Он велел подождать во дворе, а сам направился к хакиму.
Омар Хайям сидел один на ковре. Перед ним стояла тарелка с
жареными фисташками: их хорошо грызть, когда приходится думать.
Думаешь и грызешь, думаешь и грызешь.
-- О многоуважаемый хаким, -- сказал Али, входя в комнату, и
покорно приложил правую руку к сердцу.
Хаким посмотрел в его сторону, но мысли его были далеко. Зная
это, Али еще раз обратился к Омару Хайяму, пытаясь привлечь к
себе его внимание.
-- Слушаю, слушаю, -- произнес хаким.
Али подумал, что эти слова обращены не к нему, а к кому то
другому. Он сказал:
-- Тебя хочет видеть некий поэт из Балха...
-- Что?
Али повторил.
-- Поэт? -- недоверчиво спросил хаким.
-- Да, поэт.
-- Так отошли его, Али, в караваи сарай. Он, верно, перепу-
тал обсерваторию со странноприимным домом.
И взял пригоршню фисташек.
-- Нет, -- сказал Али.
Хаким удивился.
-- Что нет? Разве я не ясно выразился?
-- О многоуважаемый хаким, да пребудут с тобою все радости
земли...
-- Я не люблю витиеватую речь, -- заметил хаким.
-- Что?
-- Речь, говорю, не люблю витиеватую! Изъясняйся по челове-
чески. Ведь ты же не муфтий! " [М-013]
Али перешел на скороговорку:
-- Этот молодой человек пришел из Балха.
-- Много шляется народу по свету, -- проговорил хаким.
-- Он шел с одной целью...
-- С какой же?
-- Только с одной. Повидать тебя, о хаким!
-- Зачем?
-- Я же сказал -- он поэт.
-- Уж лучше бы ты привел немудрящего звездочета. Зачем нам
поэт? Особенно мне?
Али твердо стоял на своем. Казалось, настойчивость поэта из
Балха перешла к нему.
Али сказал:
-- Он шел по опаленной солнцем земле, на зубах его песок пус-
тыни, и в глазах его пыль пустыни. Один из погонщиков -- отец
этого поэта. Отец ничего не жалеет для сына. Он одел и обул его
так, чтобы не оскорбить твоих глаз...
-- Мои глаза ко всему привыкли, Али.
-- Он пил вонючую воду и ел гнилую пищу. Гиены пустыни чуть
не сожрали его...
-- Это преувеличение, Али.
-- Он шел к тебе, и смерть витала над ним...
-- А другие, которые шли вместе с караваном, разве бессмер-
тны? И очень глупо рисковать жизнью ради стихов, без которых
вполне можно прожить.
-- Однако, хаким, ты же не можешь без них!
-- Без стихов?
-- Да! -- дерзко воскликнул Али.
Омар Хайям перемешивал указательным пальцем фисташки. Долго
он это делал. Долго и молча.
-- Может быть, молодой человек желает узнать что-либо о све-
тилах? -- наконец проговорил он.
-- Нет. Он только поэт.
Хаким все думал.
-- Может, показать ему обсерваторию?
-- Нет, он желает говорить только о стихах.
-- Какой чудак! -- сказал хаким. -- Зови его. "Ради стихов?
-- подумал хаким. -- Ради стихов столько мучений на долгом пути?
Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный
день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!"
И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой че-
ловек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.
Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин шербета [Ш-007]
и кувшин вина.
-- Я недостоин этого! -- воскликнул молодой человек, поры-
ваясь встать, -- Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!
-- Сиди, сиди, -- сказал хаким, удерживая поэта.
Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь великого
поэта, все будет по твоему.
Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось,
что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.
Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя:
имя -- Рустам, а по отцу -- Зирак.
-- Рустам эбнэ Зирак? -- спросил Омар Хайям.
-- Да, господин, именно так.
Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:
-- Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фир-
доуси.
-- Почему так кажется, господин? -- смущенно произнес Рустам.
-- А по всему... И рост, и молодость... И это имя твое... Что
привело тебя сюда?
-- Мы шли долгим и трудным путем, -- сказал Рустам. -- Глаза
наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ве-
тер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось,
что буря заживо погребет весь караван. Это было между Балхом и
Нишапуром. Отец сказал мне тогда: "Вот до чего довели тебя сти-
хи".
