уродливыми формами скрывается сущий жемчуг.
Хаким стал в тени тутового дерева, слился со стволом. Вел се-
бя как опытный меджнун: необузданно и одновременно осмотрительно.
Он размышлял:
"Там, за углом этой трухлявой хижины, дверь. За этой дверью,
чуть подальше, еще одна дверь. Но не ошибиться бы, к Айше ведет
именно вторая дверь. Впрочем, она сказала, что мать ее ночует у
соседки. А почему? Сговор? Мать знает все и не предостерегает
свою дочь, эту жемчужину? Или все туранки такие легкомысленные?
Или бедность толкает их на расчетливые свидания?.. А впрочем,
какое все это имеет значение?.. Долго ли еще будет светить луна
человеку по имени Омар Хайям? Долго ли будет бежать голубая ре-
ка и ворковать по-голубиному?.. Хайям, неужели ты собираешься
прожить более ста лет? Неужели ты можешь размышлять, когда за
этой стеною сама Айше?.."
Хаким делает шаг, еще шаг и еще шаг. Это походка леопарда.
Это шаги истинного меджнуна...
Луна отбрасывает на землю короткие, но густые тени. Оттого
все окружающее, политое голубыми лучами, кажется особенно ярким.
И сам хаким выглядит как бы отлитым из нефрита в своем прекрас-
ном шерстяном одеянии и белой шелковой чалме, которая не шире
обычной войлочной пастушеской шапки. И хакиму претит уж слишком
любопытствующий, уж слишком нахальный свет, льющийся с неба. Он
предпочел бы мрачную черноту...
У дверей постоял. Прислушался. Ему показалось, что кто-то ды-
шит за ними, словно после быстрой пробежки. Ему почудилось, что
и там, за тонкой деревянной перегородкой, бьется чье то сердце,
так же гулко как и его собственное.
Омар Хайям потянул на себя деревянную ручку, и дверь пода-
лась. Она подалась легко и без скрипа. И черная полоска откры-
лась, полоска шириною в два пальца и высотою от порога до прито-
локи. И из этой таинственной щели повеяло мускусом и жасмином.
Он глубоко вдохнул эти запахи, и у него чуть закружилась голова.
Давно так не волновался. Женщины сделали его смелым и даже
самоуверенным. Ему говорили, что он красив и статен. И слова
свои подтверждали, подчиняясь всем его желаниям. Но сегодня он
трусил. Как юноша, идущий на первое свидание.
Он еще раз прислушался: все было спокойно, собаки лаяли где
то далеко, река урчала по прежнему, великий город спал спокой-
ным и глубоким сном.
И тогда он рывком распахнул дверь, и лунный свет во рвался в
черноту комнаты, которая была за дверью. И на пороге или почти у
порога красовалась сама Айше в белом шелку от плеч до пят. Этот
шелк подарил ей хаким, подарил, как и многое другое -- багдад-
ские духи и хорасанскую шерсть, нишапурскую бирюзу и хорезмские [Х-012]
шелка.
Он шагнул в комнату и упал на колени перед нею. Она была кра-
сива, как неземное существо, и привлекательна своей земной
плотью. Хаким обхватил ее бедра, а губами приник к животу ее.
Она стояла недвижима, словно обнимали не ее, словно целовали
жаркими поцелуями не ее, а другую. И жар поцелуев его проникал
через нежную ткань шелка.
Он медленно опускался вниз. Его руки скользили по крепким но-
гам и ниже колен по икрам. И обхватили обе лодыжки, будто опа-
саясь, что Айше убежит. И приник он к великому роднику, прохлад-
ному и животворному, - к ногам ее. И целовал каждый палец. Цело-
вал многократно.
Так они встретились в ее хижине -- жалкой, убогой, единствен-
ным украшением которой была Айше.
И только потом, немного опомнившись, он прикрыл за собой
дверь, а она помогла ему нащупать засов и тем самым прочно зак-
рыть вход от непрошеных гостей.
В углу неярким светом мерцал светильник, тоже подаренный ха-
кимом. И когда глаза немного привыкли к темноте после молочной
белизны лунной ночи, он стал различать некие предметы домашнего
обихода, а главное, увидел постель. Это была царская постель.
Широкая, с большими подушками, щедро источающая запах жасмина.
Белье сверкало даже в темноте, даже при слабом свете светильни-
ка. Оно было словно снег по чистоте и опрятности своей -- чис-
тейший снег на вершине Дамавенда.
