О НЕКИХ ЗАГОВОРЩИКАХ
Сегодня Хусейн находился в кругу своих истинных друзей. Сегод-
ня, как ему казалось, мог дать полную волю своим словам и усла-
дить слух свой правильными речами.
Началось с того, что неистовый Хусейн заявил, как и там, у
Али эбнэ Хасана, что намерен убить подлого совратителя хакима
Омара эбнэ Ибрахима. Того самого, который ведает обсерваторией,
что за рекою Заендерунд, и который, по слухам, является надимом [Н-001]
его величества.
Наверное, это небольшое сборище можно было бы назвать шайкой.
Однако все дело в том, что цели, которые ставились и обсужда-
лись здесь, нравились кой-кому, Поэтому слово "шайка" не совсем
точно в данном случае. Эти молодые люди представляли собою са-
мое крайнее крыло исмаилитов. Были они особенно нетерпеливы и
беспощадны. Даже сам Хасан Саббах осуждал таких.
Когда Хусейн произнес имя хакима, хмурый волосатый молодой
человек по кличке Тыква спросил:
-- За что ты хочешь наказать его?
-- Он отбил у меня любимую. Купил. Любимую Эльпи. Румийку.
У Тыквы была большая голова и брови нависали над глазами,
словно козырек над входной дверью, и глаза были округлы и хищны,
как у филина. А лицом был рыж к угрист. Он криво усмехнулся.
-- А как же еще отбивают женщин? Ясно же деньгами.
-- Нет, -- возразил Хусейн, -- не просто мошной, а нагло, хо-
рошо зная, что она моя.
-- Если твоя, бери ее, -- резонно посоветовал Тыква,
-- Это не так то просто, -- сказал Хусейн.
-- Почему ?
-- Потому что хаким держит ее на запоре.
Двое головорезов по кличке Пловец и Птицелов поддержали Ху-
сейна: уж очень не терпелось им перерезать кому-нибудь горло. А
вот Джафар эбнэ Джафар, не желавший скрываться под кличкой, ска-
зал, что есть у него свое особое мнение. Это был сухощавый моло-
дой человек. Глаза у него навыкате. Лоб не но годам морщинист.
Приплюснутый нос и большие жилистые руки со вздувшимися венами.
Он сказал, что противно слушать слова Хусейна. Про какую то
там шлюху и ее престарелого любовника. На протестующий жест мед-
жнуна он ответил испепеляющим взглядом. "Это еще что?! -- гово-
рил его взгляд. -- Что за благоглупости в это тревожное время?
Разве перевелись женщины? Разве свет сошелся клином на какой то
Эльпи? Затевать глупую ссору из-за румийки? Да пусть будет даже
ихняя богиня!"
-- Не будем морочить друг другу голову, -- хрипло произнес
Джафар эбнэ Джафар. -- Лучше займемся настоящим делом.
Его отец был великолепным чеканщиком. Да и сам Джафар непло-
хо чеканил по меди и железу. Но больше помогал отцу. Самому бы-
ло недосуг -- его занимало кое-что поважнее. Его знали в тайных
кругах исфаханских исмаилитов как человека крайних действий.
Поэтому можно было понять Джафара эбнэ Джафара, когда он осадил
меджнуна. Что такое меджнун в его глазах? Недотепа, несмышленыш,
кобель. Вот кто меджнун! И он все это высказал в самой резкой
форме Хусейну и своим друзьям.
Джафар вытащил из-за пояса кривой дамасский нож и всадил его
в земляной пол. По рукоять.
-- Тот, кто разгласит наши разговоры, получит этот нож. По
самую рукоятку, -- мрачно заявил он.
Впрочем, это была обычная угроза исмаилитов на их сходках.
Надо отдать должное: свое слово они держали. Будь это брат их
или отец, приговор приводился в исполнение. Таким образом под-
держивалась дисциплина в их немногочисленных рядах и обеспечива-
лась сохранность тайны. Соглядатаи Малик-шаха и его главного ви-
зиря не всегда улавливали подспудные действия исмаилитов, и слу-
жи об их коварстве и жестокостях вызывали недоверие. Между тем
все шло своим чередом: исмаилиты тайно собирались, тайно обсуж-
дали свои действия, тайно грозили султану и его главному визирю.
Джафар эбнэ Джафар обратился к Хусейну с таким вопросом :
-- Что сейчас самое главное в твоей жизни?
-- Эльпи, -- не задумываясь, ответил тот.
Джафар сделался мрачнее тучи.
-- Тыква, вразуми его, -- сказал он.
