Хаким смотрел вверх, в темный потолок, лишенный света и отто-
го такой далекий и загадочный, как сам небосвод.
-- Эльпи, -- сказал он, не поворачивая головы, -- если тебе
кто нибудь предложит блаженство на том свете, не меняй земные на
них. Поверь мне! Я изведал людское горе. Я видел счастье. Меня
бросало вниз, на дно сухих оврагов. Я поднимался на седьмое не-
бо. Я и холодал, и нежился в тепле. Я и голодал, и знал сытую
жизнь. Я был любим и сам любил. Меня бросали, и я бросал. И ска-
жу тебе по истине: лучше быть брошенным здесь, чем горячо люби-
мым на том свете. Это мое убеждение. Ты меня поняла?
Эльпи молчала. Она думала о нем: "Ни жены у него, ни детей,
ни гарема. Такой одинокий и такой чудной в своих размышлениях".
Она перебрала всех мужчин, которых удержала ее память, и решила,
что такого еще не знала. Он был любопытнее, несомненно, умнее и
привлекательнее других мужчин своими взглядами на жизнь,
Этот мужчина достаточно строен, грудь его вполне широка и
крепка. Но красота его в глазах его и речах.
А он продолжал, уже как бы для себя самого:
-- Я каждую ночь вперяю взгляд в бесконечность небесной сфе-
ры. Я мысленно достигаю хрустального купола. Я пытаюсь постичь
тайны, скрытые от других. Я иду дорогой моего учителя Ибн Сины и
Бируни. Архимед, Птоломей и Евклид указывают мне великие пути в
пространстве. И с каждым днем небо становится для меня еще бо-
лее загадочным, чем в тот день и час, когда я впервые посмотрел
на него. Я изучаю движение Солнца, которое ходит вокруг нас. Я
прислушиваюсь к вращению Земли, которое загадочно. И я говорю
себе: мир прекрасен, мир вот этих глаз, вот этих губ, вот этих
бедер и этих ножек...
Говоря это, хаким поочередно целовал то, что называл, и поце-
луи его были горячи, как клейма для коней в туранских степях. [Т-006]
-- Истинно говорю, Эльпи: без этого мир не стоит и лукович-
ной похлебки. Без тебя и твоих глаз он пуст, он угрюм, он стра-
шен. Без тебя в нем холодно и темно, как в пещере, в которой жи-
вут медведи памирских гор.
Она, смеясь, прижала ладонь к его губам, чтобы он замолчал. А
он целовал ладонь и говорил:
-- Разве вот это не рай? -- Он обвел рукой пространство над
собой и вокруг себя. -- Это тело прекраснейшей из женщин, этот
свет прекраснейшего из светил. Чем не рай?
Она погрозила пальцем. И сказала:
-- Скольким ты говорил все это, мой господин? И точно такими
же словами?
Для него этот вопрос был несколько неожиданным. Налил себе
чашу до самых краев и, стараясь не пролить драгоценной влаги,
сказал:
-- Многим, Эльпи, очень многим.
Она захлопала в ладоши. Словно бы от радости. Словно бы от
случайного открытия, весьма приятного душе ее и сердцу.
А он пил не отрываясь, пил с упоением, с любовью, увлеченно.
-- А мне? -- простонала Эльпи.
Он подал фиал и ей. Любуясь ею, спрашивал себя: "Где же [Ф-006]
больше тайны -- на губах ее или на небесном своде, опоясанном
Млечным Путем?" И не мог ответить на этот вопрос.
17
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ТОМ, КАК ОМАР ХАЙЯМ
И ЕГО ДРУЗЬЯ БЕСЕДУЮТ
ПОД ЗВЕЗДАМИ
Чернильное небо. Чернильная земля. И сама обсерватория во
мраке. Хазини слегка поднял противоположный глазу край алидады
-- и в бездонной дали возникает созвездие Лебедя. Лоукари и Омар
Хайям любовались звездным небом -- таким ясным и таким чистым
сегодня ночью. Луна еще не взошла, и поэтому звезды, словно зо-
лотые монеты на черном бархате.
Появился Васети. Он поднялся по винтовой лестнице с нижнего
этажа, где производил некие математические вычисления.
Было слегка прохладно. И это благодаря Заендерунду, который
сладко шумел недалеко отсюда.
-- Такая ночь для любви, -- сказал хаким, -- а мы с вами
смотрим на небо. А ведь могли бы любоваться красавицами?