И он приметил низенький круглый столик, вино и фрукты на нем,
какие употребляют в Туране, и две подушки у стола. [Т-006]
Хаким сказал:
-- Айше, я очень счастлив.
-- Господин, -- сказала вдруг осмелевшая Айше, -- подкрепись
вином и фруктами.
Она рассмеялась, и ему показалось, что это звенят переливча-
тые колокольчики исфаханской работы, серебряные с небольшой при-
месью бронзы, и пригласила меджнуна к столу. И когда они усе-
лись на подушках, призналась:
-- А я все таки боюсь...
-- Я тоже, -- в тон ответил он. И вдруг, спохватившись: А сю-
да никто не явится?
-- Кто же? -- ответила Айше. -- Кто, кроме тебя и матери,
посмеет переступить этот порог? А мать моя в гостях.
-- Она все знает, Айше? -- Омар Хайям и сам не понимал, за-
чем задает этот вопрос.
-- Она сказала мне: вот настоящий мужчина, ибо трусит. -- И
снова рассмеялась все тем же смехом исфаханских колокольчиков.
-- А я решилась и почти не трушу.
Хаким снова повторил:
-- Я очень счастлив. -- А сам подумал: "Кто научил ее этим
словам?"
Она налила вина. И они выпили: медленно, наслаждаясь вкусом
его и ароматом, глядя друг на друга долгим, долгим взглядом и
ведя разговор глазами.
И он сказал про себя: "Аллах, чем отблагодарить тебя? За все [А-017]
грехи мои и прегрешения, за богохульные мысли и стихи ты снова
посылаешь подарок, воистину достойный самого правоверного из
правоверных!" Подумал -- и тут же опроверг себя: кто бы мог ода-
рить этим лучшим из подарков, если бы не нужда -- жестокая нуж-
да, которая пригнала сюда из Турана трудолюбивую мать прекрас- [Т-006]
ной Айше?
Хаким впал в задумчивость. Ему хотелось найти правильный от-
вет на волновавший вопрос. И как всегда, и на этот раз помогла
женщина.
Айше сказала:
-- Ты все думаешь о своих светилах и небосводе?
-- Почему ты так решила? -- удивился он.
-- А о чем же еще? По-моему, только они в твоем сердце.
-- Ты уверена? -- задорно спросил он. И скинул с себя вер-
хнюю одежду. Скинул и бросил ее в угол. Прямо на землю. И чалму
свою кинул куда-то.
-- Сними и ты, -- попросил он ее.
Она ответила:
-- Не сейчас.
И он покорился ей, схватил за руку и сказал:
-- Объясни мне, Айше. Не сердись, но объясни. Почему я осо-
бенно счастлив нынче, этой ночью, здесь, у тебя? Может, этим я
обязан твоей ворожбе?
-- Возможно, сказала Айше.
-- Нет! -- сказал хаким. -- Если ты и ворожишь. то только
глазами и телом... Только бедрами и ногами... Походкой своей и
статью, умением разговаривать и обольщать жемчугом зубов и ко-
раллом губ. Исфаханские поэты, у которых я заимствую эти недос-
тойные тебя слова, могут сказать еще лучше. А я не умею... Я не
знаю, что будет завтра, -- продолжал хаким, -- но сегодня я
счастлив.
-- А разве мало этого? -- сказала Айше.
-- О Айше! -- воскликнул Омар Хайям. -- Ты мудрее меня. Я
просто волопас по сравнению с тобою! Налей и выпьем, Айше. Я хо-
чу, чтобы заходила земля подо мною и светила небесные закружи-
лись в немыслимом хороводе !
Айше была мила и покорна, помня наказ своей матушки. Но неза-
висимо от советов доброй матушки она сердцем стремилась к этому
очень привлекательному мужчине. Айше сказала:
-- Эта ночь принадлежит нам, и ты вправе распорядиться ею по
своему усмотрению.
-- Аллах! -- воскликнул Омар Хайям, восторгаясь умом молодой [А-017]
Айше. -- Или ты действительно столь мудра, как мне кажешься, или
ты весьма опытна и коварна!
На что Айше, это создание великой природы, ответила с вели-
чайшей рассудительностью:
-- Скоро ты сам убедишься во всем. Отдалить или приблизить
это время, зависит только и только от тебя.
И снова поразился Омар Хайям ее воспитанности и женственнос-
ти. И воскликнул, высоко подымая чашу:
-- Да будет вечно такой моя Айше, какою представляется она
нынче, этой лунной ночью, этой счастливейшей ночью в моей жизни!
