людским оружьем серебряным и никаким более. А пронзив им сердце
Не-Живущего и в ране оставив..." - пронзив, стало быть...
Не то.
"...и не дает Тяжелое Слово выйти демону из могилы, но не успокоит
вечного в темнице его, и нет ему успокоения. Мудрецы земные и немногие из
Восставших способны на плечи принять тяжесть знания заклятий, но не нам,
согбенным над письмом, приводить в труде сем ключи к ужасу древних.
Снять же заклятие с Не-Живущего способна лишь живая кровь
человеческая, но не может он выйти за ней, а сам человек не придет к
Врагу, и мука змеей сдавливает остановившееся сердце, и..."
Я захлопнул книгу. То.
...Умирающая лошадь захлебывалась пеной, силясь приподнять голову,
заглянуть в глаза человеку, убившему ее - мы славно скакали, лошадь, топча
гравий, траву, головы рисковых оборванцев с цепами и вилами, мы топтали их
разменные жизни - одной больше, одной меньше! - пока во вздувшихся легких
твоих не осталось воздуха даже на предсмертное ржание. Прости меня,
лошадь, я не вижу тебя, все тонет в водовороте распахнутых глаз Лаик, в
шорохе слов ее: "Зачем, Эри? Зачем? Ведь я любила тебя..."
Ты любила мерзавца, Лаик, дешевого подонка, сорвавшего рукав твой из
любопытства, из потного мужского тщеславия, и не варки придавили Тяжелым
Словом твое тело - я это сделал, я!.. Ничего, Лаик, ничего, я иду, я уже
совсем иду, и если пена не разорвет и мое горло...
Ворота были открыты, и левая оторванная створка, покачиваясь,
скрипела на пронизывающем ветру. Наружную стену затянуло бурым мхом, и
лишь какой-то упрямый одинокий цветок сиял всем безрассудством белой
чашечки между брусами ноздреватого камня. Круглое лицо луны любопытно
оглядывало запущенный бледный сад, выщербленный гранит парадной лестницы,
отбрасывающей резкие черные тени; вспугнутые нетопыри перечеркивали диск
отшатнувшегося светила, и сводчатая, увитая плющом галерея вывела меня
наконец к острым наконечникам чугунной витиеватой ограды.
Я никак не мог сосредоточиться на реальности совершавшегося, и даже
озноб от ночной прохлады, казалось, принадлежал не мне, а кому-то другому,
далекому, идущему между плитами, вглядывающемуся в полустертые имена
далеких владетелей, блестящих кавалеров, кокетливых дам в сгнивших
оборках, чьи последние потомки ковыряют сейчас землю в Скиту Отверженных,
добывая нелегкий хлеб свой в тени Слов, Знаков, Печатей - и все потому,
что их Лаик, моя Лаик...
Да, она не отбрасывает тени! И зеркало отказывает ей в отражении! -
но не тени и не отражению клялся я в душе своей, в крови своей, текущей в
жилах, капля за каплей, и вот стоит передо мной спрашивающий за
неосторожность клятв. Всю, капля по капле... и я спотыкаюсь о барельеф с
родным лицом и коряво выписанными датами жизни. Здравствуй, Лаик. Все
верно - ты действительно умерла молодой. Здравствуй.
Я опустился на холмик и стал распаковывать привезенное снаряжение.
Всю. Капля по капле.
...Я проваливался в восхитительную подмигивающую бездну, страх,
земной мой страх приветливо укрывал меня белесым струящимся плащом, и от
холода его стекали по щекам капли жгуче-соленого пота - по щекам, по шее -
багряный пот, уютный страх, поднимавшийся во мне скрипом черной
лакированной крышки с золотыми вензелями; дикое ожидание посеревших костей
и мрачной ухмылки безгубого рта, ожидание бледных извивающихся нитей в
полуразложившихся останках...
Воздушное белое платье колыхнулось в подкравшемся ветре, он растрепал
белые волосы, тронул белые нити жемчуга, белые губы; и мрамор измученного
лица ожил огромными кричащими глазами.
"Уходи! - кричали глаза, - уходи... У тебя всего одна..."
Одна. И я, урод, Живущий в последний раз, добровольно переступаю
рыхлый порог свежевырытой земли, становясь Жившим в последний раз. Обними
меня, призрак ночи, ошибка моя, кровь моя, бедная мечущаяся девочка в
такой бестолковой Вечности...
Она не хотела. Но она не могла иначе.
А Вечность была липкой и нестрашной...
ЛИСТ ШЕСТОЙ
В ней билось сердце, полное изменой,
Носили смерть изогнутые брови,
Она была такою же гиеной,
Она, как я, любила запах крови.
- ...Разве грех любить жизнь и все, что с ней связано? - сказала
вендийка. - Разве грех обмануть смерть, чтобы приобрести жизнь? Она не
могла примириться с тлетворным дыханием старости, превращающей богинь в
морщинистых старух, в ведьм; и она взяла в любовники Мрак, а он подарил ей
жизнь - нет, не ту, ведомую смертным, но жизнь без увядания и дряхления. И
она погрузилась во тьму, где смерть не нашла ее...
Ярость сверкнула в глазах короля, и он сорвал бронзовую крышку с
саркофага. Кокон был пуст, и кровь заледенела от хохота девушки за спиной.