Хазини, не отрываясь от прорези алидады, сказал, что любая
дева всегда лучше созвездия Девы. И всякую деву на земле, как и
на небе, окружают Волопасы, Львы, Вороны, Гидры и прочее. Если
любовь принять за некую эклиптику, то она пройдет как раз через
Деву, а по обе стороны от нее, то есть эклиптики, окажутся Воро-
на с Гидрой и Волопас. Разве это не символично?..
Шутка астронома, хоть и не блистала особым остроумием, разве-
селила ученых.
-- Господин Хазини, -- сказал Омар Хайям, -- смотрит на небо,
а на сердце у него самое обыкновенное, земное.
-- Любовь соединяет и небо и землю воедино, -- заметил Хазини.
-- Согласен, -- сказал хаким.
Васети сравнил любовь и поэзию. Последняя мертва без любви.
Что на это скажет уважаемый хаким?
-- Ничего не скажу, -- отозвался тот. -- Аксиома не требует
доказательств. Это еще древние знали. Я держусь того мнения, что
вообще нельзя отрывать любовь от поэзии -- их надо называть еди-
ным словом.
-- Я еще не знаю такого, -- признался Васети.
Хаким обратился к Хазини:
-- Оторвись на минутку от Девы. Послушай нас.
-- Я смотрю на Лебедя, а не на Деву.
-- Это сейчас все равно. Речь идет об очень важном.
Хаким был в особенном, приподнятом настроении: ему обещаны
деньги на работы по определению расстояний до небесных светил,
обещана помощь в распространении нового календаря "Джалали", и,
наконец, девица по имени Айше согласилась подарить ему час-дру-
гой где-нибудь на берегах Заендерунда...
Хазини отошел от астролябии, протер глаза:
-- Так о чем это вы? О поэзии или о любви?
-- О том и другом, -- сказал Васети. -- Мы ищем слово, кото-
рое объединило бы эти два прекрасных явления нашей жизни.
-- Любовь и поэзию? -- удивился Хазини.
-- А что? Разве они не родные сестры?
-- А куда же девать науку?
-- Любовь и поэзия выше!
Хазини с этим не согласился. И стал доказывать, что если без
любви человечество не обходится в силу своего естества, то без
поэзии прожить еще можно. Человек, то есть поэт, живет и вслед-
ствие этого сочиняет стихи и поет их. Значит, жизнь, а следова-
тельно, и любовь выше поэзии.
Васети назвал эти рассуждения достойными какого-нибудь дабира
-- письмоводителя, -- но никак не ученого. Он, Васети, уверен,
что любовь и поэзия -- одного корня, но назвать этот корень од-
ним достойным именем пока затрудняется,
-- Я не думал, что ты такой, -- сказал Хазини,
-- Какой? -- насторожился Васети.
Было очень темно и невозможно следить за выражением лица со-
беседника. Однако, судя по голосам, по оттенкам их, друзья нахо-
дились в добродушнейшем состоянии. Настроение хакима всегда пе-
редавалось им.
-- Ты мне казался немного суховатым, -- объяснил Хазини. --
Твоя стихия звезды. И больше ничего!
-- Неужели свои мысли о любви я должен нести высоко, наподо-
бие знамени?
Хаким вмешался в разговор. Он сказал:
-- Спор пустой. Поверьте мне, друзья: человек одинаково обя-
зан своим существованием и любви, и поэзии. Что же до их объеди-
няющего имени, то оно существует. И знаете, как оно произносится?
Омар Хайям воздел руки к небу и торжественно провозгласил!
-- Жизнь, друзья, жизнь!
Он обнял своих друзей, прижал каждого к груди.
-- Вот так, как я обнял вас, -- сказал он, -- так и жизнь
объемлет и любовь и поэзию. Если за поэзией не признавать права
называться самой жизнью, значит, выхолостить ее. Как холостят
баранов и прочих животных. Да, друзья мои, я пришел к этому вы-
воду, прожив почти сорок пять лет.
Васети попытался поймать хакима на слове:
-- Значит, ты поэт, хотя ты это и пытаешься отрицать.
Хаким энергично возразил:
-- Я говорю о поэзии, а не о поэтах. Поэт -- Фирдоуси. Поэты
-- Рудаки и Дагиги. Поэт в наше время -- хаким Санаи. А все те,
кто наловчился сочинять бейты и рубаи, газели и касыды, -- все [Б-010],[Г-001],[К-006]
эти "цари поэтов" при дворах, позорящие просвещенный слух, --
дурацкие создания. Я говорю не об их поэзии. Я говорю не о поэ-
зии, угодной шахам, султанам, хаканам и их многочисленным визи- [Х-002]
рям. Это не поэзия! Это подобие поэзии, фальшивая подделка. Ког-
да мудрые люди говорят слово "поэзия", значит, имеют в виду са-
му жизнь, то есть жизнь, продолжающуюся в поэзии, один из рука-
вов реки жизни. А река жизни -- да будет вам известно! -- широ-
ка и необъятна.
