ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом се-
бе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов...
Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и га-
дал: "Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудес-
ные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще пред-
стоит разыскать?" Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не
будет конца...
-- Я говорил сейчас о небесной сфере, -- продолжал хаким, --
но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках...
Например, читал ли ты великого Ибн Сину?
-- Я знаю его стихи, -- сказал Рустам.
-- А его философские и медицинские книги?
-- Нет, не читал.
-- А что ты знаешь о господине Бируни?
-- Бируни? -- спросил Рустам. -- Это поэт?
-- Нет, великий астроном.
Молодой человек из Балха покраснел.
-- Рустам, я назвал всего два имени -- два великих светила
человеческого разума. А ты их не знаешь... К чему я веду речь? К
тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам, не-
жели двустишия и четверостишия. Ты понял меня?
Рустам кивнул.
-- Это уже хорошо, Рустам. Что такое поэт?
Рустам ждал, что хаким сам объяснит.
-- Я спрашиваю: что такое поэт?
Рустам неуверенно начал:
-- Человек, слагающий стихи... .
-- Неверно! -- хаким чуть не вскрикнул при этом. Казалось, он
произнес это слово не только для Рустама, но и для всего Исфаха-
на. -- У нас, в Исфахане, слагающих стихи больше, чем полагает-
ся. Каждый считает себя вправе поболтать пару раз стихами. На
досуге, после плотного обеда, немало любителей почитать соб-
ственные стихи. Но я говорю не о них! Я говорю о настоящих поэ-
тах. Ты меня понял?
Рустам кивнул еще раз.
-- Прекрасно! -- воодушевился хаким. -- Это мне уже нравится.
Я люблю, когда начинают понимать простые вещи. Это не так уж
легко, как кажется. А тебе, Рустам, мой молодой друг, пора по-
нять еще одну истину: поэт -- это прежде всего мудрец. Поэт --
прежде всего человек опытный в делах житейских и науке. Поэт --
человек дела, и, будучи таковым, он слагает стихи не ради соб-
ственного удовольствия, а в поучение людям. Поэт пишет стихи --
поэт учит людей. Не прямо, а косвенно. Не как имам, разбирающий [И-004]
с чужих слов главы корана, а как мудрец, сам постигающий тайны [К-021]
мироздания и увлекающий других за собой. Молодость хороша. Но
хороша она по одной причине: молодость может выбирать дорогу,
она вся перед нею. Но прежде всего надо набраться ума и знаний.
Это в первую очередь относится к поэту. Вот почему я показал те-
бе эту крышу и этот замысловатый прибор, именуемый астролябией.
Тебе это ясно?
И Рустам почтительно произнес:
-- О хаким, разреши задать тебе вопрос?
-- Задай.
-- Тот ли ты поэт, которого я ищу, или не тот?
-- Я не знаю, кого ты ищешь.
-- Омара Хайяма.
-- Да, я и есть Омар Хайям. -- Хаким подошел к астролябии и
повернул алидаду кверху, просто так, в глубоком раздумье. После
недолгого молчания сказал: -- Но я должен разочаровать тебя: я
астроном и математик.
-- А стихи? -- с отчаянием спросил Рустам. -- Стихи, которые
я читал? Разве они не твои?
Хаким ответил уклончиво:
-- Что ж с того?
-- Значит, ты и есть великий поэт?! -- воскликнул молодой че-
ловек.
Хаким обнял Рустама, заглянул ему в глаза, такие доверчивые,
и сказал:
-- Рустам, если ты хочешь быть поэтом, послушайся меня: учись
наукам, особенно математике и философии. Без них поэт не поэт.
-- Ну а ты, а ты? -- нетерпеливо вопрошал Рустам. -- Разве ты
не тот, кого я ищу?
И на этот раз уклонился хаким от прямого ответа.
-- Поэта судит только время, -- сказал он. -- Только оно
присваивает ему это великое имя. Только время покажет, кто поэт,
а кто простой стихоплет.
10
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О МЕДЖНУНЕ, КОТОРЫЙ В КРУГУ
СВОИХ ДРУЗЕЙ
Али эбнэ Хасан у самой границы пустыни. Дом его стоит на зе-
леной полянке, питаемой прохладой Заендерунда, а через десять
шагов отсюда начинается желтый песок. На таком песке ничего не
растет. И это понятно: попробуй посеять что нибудь на подогре-
той жаровне!
