Там змеи в особенном почете, И обезьяны вроде домашних животных.
Там по дорогам бродят коровы и никто не смеет обидеть их.
-- Разумеется, разумеется, -- говорит визирь, -- множество
людей спит и видит во сне страны Индии. Разве не слышали расска-
зов о роскоши и богатстве стран Индии?
Хаким вполне согласен с визирем: каждое слово его соответ-
ствует действительности, еще и еще раз свидетельствуя о глубо-
ких познаниях его превосходительства...
-- Я угощу тебя неким напитком, -- многозначительно сказал
визирь, -- если ты еще не пробовал его.
-- И этот напиток индийский? -- спросил хаким.
-- Да.
-- Он крепок, словно вино?
-- Напротив, он как вода, но душистый. Одни называют его
"та", другие -- "ча", а иные -- даже "са". "Ча" есть корень ки-
тайский, в то время как слово "са", кажется, цейлонское или еще
какое либо иное.
Его превосходительство хлопнул в ладоши: дверь отворилась, и
вошли двое чернокожих, которые несли низенький столик, инкрусти-
рованный слоновой костью, сосуды серебряные и чашки с блюдцами
белоснежного цвета из индийской и китайской глины.
Низенький столик поставили меж беседующими. Из пузатого сосу-
да налили желтоватую жидкость в чашки, и те чашки подвинули к
визирю и хакиму. Вскоре хаким почувствовал душистый запах, сме-
шанный с паром, и не мог разобрать, что что за запах...
Визирь посоветовал хакиму не притрагиваться к чашке, пока не
принесут меду и засахаренного винограда. И тогда, пригубляя из
чашки, следует пить эту жидкость, именуемую "ча". Она не должна
быть очень горячей или чрезмерно охлажденной, но такой, как
стерпят губы и язык. Говорят, что напиток этот придает силу и
гонит живительную влагу по всем внутренним органам -- дыхания,
пищеварения и кроветворения.
Хаким слышал краем уха о подобном напитке из далеких стран,
но пить ему не приходилось. Надо полагать, что глоток такого
"ча" стоит целого жбана прекраснейшего ширазского вина. А заме-
нит ли "ча" целый жбан?
Пока напиток остывал, визирь сказал:
-- Да будет тебе известно, уважаемый господин Хайям, что я
близок к завершению некоего труда, который назвал бы книгой об
управлении...
-- Управлении? -- удивился хаким.
-- Да, именно об управлении. Я имею в виду государство, а не
маленькое хозяйство. Объясню, в чем дело... Визирь притронулся
пальцами к чашке и быстро отнял руку: "ча" был все еще слишком
горяч. -- Государство управляется мудростью правителя. Мудрость
правителя проистекает от волн аллаха, который есть всему начало [А-017]
и конец. В священной книге приведены основы нашего существова-
ния. Живое и мертвое подчиняются законам. И когда жизнь услож-
няется, когда государство, подобное нашему, избирает силу и
простирает неограниченно свою мощь, требуется большое умение,
чтобы как следует приложить божественные установления к буднич-
ной жизни правителя и его подданных.
Хаким кивнул. И тоже притронулся пальцами к чашке, Ему пока-
залось, что она достаточно остыла.
-- Пей, -- сказал визирь и пригубил напиток.
Хаким отпил глоток. Еще глоток. Подражая его превосходи-
тельству, вдохнул аромат непонятного питья...
-- Ну и как? -- спросил его визирь.
-- Вино лучше, -- простодушно ответил Омар Хайям.
-- Не делай преждевременного вывода, -- посоветовал ему ви-
зирь. -- К этому напитку надо привыкнуть. -- И, посмеявшись чу-
точку, добавил: -- Если его добудешь, разумеется. Да и цена на
него велика.
Хаким продолжал пить маленькими глотками напиток по названию
"ча".
А визирь продолжал:
-- Я хочу задать один вопрос. Он касается наиболее деликатно-
го места в моей книге, Я не сомневаюсь в том, что она вызовет
споры. А враги мои, в первую очередь этот разбойник Хасан Саб-
бах, станут поносить меня пуще прежнего. Но дело сделано: книга
почти готова, и никто не помешает мне обнародовать ее. Согла-
сись, что править нашим государством не так просто. Оно раскину-
лось чуть ли не на полмира. И разный проживает в нем народ. В
том числе и разбойник Хасан Саббах со своей шайкой. От благочес-
тивых мусульман до безбожников и разбойников -- вот тебе поддан-
ные на любой вкус! Исходя из собственного опыта, я даю советы
правителям. Излагаю свои мысли...
