вот что: можно ли терпеть душегубов, которые открыто промышляют
на больших путях, на улицах городов и великолепных базарах?
-- Нельзя! -- сказал дюжий мясник.
-- А что же делается, правоверные?! -- дервиш снова потряс
кулаками. -- Вы только поглядите, правоверные! Некие головорезы,
пренебрегая всеми наставлениями нашего великого пророка Мухамме-
да, бесчинствуют в городах и на дорогах. Я видел их: они готовы
залить мир кровью для того, чтобы властвовать над нами. А зачем?
Разве плохая у нас власть? Разве не чувствуем мы ее благодати
повсеместно и ежечасно? Зачем втайне точить ножи? Неужели для
того, чтобы снова разбойничьи шайки разгуливали по пустыням и
степям и грабили и убивали ?
Толпа замерла, Вопрос, обращенный к ней, был довольно неп-
риятный: зачем ставить под сомнение власть всемогущего султана и
его визирей? Какая в этом надобность? До любопытно все же, кого
имеет в виду этот дервиш и почему, собственно, он избрал местом
своих разглагольствований именно этот базар?
И кто-то выкрикнул из толпы:
-- Сам-то ты кто и что думаешь об этом?
Дервиш злорадно улыбнулся и чуть не разорвал одежду на груди
своей:
-- Я ничтожество, которое служит аллаху. Я вошь на этой зем- [А-017]
ле. Я пыль пустыни. Вот кто я! А теперь скажу, что думаю, скажу
без иносказаний, как учили меня в детстве. Душегубы, о которых
говорю, -- и вы это прекрасно знаете сами! -- асассины Хасана
Саббаха. Это его наемные убийцы. Им ничего, кроме власти, не на-
до! И не думайте, что они очень уж чтут пророков. Это все рос-
сказни для благодушных. Это сказки для малолетних, для несмышле-
нышей. Можете мне поверить! У них нет жалости, они ненавидят лю-
той ненавистью его величество, всех его визирей. И если угодно,
и нас с вами ненавидят,
В толпе началось покашливание, Кое-кто предпочел удалиться,
чтобы быть подальше от греха: сейчас этот дервиш ругает асасси-
нов, а потом его вдруг занесет совсем в другую сторону. Кому
охота ввязываться в этакие дела? Здесь наверняка присутствуют
глаза и уши его величества, наверняка запомнят они всех, кто
слушал странные речи о делах государственных... Вот почему на-
добно стоять подальше...
Между тем дервиш расходился вовсю: он клеймил жестоким прок-
лятьем убийц, противников законной власти, превозносил мудрость
его величества, заклинал всех, кто слышит его, чтобы прокляли
асассинов и Хасана Саббаха...
-- А ты их видел в глаза? -- спросил дервиша мясник.
-- Кого?
Асассинов.
Дервиш расхохотался.
-- Может быть, они за твоей спиною или перед тобою, -- отве-
тил дервиш. -- Они, как вши, невидимы, но кусаются больно!
Мясник хотел было что-то возразить, но почел за благо промол-
чать,
-- Ежели все, -- продолжал дервиш, -- ежели все вокруг повни-
мательнее осмотрятся, несомненно обнаружат присутствие асасси-
нов, которых следует изловить и передать страже. Я слишком мно-
го перевидел их и знаю их душегубство.
Дервиш замолчал. И дал понять, что сказал все, что хотел. Лю-
ди начали разбредаться, втихомолку обсуждая между собою услышан-
ное.
А сам дервиш?
Он постоял немного на месте, потом двинулся нетвердой поход-
кой туда, где варили говяжью требуху: ему хотелось есть.
В пустынном уголке базара, куда дервиша занесла естественная
нужда, подошел к нему некий господин. Он преградил дорогу.
-- Я слышал твои слова. О них уже известно главному визирю,
-- так сказал этот неизвестный господин. Его превосходительство
повелел передать эти деньги тебе, дабы ты достойно утолил голод
и жажду.
И с этими словами неизвестный передал дервишу горсть серебря-
ных монет. Дервиш мгновенно прильнул к его руке и поцеловал ее
долгим, благодарственным поцелуем.
