и тени женской покорности. Одно сплошное лукавство, выраженное
едва приметным дрожанием пальцев...
Потом он перевел взгляд на ее ноги, на ярко-красные с фиоле-
товым оттенком ногти. Не было изъяна в этих ножках, даже ступни,
нежно розовые, были холеными, как у знатной хатун. Разве не эти
ножки обратили на себя его внимание там, на рынке? Разве не их в
первую очередь расхваливал ее хозяин -- грубый торговец не-
вольниками из Багдада?
И он ответил Эльпи по справедливости откровенно. Он сказал:
-- Я подумал о великом соответствии твоих рук и ног. Красота
их так необходима! Без нее женщина многое проигрывает.
-- А глаза? -- спросила Эльпи.
-- Глаза всегда привлекательны. В них просвечивает мягкая и
нежная душа. Но признаться, гармоничные руки и ноги есть первей-
шая необходимая женская принадлежность.
Эльпи очень обиделась за женщин. Она переложила руки с груди
на колени. А веки опустила книзу, и ресницы при этом мотнулись
черными молниями. Румийка хорошо знала силу рук своих и чары
ресниц своих.
-- Ты говоришь о женщине как о каком то неодушевленном пред-
мете.
-- Нет, я говорю о самом главном, что мне нравится в женщине,
-- сказал Омар Хайям. -- И говорю потому, что ты обладаешь всем
этим.
-- Правда? -- шутливо спросила Эльпи. И это вопросительно
шутливое "правда?" было неподражаемо.
Однако хаким оставался с виду спокойным, и это начинало воз-
мущать Эльпи: как, этот пожилой человек до сих пор равнодушен к
ней? Спокойно попивает вино, поглаживает бородку, глядит на
Эльпи прищуренными глазами...
-- А все-таки где твои жены? -- неожиданно спрашивает она.
-- У меня их нет.
-- А жена?
-- И жены нет.
-- Ты мусульманин? Ты веришь в аллаха? [А-017]
Он усмехается. Потом задумывается. Хитро поглядывает на нее:
зачем это понадобилось ей? Что ей в вере его? Эта красивая жен-
щина... Этот небольшой женский ум... И он говорит:
-- А если полумусульманин?
Она удивлена: разве бывают такие?
Он кивает: дескать, бывают.
-- Что же другая половина? Как тебя считать по другой полови-
не?
-- Тебе это очень хочется знать?
-- А почему бы и нет? -- Эльпи обнимает руками свои колени.
Ее змеевидные пальцы перед глазами его. Он смотрит на них. Не
может оторвать глаз. Они нравятся ему...
-- Считай полубезбожным, -- говорит Омар Хайям и допивает ви-
но.
-- Как ты сказал, мой господин?
И он повторяет, разделяя слоги:
-- По-лу-без-бож-ник... -- и подчеркивает: -- полу...
Эльпи так и не уразумела до конца: всерьез это или в шутку?
-- А я верю в своего бога, -- сказала она. -- Он всегда со
мной. Если бы не он, я не выбралась бы живою из множества бед,
которые уготовил сатана. Если бы не он, я не оказалась бы у тебя.
Омар Хайям налил ширазского вина, красного, как кровь, и ска-
зал:
-- Вот тут ты сама подвела беседу к тому делу, которое меня
более всего занимает. Но сначала выпьем.
Он пил с удовольствием, пил, не сводя с нее глаз. Понуждая ее
к тому же легкими кивками головы. Они выпили чаши до дна. И она
подумала: хорошо, что он полубезбожник. А иначе он пил бы только
шербет, Пить только шербет так скучно, особенно если вокруг те- [Ш-007]
бя сама госпожа по имени Любовь, если она царит безраздельно. В
прочие времена это не всегда важно, шербет или вино. Можно прек-
расно обойтись и водою. Нет, хорошо, что он "полу...". И тем не
менее он немного странноват: без жен, даже без жены, пьет вино и
называет себя полумусульманином. И это в самом Исфахане!
Он берет ее руку в свои и, поглаживая нежную, белую кожу, го-
ворит очень тихо, но внятно:
-- Объясни мне, Эльпи... Скажи по правде... Объясни мне: по-
чему ты все таки предпочла меня? Почему не ушла к этому молодо-
му, красивому Хусейну? Ты же знала, что я отпущу тебя, если ты
этого пожелаешь. Что я только для вида стану тебя удерживать.
Что от тебя зависит все, от твоего решения. Пойми меня: я стар-
ше тебя вдвое... Я богаче Хусейна, но это для тебя, возможно, не
имеет значения. Я хочу знать, Эльпи: насколько искренне твое же-