Хаким кивнул: дескать, все понятно и справедливо.
-- Но в такой стране, как наша, где человек живет земледе-
лием и меньше торговлей, очень важно, чтобы крестьянин чувство-
вал себя в каком-то роде равноправным человеком. А?
Омар Хайям молчал.
-- Я так думаю, -- продолжал визирь. -- А что значит быть че-
ловеком? Надеяться на силу своих рук и на землю свою. Мне кажет-
ся, что грабить землепашца не полагается. Это противно священ-
ной книге и всем установлениям шариата. Тут должна быть граница. [Ш-003]
А иначе придется согласиться с этим Хасаном Саббахом и разру-
шить все устои нашего государства. Что ты скажешь, хаким?
Омар Хайям поставил чашку.
-- Твое превосходительство, -- начал он, -- ты всегда пора-
жал меня неожиданностью течения своих мыслей и дел. Я вечный
должник твоей щедрости. И то, что услышали мои уши, есть вели-
кое благо для меня, бальзам для сердца моего. Как подданный и
слуга его величества я ощущаю великую мудрость в твоих речах. А
твое решение обнародовать книгу правителя есть благо для всего
государства.
Его превосходительство слушал речи хакима благосклонно, ибо
знал, что язык ученого повторяет то, что на сердце у того, и что
хаким не покривит душою.
-- Ты правишь мудро -- твои седины тому свидетели, -- гово-
рил Омар Хайям горячо. -- И то, что ты обратил свои взоры на
тех, кто копошится в земле от зари до зари, есть плод твоей ве-
личайшей прозорливости. Твое превосходительство! -- воскликнул
Омар Хайям. -- Ну сколько лет живет на земле человек? Иногда
этот век можно определить по пальцам рук и ног. Иногда -- вдвое,
втрое больше. Пусть даже вчетверо. И все? Да, все! Увы, так по-
ложил аллах, и никто не в силах отменить его приговор. Три чет- [А-017]
верти населения нашего государства копошится в песке и навозе. В
поте лица своего добывает хлеб, как высшее благо. Но ведь кусок
этот очень часто вырывают у него изо рта. Беззастенчиво, грубо,
жестоко, безжалостно. Ему говорят при этом: "Это для твоего гос-
подина". Ему говорят при этом: "А это для твоего верховного вла-
дыки". Ему говорят: "А это для защитников твоих, совершающих
ратные подвиги". А это же крестьянин! В одном лице. С одной жиз-
нью. Одним сердцем.
-- Вот я о нем то и спрашиваю тебя, хаким.
Омар Хайям развел руками.
-- Если ты ждешь от меня ответа чистосердечного, я скажу.
-- Именно, -- сказал визирь твердо.
Подумав, Омар Хайям сказал:
-- Я слишком долго смотрю на небо. Слишком долго изучаю дви-
жение светил. Я мысленно достиг крайнего предела: хрустального
свода, над которым бездна. Мне порою кажется, что жизнь светил
мне яснее, нежели наша, человеческая. То, что под боком, полно
еще большей тайны, чем то, что над хрустальным сводом. Да, да!
Главный визирь слушал внимательно, Ученый, который был намно-
го моложе его, пользовался уважением визиря. И словам хакима ви-
зирь придавал соответствующее значение.
Омар Хайям развивал свою мысль следующим образом :
-- Нет мудрости в мире выше, чем мудрость аллаха, великого и [А-017]
милосердного. Это должно быть признано в начале всякого рассуж-
дения. Потом следует, исходя из мудрости его, посмотреть на се-
бя и себе подобных. После такого анализа я решил: здесь, на зем-
ле, должна быть обеспечена человеку сносная жизнь. Обещаниям
нельзя верить! Да, нельзя верить!
Последние слова хаким произнес столь решительно, что заста-
вил насторожиться главного визиря. Тот отхлебывал "ча", не спус-
кая глаз с хакима.