Тыква проблеял несколько слов насчет того, что любовь в та-
кое, как нынешнее, время только помеха. У него был тонкий голос,
и говорил он нараспев, опасаясь, чтобы легкое заикание, которое
порою возникало у него, не вызвало смех.
-- Можно подумать, -- говорил Тыква, -- что одна румийка, ка-
кая бы раскрасавица ни была она, заменит тебе солнце и луну. Но
это совсем не так! Слышишь, Хусейн? Давай доведем свои замыслы
до конца, и тогда не только румийка, но и весь Кипр будут пол-
зать у твоих ног. Слышишь, Хусейн?
А Хусейн сделался как чурбан: сидит не дышит, не шевелит ни
единым пальцем, застыл как неживой. Он, наверное, не ожидал та-
кого приема у друзей. Он к ним со своими горестями, а они окати-
ли холодной водой. Плюнуть на все и удалиться? Но как жить без
друзей, с которыми обменялся клятвой и каплями крови?
-- Поймите, я вроде бы убитый, -- пробормотал Хусейн. -- И от
чьих рук? От руки этого ученого звездочета. Он издевается над
нею и надо мною, у меня уйма друзей, а я, значит, вытираю мок-
рые глаза и остаюсь с позором? Так, что ли?
Тыква и Пловец хотели было успокоить его, но Джафар эбнэ Джа-
фар с присущей ему прямотой сказал:
-- Да, да! Просто-напросто утираешься. Рукавом. Как после
плевка. Это тебе понятно?
Хусейн скорбно молчал.
-- Если непонятно, -- продолжал Джафар, -- слушай меня. И за-
поминай каждое слово. А эту шлюху выкинь из головы. Мы в этом
поможем.
Пловец и Тыква согласно закивали головами.
-- Значит, так...
Джафар прислушался: все ли спокойно? Поманил своих друзей
поближе к себе, а нож воткнул еще глубже, на самую малость, ибо
он и так уже вонзился по рукоятку.
-- Он... -- Джафар поднял указательный палец кверху, -- он
сказал, что время действовать. Может, этой ночью, а может...
-- Действовать кому? -- спросил Хусейн, все еще пребывая в
подавленном состоянии.
-- И тебе тоже! -- рявкнул Джафар. -- Проснись, Хусейн! Ты
понял меня?
Хусейн горестно вздохнул. Он сделал вид, что понял все. А на
самом деле перед его глазами как живая стояла Эльпи. Он видел
только ее, а голос Джафара доносился откуда-то издалека.
Джафар схватился за голову, словно опасался, что она вот-вот
лопнет. И, раскачиваясь из стороны в сторону, говорил:
-- Жизнь наша подходит к черте. Шла она по одному руслу, а
теперь пойдет по другому. Что сказано в священной книге? "Он --
тот, кто сотворил небеса и землю в истине; в тот день Он скажет:
"Будь! и оно бывает". Вы слышите меня?
Да, друзья слышали. Даже Хусейн. Особенно понравилось ему
слово "будь!". И он выпрямился, сутулость его пропала, он взял
чашу и выпил вина и запил водою. "Будь!" Он посмотрел на нож,
глубоко сидящий в земле, и кое-что отметил про себя. Ведь подоб-
ный нож может пребывать не только в земле. Есть место и в груди.
В чьей-нибудь отвратительной груди!
А между тем Джафар эбнэ Джафар, глубоко убежденный в своих
словах, говорил далее:
-- В каждом из нас течет кровь, и каждый из нас есть сын
своей земли. И над нами -- сила священной книги. Но не та сила,
которую пытаются изобразить суннитские муфтии, а сила истинная,
которая правит всеми нами и руководит нашими помыслами. Разве
свобода не есть порождение учения пророков? Разве Исмаил жил не
для того, чтобы сказать нам словами аллаха: "Будь!" Это не прос- [А-017]
тое слово!.. Хусейн, о чем ты думаешь?
-- О слове "будь!" -- не солгав, сказал Хусейн.
-- Прекрасно! -- И Джафар продолжал свое: -- Я говорил с ним.
Я имею в виду вождя нашего. Его беседа была столь же живительна,
сколь мила вода Заендерунда для пустынной земли Исфахана. Он
спросил: "Нет ли колебаний в рядах ваших?" И я ответил: нет! По-
тому что это так. Или, может, я ошибаюсь?