Высокая глиняная стена прочно отгораживает двор Али от проче-
го мира. Узкая и низенькая железная дверь ведет к дому. Дом не
очень плохой и не очень хороший: обычное жилище купца с достат-
ком ниже среднего.
Однако сам Али эбнэ Хасан не простой купец, все помыслы кото-
рого направлены на приумножение богатства. Так мог бы утвер-
ждать только тот, кто вовсе не знает Али или же судит о челове-
ке по случайной и кратковременной встрече с ним.
Али под пятьдесят. Высок и жилист. Такой чернявый, с пронизы-
вающим собеседника насквозь взглядом. Родился он в Ширазе, пос- [Ш-009]
тоянно живет в Исфахане, где у него две лавки: недалеко от мече-
ти и на базаре. Есть лавка и в Ширазе. Али торгует изделиями из
серебра и коврами. Покупает ковры Али у кочевников на юге, за
Ширазом. Но поскольку умен не только Али, у него много соперни-
ков в этом торговом деле.
Три жены у Али эбнэ Хасана. Аллах послал ему восемь детей. Из [А-017]
них только трое наследники. Остальные красивые девочки, похожие
на красивых матерей... Али эбнэ Хасан превыше всего ставил жен-
скую красоту и добродетель, и судьба послала ему жен по сердцу и
вкусу его.
Под холодной купеческой наружностью Али таилась душа полити-
ка. Да, да, политика, человека, для которого хлеб сам по себе
значит еще не все. Политика его была связана с религией. Пос-
кольку никто не призывал его к активной деятельности -- государ-
ственной, разумеется, -- он сам нашел поле для такой деятельнос-
ти.
Да будет известно вам, что Али эбнэ Хасан был шиит, то есть [Ш-008]
принадлежал к религиозной секте шиитов, которая родилась, как
говорят, где то в Аравии, а может, еще дальше. А когда именно
родилась -- мало кто помнит. У слабого, говорят, большая амби-
ция. У слабого, говорят, больше самолюбия, и слабый, говорят,
обидчив и честолюбив сверх всякой меры. Скажем прямо: Али эбнэ
Хасан был именно таков. Он сердился на себя и на весь мир отто-
го, что мало что значит в этой великой стране и ум его и рели-
гия остаются как бы за бортом плывущего государственного корабля.
У него были друзья и единомышленники. А у кого их нет? Но Али
эбнэ Хасан выбирал друзей самолично и допускал их к себе только
после долгого и изнурительного испытания. Если бы его величес-
тво знал, что творится в доме этого купца, он прислал бы своих
воинов, и те в мгновение ока стерли бы с лица земли и высокие
глиняные стены, и дом, который среди них. И поляну выжгли бы ог-
нем, и пепел шевелился бы на земле -- серый, мертвенно бледный.
То же самое стряслось бы, если бы сообщили обо всем этом главно-
му визирю.
Однако, справедливости ради, следует сказать, что Али эбнэ
Хасан не был самым ярым из шиитов. Находились куда более горя-
чие головы. Например, Хусейн-меджнун. Они, как голодные азиат-
ские тигры, жаждали крови, насилия. Кровь при этом имелась в ви-
ду чужая, насилие -- над другими, над этими проклятыми суннита- [С-006]
ми, которые букву священного корана ставили выше мысли о спра- [К-021]
ведливости. Слушая речи тех, кто посещал дом Али эбнэ Хасана,
сведущие люди сказали бы, что немало среди них и неких исмаили- [И-008]
тов, которые во сто крат злее обыкновенных шиитов.
Этот Хусейн, будучи бешеным меджнуном, был также и шиитом бе-
шеным. Иными словами, одним из тех исмаилитов, которые считали,
что только реки крови могут избавить правоверных от пут, коими
опутали их власть имущие сунниты, позабывшие или умышленно иска-
жавшие истинный смысл священной книги. Хусейн не скрывал от
своих друзей, что давно точит нож и пустит его в ход, как только
представится подходящий случай.
Вот и сейчас, с закатом солнца, он явился сюда по проторен-
ной дороге, и Али эбнэ Хасан и его гости сразу почувствовали,
что Хусейн до крайности раздражен
-- Я убью его, -- сказал Хусейн, как только переступил порог
дома.