-- Стихи? -- удивился Омар Хайям. -- А при чем стихи, когда
бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю?
Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не
мог.
-- Стихи сочиняются в свободное время, -- сказал хаким. -- Но
когда бушует буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять,
-- О господин мой, ты не так меня понял, -- сказал Рустам
вдруг на арабском языке.
Хаким поднял руку:
-- Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой род-
ной. Говори по-нашему...
-- Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в
Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.
-- О чем же?
-- О стихах... О высокой поэзии.
-- Ты, конечно, шутишь, Рустам. -- Хаким взял многократно
сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался
картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие го-
ры великого царства.
Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город
Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.
-- Ты видишь? -- спросил он. -- Какое это расстояние? Сколько
сот фарсангов, а? [Ф-003]
-- Много, -- ответил Рустам.
-- На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам.
Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже
убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они
знают, что это стоит барыша, который сулит им опасное путешес-
твие. А ты почему рисковал?
-- Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, -- сказал Рустам
и покраснел.
Хайям отпил вина.
-- Это хорошо! -- сказал он. -- Твой ответ мне нравится. Ра-
ди этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сер-
дцем, стоит очень многого. Не так ли?
-- Да, и я так думаю.
-- И ты решил ради стихов посмотреть свет?
-- Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.
-- О стихах?
-- Да.
-- Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?
Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:
-- Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто нибудь из них срав-
нится с тобой?
-- При чем тут я? -- раздраженно бросил Омар Хайям.
Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям вовсе
не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь
ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хайям -- поэт?
Омар Хайям -- надим -- постоянный собеседник его величества? [Н-001]
Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или
здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы ?
"Наверное, мне следует встать и уйти, -- подумал Рустам. --
Если я попал не к тому Омару Хайяму величайшему поэту, -- то,
разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не
морочить голову уважаемому хакиму..."
Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бе-
жать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на
руках оттопырены, и необычная бледность на лице...
-- Я прошел многие сотни фарсангов... -- сказал он, запи-
наясь. -- Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза
слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошибся
адресом?
-- Кого ты искал, Рустам?
-- Омара Хайяма.
-- Он здесь, перед тобой.
-- Но мне нужен поэт...
-- Зачем?
-- Чтобы поучиться у него мудрости...
-- У поэта Омара Хайяма?
-- Да, у него.
Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя,
прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их
особым произношением важных, по его мнению, слов. Смысл стихов
был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверос-
тишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блес-
тит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот
впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не
было на этом свете. Вот и все!
Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил моло-
дого поэта:
-- Ну и что?
Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говори-
лось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в
этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в
нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина -- это
руки красавицы, а сам кувшин -- из сердца ее. Иными словами,
красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гон-
чар смастерил кувшин.
Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же
скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.
А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и
повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по кру-
той винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из
небольших стрельчатых окон.
Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, нас-
колько хватал глаз, простирался огромный город. Над множеством
домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из за реки до-
носились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжь-
их колокольчиков. Река Заендерунд -- благодетельница крестьян --
шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по особенному
сверкал на солнце Исфахана.
А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирю-
зового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое сол-
нце не способно лишить его яркости, голубизны.
После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказа-
лось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался
таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы
слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту...
Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с
нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу -- до такой
степени была она начищена, Ярко-желтая медь слепила глаза.
-- Я и мои товарищи, -- начал хаким, -- каждую ночь проводим
здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину
небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по
Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на
нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти,
Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?
-- Нет, -- чистосердечно признался пылкий Рустам.
Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ
поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в уго-
ду тебе говорят "да". Хаким сказал про себя, что надо бы объяс-
нять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у
них самомнение преобладает над действительными знаниями. Навер-
ное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким
же был в молодости...
-- Я понял вот что, -- сказал Рустам, -- что ты, досточтимый
хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто -- не
смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?
-- Прямое, -- жестко произнес хаким.
Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание
было написано на лице его слишком явно.
-- Молодой человек, -- сказал хаким, -- я каждую ночь наблю-
даю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь
необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас я кажусь себе
песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и
всем тем, что сотворено руками аллаха -- всевышнего и милосер- [А-017]
дного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим че-
ловеком, который с трудом представляет себе все величие вселен-
ной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной,