Васети сказал:
-- Уважаемый хаким, нас сейчас трое. Над нами только звезды,
а под нами спящий Исфахан. И мы должны говорить только правду.
Верно говорю?
-- Да, -- подтвердил хаким. -- Это условие нашей дружбы, об-
щей работы и общей цели.
-- Прекрасно! -- воскликнул Васети. -- Ответь мне, уважаемый
хаким: что есть твои стихи?
Во вселенной наступила тишина. Секунда. Другая. Целая минута
тишины! Омар Хайям обдумывал свой ответ: правдивый, искренний.
-- Какие стихи ты имеешь в виду?
-- Которые мы читаем на полях твоих геометрических вычисле-
ний и философских трактатов, -- пояснил Васети.
Опять тишина во всей вселенной. Секунда. Другая. Целая мину-
та тишины! И хаким ответил:
-- Это часть моей жизни. -- И скороговоркой добавил: -- Но я
не поэт. Это звание слишком высокое. И еще добавил: -- Эклипти-
ка пронизывает все существо созвездия Девы. Очень жаль, что где
то рядом нет созвездия Поэзии...
-- А Лира? спросил Хазини.
-- Это не совсем то, На ней может бренчать любой.
18
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ТОМ, КАК ХАКИМ ПИРУЕТ
С ПРЕКРАСНОЙ АЙШЕ НА БЕРЕГУ
ЗАЕНДЕРУНДА
-- Аллах накажет тебя! -- говорит Айше. [А-017]
-- Ну и пусть! -- отвечает Омар Хайям.
-- И ты не боишься его гнева?
-- Боюсь.
-- А почему же ты говоришь "ну и пусть"?
Хаким не желает нынче ломать голову над различными вопросами.
Он отвечает весело первыми сорвавшимися с языка словами:
-- А потому, Айше, что гнев твой страшнее.
Эта небольшая лужайка, на которой устроились Айше и Омар Ха-
йям, словно зеленое ложе. Со всех сторон она окружена кустарни-
ками. В двух шагах шумит, пенится на камнях, бурно лижет берега
светло зеленая река Заендерунд. Над головою кусок неба -- с
одеяло, не больше. Такое синее небо, излучающее зной. На траве
белая скатерть. Вина и фруктов вдоволь. Фрукты и жареное мясо.
Зелень и мясо. Но главное -- вино. Такое сыскать не так-то прос-
то. И тонкостенные глиняные чаши отменной работы. Их очень мно-
го. Ибо хаким любит в разгар пирушки разбивать чашу о какой-ни-
будь камень. Черенки разлетаются в стороны. С треском. И Омар
Хайям хохочет. Ему становится веселее, когда разбиваются чаши...
Сколько лет Айше? Может быть, восемнадцать? Ее мать убирает
нижний этаж обсерватории. Это бедная женщина. И у нее единствен-
ная дочь. У Айше большие, грустные глаза. Хаким их называет ту-
рецкими. И поясняет:
-- Глаза турецкие -- прекраснейшие в мире.
Айше краснеет, бледнеет и снова краснеет.
-- Я очень стар? -- спрашивает Омар Хайям.
Она не отвечает.
-- Наверное, очень, -- вместо нее произносит сам хаким.
-- Нет, не очень, -- говорит она. И краснеет. -- Аллах нака- [А-017]
жет тебя. .
-- За что же, Айше?
-- За то, что изменяешь ей...
Он привлекает ее к себе: ну зачем забивает она себе голову
чужою любовью?
-- Я люблю всех женщин, -- говорит Омар Хайям.
-- Как всех? -- удивляется Айше,
-- Разумеется, всех. Очень просто.
И он целует ее. И ей волей неволей приходится верить ему, ибо
нет, наверное, на свете поцелуев слаще этих...
-- И потому я люблю тебя, -- поясняет он.
-- А ее?
-- Ее тоже.
Он подносит ей чашу с вином. Отпивает из собственной. Омар
Хайям советует ей пить без промедления и пьет сам. Разве можно
не пить, когда с ним Айше?..
Он спрашивает ее:
-- Айше, откуда у тебя такие точеные ножки?