Так говорил хаким и пил вино, любуясь Айше и не решаясь сор-
вать с нее шелковое одеяние. Он поднял кувшин, полюбовался им и
сказал:
-- Айше, я думаю, что и он некогда был меджнуном. Я вижу его
глаза. Я вижу его губы, которые шептали нежные слова. А может
быть, это была очаровательная девица? И она любила? И была люби-
ма?.. Пока гончар не превратил ее в этот кувшин.
У Айше расширились глаза, она прижала руки к груди, как бы
обороняясь от чего-то дурного.
-- О! Какие страшные речи ты ведешь, -- прошептала она в
страхе.
Хаким опустил кувшин наземь, чуть не разбив его. И вдруг сод-
рогнулась земля. Вдруг раздался великий шум. Словно несчастный
кувшин вызвал этот шум во всей вселенной...
И хаким и Айше замерли. А шум все продолжался. Он доносился
откуда то из-за реки. И в ночной тишине отзывался громоподобно.
-- Что это? -- испуганно проговорила Айше.
Омар Хайям прислушался, Нет, что-то творилось там, за дверью,
в большом мире. Но что?
Шум то нарастал, то утихал, чтобы с новой силой громыхнуть в
ночном Исфахане. Это был не гром. И не землетрясение, Это было
нечто похуже: многоголосый шум толпы, шум несметного количества
людей. Так может шуметь только вдруг разъярившаяся, одновремен-
но выкрикнувшая проклятье тысячная толпа... Но что же это проис-
ходит под ночным небом?
-- Я боюсь, -- сказала Айше.
Он подумал: "Может быть, прорвало плотину на реке и волны бу-
шуют совсем рядом?.."
-- Неужели конец света? -- сказала Айше дрожащим голосом.
Он подумал: "Может быть, налетел ветер пустыни?"
Он сказал ей:
-- Я все сейчас узнаю.
И отпер дверь. И снова оказался во власти голубых лучей. И
сощурился -- уж больно ярко светила луна!
На небе все было спокойно. Бесстрастно сияли светила. Небо
зеленело подобно сочному лугу, который на берегах Заендерунда. А
на земле?
Омар Хайям оделся, вышел на улицу. Вдали за рекою пылал по-
жар. Огромное пламя, очень красивое на фоне зеленого неба, рва-
лось кверху. И оттуда доносился шум, похожий на шум океанского
прибоя. Хаким определил, что наверняка горит в той стороне, где
расположен дворец. Но не совсем в той: значительно правее двор-
ца. И вдруг хакима охватывает страшная догадка: не дом ли это
главного визиря Низам ал-Мулка? Не оттуда ли доносятся крики?
Улица начала оживать: сонные люди выбегали, что-то кричали,
кого-то звали, кому-то отвечали...
-- А вон еще! -- выкрикнул кто-то высоким голосом.
И хаким увидел еще одно пламя: поменьше того, которое за ре-
кою.
Омар Хайям бросился к реке, чтобы получше разглядеть, где это
занялся еще один пожар? И схватился за голову: неужели горит об-
серватория?
Надо торопиться! Надо бежать в город и выяснить, что же
происходит, откуда огонь и кто рычит многоголосым рыком?..
-- Айше, -- сказал он девушке, вернувшись в хижину, -- что-то
странное творится в Исфахане. Мне надо идти.
-- И я с тобою, -- решительно заявила она.
-- Нет! -- хаким обнял ее. -- Я полагаю, что здесь тебе бу-
дет лучше. Ну куда ты пойдешь в эту ночь? А я все разузнаю и
вернусь.
Айше не противоречила. Поднесла ему чашу со словами:
-- Я верю в твое счастье.
-- Я тоже, Айше.
Омар Хайям выпил. Поцеловал Айше. А у самого перед глазами
огонь, а у самого в ушах непонятные крики.
Вдруг кто-то постучался в дверь и громко позвал:
-- Мой господин! Мой господин!
Это был голос привратника, голос Ахмада. Только один он знал,
где искать хакима нынче ночью...
Омар Хайям вышел на зов и прикрыл за собою дверь.
-- О господин! -- чуть ли не плача, сказал Ахмад. Несчастье,
большое несчастье!
Хаким вдруг словно окаменел. Он подумал: "Жизнь человеческая
на волоске, а меч смерти работает без устали. Что волосок про-
тив стали?" Хаким скрестил руки. И, устремив взгляд в звездное