Пловец сказал грубым голосом землекопа, грубым голосом чело-
века, которого родила земля:
-- Нет, ты не ошибаешься. И он не ошибается. У меня спрятано
десять ножей из дамасской стали. Я наточил кинжал, который кова-
ли в Ширазе. Есть и исфаханские клинки. Они не уступают дамас- [Ш-009]
ским! Это говорю я! Когда протрубит труба, я буду готов. Со мною
будут многие. Мы ждем только слова аллаха. Мы ждем этого "будь!". [А-017]
А потом они мирно ели ломти тонкого хлеба и запивали вином и
водою. А потом еще долго молчали. А у бедного меджнуна все кипе-
ло в груди. Как в казане, поставленном на жаркий огонь. Он ска-
зал себе, что будет ждать этого сигнала: "Будь!" Он дождется
его. И сделает по слову этому...
Джафар эбнэ Джафар перешел далее к спокойному, но строгому
суждению.
Его родители жили в горах Эльбурса, они были далеко и высоко.
Только он один, отщепенец в роду, отбился от рук, уехал из род-
ных мест и посвятил себя священной борьбе за дело святого Исмаи-
ла. Ибо оно казалось ему главным в жизни. И не только своей, но
и в жизни всех людей на свете. Это же ясно: что самое важное?
Свобода. Что более всего необходимо человеку? Земля. Чего жаж-
дет всю жизнь крестьянин в пустыне? Воды. Каким же образом мож-
но добиться этого? Через покорность? Покоряясь аллаху и господи- [А-017]
ну, Мухаммеду и султану с его визирями? Как бы не так! Что заве-
щал Исмаил?..
Друзья молча слушают Джафара эбнэ Джафара. Почтительно. Не
перебивая. Усваивая все сказанное им. Хотя все это не раз слыша-
ли от Джафара и от других фанатиков исмаилитов.
-- Вот ты, -- обращается Джафар и Хусейну, -- души не чаешь в
этой шлюхе. Аллах с тобой! Люби кого хочешь! Тебе никто не ме- [А-017]
шает. Но вот что: ты полюбил ее, она -- тебя, а вместе вы рабы,
живущие безо всякого просвета в жизни. Ты понял?
-- Да.
-- Разве это жизнь? Разве это любовь?
-- Нет, -- отвечает Пловец вместо Хусейна.
-- А теперь представь себе: ты вполне свободен, она вполне
свободна. Тобой никто не помыкает. Ее никто не продает, как
вещь. Ты можешь представить себе это?
-- С трудом, -- говорит Хусейн.
-- А почему с трудом?
Хусейн не знает. Пловец тоже. И Тыква тоже. Разные бывают лю-
ди: одни соображают быстро, а другие тугодумы. Разве не так?
-- Отчасти, -- возражает Джафар. -- Отчасти, потому что при-
выкли к рабской жизни. -- И он поочередно тычет пальцем в грудь
каждого из своих друзей.
Пловец молчит. А Тыква согласно кивает головою. Что же до Ху-
сейна, тот не может ответить на это однозначно, то есть словами
"да" или "нет".
Разъяренный Джафар вскакивает с месте. И грозится кулаками.
-- Вы истинные рабы! -- орет он в неистовстве. Потому что да-
же здесь не смеете открыто признаться в этом. А чего, собствен-
но, боитесь? Доноса? Но кто из нас донесет? Неужели я? Неужели
Тыква? Или ты, Пловец? Или сумасшедший меджнун? Кто? Я спрашиваю?
Хусейн говорит:
-- Надо разобраться. Я, к примеру, посылаю к шайтану любого,
кто вознамерится понукать мною. Я не разрешу, слышите?
Джафар хохочет. И хохоча говорит:
-- Несчастный, ты раб давно! Давным-давно! От рождения. И не-
зачем скрывать это. Ты раб не только султана, но и своей соб-
ственной страсти. Ради пары спелых грудей ты готов забыть о
своем рабстве. Да, да, да! И не смей возражать!
Джафар стоит изогнувшийся, точно тигр перед прыжком. А на ко-
го, собственно, прыгать, кого разрывать на части? Своих соб-
ственных друзей?
Хусейн недовольно пожимает плечами и отламывает хлеб. Что
спорить с этим одержимым? Ясно же, одержимый!
-- А ты? -- обращается Джафар к Пловцу. -- Может, ты погово-
ришь с визирями? Расскажешь, как тяжело ловить рыбу в Заендерун-
де и кормить семью, а?
-- Это верно, очень трудно.
-- Ведь и слова не те! -- зло говорит Джафар, -- Слова дол-
жны жечь! А ты? Какие слова исторгают твои вялые уста? Какие?
Пловец пытается оправдаться:
-- Я же говорю... То есть я не говорю, что волен жить как хо-
чется. И голод к тому же... И всякое такое...