-- Мне обещают эдем? Прекрасно! Мне сулят сытую жизнь на том
свете? Прекрасно! Мне обещают любовь очаровательных гурий? Хоро-
шо! Однако, твое превосходительство, поскольку ты пишешь книгу,
знай: ничто против этой жизни -- та, ничто против этих женщин --
те гурии! И вина глоток сильнее посулов. Вот к какому выводу я
пришел, изучая вселенную такою, какая она есть.
Визирь не перебивал, не пытался помешать случайным жестом. Он
держал чашку обеими руками, как бы грея их. Не часто приходи-
лось ему видеть хакима столь возбужденным. И он подумал, что
разговор этот пришелся хакиму по душе, что хаким говорит то, что
думает. А это надо ценить...
-- Поэтому, -- продолжал Омар Хайям, -- мне понятно твое
просвещенное желание обратить внимание на судьбу тех, кто кор-
мит и поит нас. Государство только выиграет, если обретет дове-
рие крестьянина... Что было прежде? О чем пишут старинные книги?
Страна не имела единого правления. Иноземцы приходили и грабили.
Господин грабил слугу, купцы обманывали честных людей. И не бы-
ло во всем этом никакой мудрости. Его величество счастливо об-
рел в твоем лице правителя всемудрого и всевидящего. И государ-
ство обрело покой, порядок. Караванные пути свободны, купцов
больше не убивают и не грабят.
-- А Хасан Саббах? -- мрачно спросил визирь.
-- Чтобы победить его в кратчайший срок, чтобы одержать верх
над всеми, ему подобными, нужно милосердие к тому, кто копошит-
ся в земле и стучит по меди молотком с самого раннего утра. На-
до выбить оружие у врагов, проявив внимание к смертному. И ты,
твое превосходительство, верно поступаешь, раздумывая над нес-
частной судьбой крестьянина, раздираемого нуждой, голодом и на-
силием. Надо исключить эти три понятия из его жизни, да из на-
шей тоже, и тогда многое наладится само собою,..
-- Ты так полагаешь, хаким?
Омар Хайям снова вспыхнул, словно на миг приутихшее пламя. Он
сказал:
-- Особенно насилие, твое превосходительство! Вот где зло,
вот где беда всех бед! В семье и в государстве, в государстве и
во всей вселенной!.. Я как то был в Тусе. И однажды увидел воро- [Т-007]
ну на крепостной стене. Она клевала кость, на которой чудом
удержался кусок вонючего мяса. И я подумал: чья эта кость? Мо-
жет быть, прежнего правителя Туса?
Визирь вздрогнул.
-- Что ты говоришь, хаким? -- сказал он брезгливо.
-- Я говорю правду, -- ответил Хайям, -- только правду. И хо-
чу обратить твое внимание вот на что: умрет бедный, умрет и его
правитель. Кому достанется этот мир? Только грядущим поколениям.
А больше никому!
-- Это так, -- согласился визирь.
-- Напиши в своей книге страницы разума, внуши правителям
всех степеней, что насилие есть главное зло. Внуши уважение к
человеку, потеющему на клочке земли. И тогда твоя книга, кото-
рая, я уверен, есть великое произведение, станет еще более вели-
кой. Вот мое слово!
В огромном зале тихо. Солнце довольно высоко над зубчатыми
голыми скалами и разом прорвалось сюда. Оно заиграло своими лу-
чами на медных светильниках, на белоснежных вазах и загорелось
зеленым пламенем на неких вьющихся растениях, обрамлявших высо-
кие и узкие окна.
-- Да, -- прервал молчание визирь, -- ты сказал хорошо. А
главное -- откровенно. Я хотел услышать твое мнение, чтобы укре-
питься в своем. Когда пишешь, надо верить тому, что пишешь, на-
до быть убежденным в этом. Не так ли?
-- Истинно так, -- подтвердил хаким.
-- Спасибо тебе за твои слова. Мне кажется, что книга моя бу-
дет полезной, и я дам тебе ее почитать, как только закончу.
Хаким поблагодарил за доверие, за приятную беседу, которую
неожиданно подарил ему визирь. И хотел было уйти. Но визирь ос-
тановил его. Встал, взял хакима за плечи, как бы полуобняв, и
прочитал рубаи. Наизусть.
Рубаи звали слушателя на лужайку, на грудь милой, к кувшину
вина. Поэт говорил: пей и люби, и час этот твой. Поэт утверждал,
что идущий по земле постоянно ступает на чей-нибудь глаз. Может