-- Добрый человек, приходи вечером к дому его превосходи-
тельства главного визиря, -- сказал неизвестный, -- спроси Осма-
на эбнэ Абубакара. Это буду я. А там увидишь и услышишь то, что
пожелает всемогущий аллах. [А-017]
Дервиш поклонился и еще раз поцеловал дающую руку.
-- Передай нашему великому господину, -- сказал дервиш, -- эти
слова из Книги: "В Твоей руке -- благо. Ты ведь над каждой вещью
мощен!"
-- Передам, -- пообещал Осман эбнэ Абубакар и исчез в базар-
ной сутолоке.
Дервиш поворотился вправо и влево, осмотрелся и убедился в
том, что нет поблизости свидетелей. И снова продолжил было путь,
влекомый запахами требухи и жареного мяса. Но теперь он нес-
колько изменил свое намерение, направив стопы в харчевню, где
мясо и рис, где соленая рыба и фисташки, где подают настоящее
масло из орехов.
Он шел, все еще горбясь и слегка стеная, как бы неся из своих
плечах груз годов и тяжесть нелегкой судьбы. И борода его, та-
кая белая и тонкая, покачивалась в такт шагам.
А кругом шумел базар. Мясники расхваливали почечные части ба-
ранов, призывали покупать дешевую говяжью требуху, зеленщики
потрясали пучками изумрудных трав, мятных, острых, горьких, южа-
не хвалили орехи, и соленую рыбу, и прочую диковинную снедь, до-
бытую в океане.
Дервиш постоял немного на пороге харчевни, словно бы не ре-
шаясь войти, а на самом деле пытаясь выяснить, кто находится
здесь: кто ест, кто блаженствует после сытного обеда, а кто не-
заметно наблюдает за посетителями.
Как бы искусно ни маскировался дервиш, в нем все-таки можно
было признать асассина Зюйда эбнэ Хашима, которого мы уже встре-
чали в крепости Аламут у господина Хасана Саббаха.
26
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИВИДЕЛСЯ
ОМАРУ ХАЙЯМУ
Это был сладкий сон. Как говорят в Хорасане, сладкий, как [Х-012]
шербет. И пьянящий, как вино, сваренное на египетском сахаре. [Ш-007]
Вот какой это был сон!
Великий учитель Ибн Сина, говорят, утверждал в одной беседе с
приближенными туранского хакана, что сон, приснившийся человеку, [Т-006],[Х-002]
есть отражение яви, которая была или которая будет. То есть сон
или сбывается (случается такое), или служит напоминанием о прош-
лых событиях. В последнем случае сон может быть также и предзна-
менованием. Учитель говорил, что сон присущ людям, и чем они
просвещеннее, тем более удивительными бывают сны. Вещие сны яв-
ление обычное, если только хорошенько разобраться в них.
Но кто скажет, какой мудрец откроет тайну этого сна?
Почему, например, Омару Хайяму не приснился судья судей имам [И-004]
господин Абу Тахир, который пригрел возле себя молодого ученого,
и обласкал, и дал ему возможность углубиться в алгебру?
А почему не явилось в это утро хотя бы другое видение? Речь
идет о правителе Бухары принце Хакане Шамсе ал-Мулке. Разве ма-
ло сделал для него добра? И не отсюда ли, из Бухары, еще дальше
пошла слава об ученом Омаре Хайяме?
Нет, не приснился Омару Хайяму ни судья судей Самарканда Абу
Тахир, ни бухарский принц. А явилась в сновидении некая
туранка... Омар Хайям точно определил время, в которое приснил-
ся ему сон: перед самым восходом солнца, то есть перед тем, как
вставать.
Некая сила, которую ученые индусы, живущие в горах, называют
силою нервов и мозга, перенесла хакима в блаженные дни, прове-
денные в Самарканде. Как бы за занавеской прошли тени бухарско-
го правителя, замечательного по уму самаркандского кади и мно- [К-004]
гих деятельных людей. Они прошли, словно бы уходя в небытие и не
оставляя в сознании хакима никакого следа,
Та же самая сила нервов и мозга осторожно приподняла Омара
Хайяма с ложа, и он поплыл, как по воде. Но это было не плава-
ние, а скорее полет. Что-то сладостное подступило к гортани: то
ли дух замирал, то ли пьянящий ветерок наполнял легкие, Всего
несколько минут продолжался этот счастливый полет, и все та же
сила нервов и мозга осторожно опустила хакима на изумрудную тра-
ву. Но дело не в цвете травы, схожей с изумрудом: сама трава бы-
ла из настоящего изумруда. Каждая былинка выточена из этого дра-
гоценного камня. Но она не ломалась. Нет, она мягко поддавалась
тяжести и пригибалась к земле, как настоящая травинка.