Хозяин и гости вовсе не удивились этому: они были согласны,
что кого то следует убить. Но кого?
Али восседал в углу на пестрой подушке. Гости, поджав ноги,
занимали места по левую его руку.
Зеленщик Джафар жевал кусок тонкого хлебца и мрачно посапы-
вал. Он был толст. Он был не очень опрятен, и пот лил по упру-
гим его щекам. Он прищурил глаза и сказал, что знает, кого сле-
дует убить. Если угодно, напишет имя негодяя на бумаге, и тогда
можно будет проверить -- ошибся или точно угадал. Его друг по
имени Бакр -- мясник, специалист по потрохам -- весьма заинтере-
совался заявлением Хусейна. Да, разумеется. надо убивать, и к
тому же незамедлительно.
Зейналабедин-ассенизатор и старый Али-пекарь -- люди степен-
ные и зрелые. Они прежде подумают, а потом уж скажут, что сле-
дует делать: убивать или миловать. Зейналабедин эбнэ Хусейн,
собственно, не был ассенизатором в прямом смысле этого слова. Он
возглавлял славный цех неких оборванцев, спавших днем и приво-
дивших в порядок отхожие места по ночам. Это был уважаемый чело-
век, и под началом его орудовала скорее банда разбойников, неже-
ли ассенизаторов. Если бы главный визирь догадывался, кто это
шарит по ночам в непотребных углах, наверняка постарался бы поп-
ристальнее приглядеться к исфаханским золотарям...
-- Кого же ты решил убить, Хусейн? -- спросил Али эбнэ Хасан.
Он говорил шепеляво, но довольно четко. старательно выговаривая
слова.
-- Сам знаю кого, -- глухо произнес Хусейн.
-- Этого еще мало, -- заметил хозяин.
-- Да, это так, -- подтвердил Али-ассенизатор.
Четверо мужчин, перед которыми стояли глиняные сосуды с во-
дой и шербетом и, кажется, с вином, а также глиняные блюда с [Ш-007]
хлебом и жареным мясом, перестали жевать и пытливо разглядывали
Хусейна. Тот скинул с себя верхнюю одежду, бросил на нее свой
кинжал и опустился на пол. Он был очень зол.
-- Кто знаком с хакимом по имени Омар? -- спросил Хусейн.
Мужчины задумались.
-- Омаром эбнэ Ибрахимом... Звездочетом и мошенником.
-- Мошенником? -- протянул хозяин.
-- Да, с мошенником!
Али эбнэ Хасан кивнул. Да, он знаком с человеком, который но-
сит такое имя. Да, этот Омар к тому же и астролог, а может быть,
и надим. Но мошенник ли? О каком это Омаре ведет речь Хусейн? [Н-001]
Хусейн оторвал кусок лаваша, разорвал его на мелкие кусочки и
набил ими рот. Запросто. Как на базаре. В голодный день.
-- Если должность надима есть верный щит от всяческих гряз-
ных дел, -- сказал Хусейн, -- то мне не о чем говорить...
-- Почему же, сын мой? Говори...
-- Я полагал, что меня поймут с полуслова...
-- Возможно, и поймут. Разве это исключено? -- успокоил моло-
дого меджнуна хозяин, умудренный опытом и знанием наук. -- Но
надо хорошо подумать, прежде чем награждать человека таким ем-
ким словечком, как "мошенник". Ведь, как ни говори, понятие это
растяжимо: есть мошенник на базаре, есть в науке, встречается он
и во дворцах. Если угодно, и в мечетях. Разве все эти мошенники
равнозначные? Один надувает на ломаный грош, а другой обкрады-
вает целое государство. Кого же ты имеешь в виду?
Хусейн обескуражен, но поглядел на окружающих, словно бодли-
вый телок, и произнес загробным голосом:
-- Я имею в виду всякого, кто пользуется деньгами для того,
чтобы совращать людей.
-- Каких людей, Хусейн?
-- Обыкновенных.
-- А все таки? Нельзя ли поточнее?
-- Можно и поточней, -- Хусейн лязгнул зубами. Они были креп-
кие, и оттого звук получился устрашающий. -- Я спрашиваю: имеет
ли человек право красть чужую любовь? Красть только потому, что
мошна потолще твоей? И называть себя при этом правоверным?