И только вздохнул от такого блаженства хаким, как счастье его
увеличилось вдесятеро: рядом с ним лежала туранка, любимая не-
когда хакимом. Это была молодая женщина, больше похожая на
огонь, нежели на плоть, состоящую из мяса и костей. И, как нас-
тоящий огонь, умела она обжечь. Как огонь, умела она закалить
своей любовью. Тот, кто однажды испытал ее страсть, навсегда ос-
тавался ее рабом, верным до могилы.
-- О господин! -- чуть ли не пропела красавица туранка по
имени Ширин.
Хайям тотчас поцеловал колени ее, прекраснейшие из созданных
когда-либо аллахом. [А-017]
И было ему в то время двадцать три года. Был он ловок и кра-
сив, как джейран, и мужская доблесть его покорила не одну деви-
цу из туранских степей.
Потом, воздав хвалу аллаху за неожиданную милость, он припал [А-017]
к грудям ее и пил из них некий сок, больше походивший на вино,
чем на молоко.
Довольная Ширин обвила его шею руками. Но были это гибкие и
сильные лозы, а не руки. И заглядывала Ширин в самую глубину его
глаз...
Хайям был воистину заворожен. Хотел спросить: "Откуда ты, ми-
лая Ширин?" И не мог, ибо слова застревали в горле.
Он хотел знать: "Прошло столько лет, а ты все та же роза. В
чем тайна сего?" И не мог: язык не повиновался ему...
И когда совершилось все по желанию Ширин, хаким проснулся и
увидел зеленые кипарисы в окне. И небо за кипарисами увидел, и
редкие зубья окрестных гор, и солнечный луч, розовый и горячий,
на каменных вершинах...
Это было чудесное сновидение. Чтобы раскрыть его смысл, сле-
довало определить, каково было положение главнейших светил в эту
ночь.
Хаким собирался сделать это без промедления, хотя и не верил
в те дни в небесные предопределения. Но бывают же порою минуты,
когда мы слабее своих убеждений...
27
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ВЕЧЕРЕ, КОТОРЫЙ НАВСЕГДА
ОСТАНЕТСЯ РОКОВЫМ В ПАМЯТИ
ОМАРА ХАЙЯМА
Луна стояла высоко в небе, когда хаким покинул свой дом и
направился к реке. Может быть, впервые в жизни он посетовал на
необычайную лунность, которая нынче казалась совсем некстати.
Правда, любовь не обходится без луны Однако луна должна появ-
ляться в нужное время, но никак не раньше.
Хаким шел уверенной походкой. Невысок, негрузен, стройный и
сильный... Он старался держаться в тени. Насколько это
возможно...
Эльпи неохотно отпустила его. Он сказал ей:
-- Я же не впервые коротаю ночь в обсерватории.
-- А сегодня на сердце неспокойно... -- так сказала Эльпи.
И он было заколебался. Еще мгновение, и он, пожалуй, остался
бы, но Эльпи отстранилась, поцеловав его.
-- Иди, -- проговорила она тихо. -- Я буду ждать тебя всю
ночь.
И он ушел.
У самой реки, которая серебрилась под луною настолько ярко,
что казалась гигантским, тягучим сгустком голубого света, Омар
Хайям пошел вверх по-над берегом. Это были довольно пустынные в
ночное время места. Непреодолимая сила толкала хакима вперед, и
он не думал ни о чем, кроме этой туранки Айше. И хаким волновал-
ся так же, как волновался в двадцать лет. А может, даже больше.
Он думал также и о той, которая осталась дома, но уколы совести
были нынче легки, легче, чем когда бы то ни было...
За высокими глиняными оградами лаяли собаки. Иные просто ску-
лили. Может быть, во сне. Хаким шел навстречу речным струям,
субстанция которых нынче была сплошь лунною.
И вот наконец эта хижина. Это обиталище бедности и скудности,
оболочка, как нельзя более естественная в этой жизни: за ее