- Это ты! - король заскрипел зубами.
Смех усилился.
- Да, я! Я, не умиравшая и не знавшая старости! Пусть глупцы говорят
о повелительнице сфер, взятой на небо богами; но лишь во тьме лежит для
праха земли дорога бессмертия. Дай мне твои губы, богатырь!..
Она легко вскочила и, привстав на цыпочки, обвила тонкими руками
могучую шею короля. Он смотрел на прекрасное лицо и испытывал ужас,
леденящий ужас и отвращение.
- Люби меня! - страстно прошептала она, запрокидывая голову. - Дай
мне частицу твоей жизни, чтобы поддержать мою молодость, дай! - и познаешь
мудрость всех эпох, тайны вековых подземелий, призрачное войско склонится
перед тобой, пирующее на древних могилах, когда ночь пустыни расписывается
на лунном пергаменте полетом нетопыря. Я хочу воина. Люби меня, воин!
Она на миг прильнула к его груди, и сладкая боль пронзила короля,
боль у основания шеи. Он с проклятием отшвырнул девушку на ее последнее
ложе.
- Прочь, проклятая!
Из маленькой ранки на шее сочилась кровь.
Девушка змеей выгнулась на ложе, и желтые огни преисподней вспыхнули
в глазах, прекрасных и завораживающих, и медленная улыбка обнажила острые
белые зубы.
- Глупец! - крикнула она. - Ты хочешь уйти от меня? Нет, ты подохнешь
в этой темноте и никогда не сыщешь обратной дороги. И иссохший труп твой
еще вспомнит о предложенном бессмертии. Глупец, я еще напьюсь твоей крови!
- Может быть, - прорычал король, - но пока держись подальше от моего
меча! Ему не впервой разговаривать с бессмертными...
Он сделал шаг, и вдруг спустилась темнота. Свечи мигнули и погасли, и
за спиной шелестел тихий смех порождения мрака, подобный сладкой отраве
адских скрипок; и король побежал, побежал во тьму - лишь бы уйти от
обиталища прекрасного и омерзительного, живого и в то же время мертвого
существа.
Источником вечной жизни было преступление, и к физическому отвращению
присоединились боль и обида за величественную легенду, обернувшуюся...
НЕЧЕТ
- Тише, милый... Ты вернулся.
- Вернулся? - хриплый голос мужчины прервался. - Откуда?
- Я не знаю, - сказала женщина. - Ты пришел, но когда кровь твоя
смыла Тяжелое Слово, - ты исчез. Исчез на девять ночей - и Верхние, и сам
Сарт искали тебя, только я не искала - я ждала... И дождалась. Не уходи
больше, я не хочу всматриваться в темные глубины неведомого... Где ты был?
- Я? Не помню...
- Совсем?!
- Совсем. Но нам нельзя медлить. Мои друзья...
- Друзья? - ветер вплел в голос женщины холодную жесткость ночного
дыхания. - Какие друзья - люди? У варка нет друзей, ибо они с радостью
пробьют его сердце, в память былой дружбы. Люди отправят тебя в Бездну
Голодных глаз; но и варки, Верхние варки и наставник Сарт, не должны
видеть нас. Мы можем кружиться туманом, плыть по лунному лучу, - но все
законы против ослушников, людские и нелюдские. Ты добровольно ушел к
Не-Живущим, рука твоя теперь чиста от браслетов, - и дорога человека
закрылась для тебя; я встала из-под заклятия, и неразрешенный человек стал
моим - дорога варков не примет восставшую...
- Значит, мы найдем третью дорогу, - твердо ответил мужчина.
Лунная пыльца осыпалась на плывущих в ночи, и сырой занавес тумана
смыкался над притихшими, светящимися подмостками...
- Хорошо. Но тебе нужна пища. Кто остался у тебя из родственников?
- У меня? Мама...
- И все?!
- Все.
ЧЕТ
И вот сейчас она развеется,
Моя отторгнутая тень,
И на губах ее виднеется
Воздушно-алый, алый день...
За оставшуюся часть ночи мы успели многое. Выкопав наш кокон - наш,
теперь наш, один на двоих - мы скользнули вверх и вскоре уже зарывали его
в развалинах заброшенного капища Сай-Кхон, за много лиг от родового
кладбища Хори. Старое место было приведено в надлежащий вид, материнская
среда уплотнена и обложена дерном, груз водружен на холм - но на новом
захоронении были сняты все приметы, и под остановившимся, закрытым
взглядом Лаик земля затвердела и приняла прежние очертания. Затем широким
жестом она начертала в воздухе четыре горящих Знака и произнесла
неизвестное мне Слово, заставившее письмена потускнеть и растаять.
- Это защита, - сказала она.
- От чего?
- От внутреннего взгляда.
Мы едва смогли закончить все это - на востоке занялось невыносимое
сияние, оно разгоралось, и обожженное тело стало чужим, отказывалось
подчиняться, боль путала мысли; и в последний момент мы успели уйти в
дыхание, голубоватыми струйками тумана скользнув в кокон, ощутив объятья
материнской среды, шероховатость каждого камешка, упругость и сочную
мякоть корней...
Уже засыпая, я слышал мягкий шепот Лаик: "Где б ты ни был эти девять
ночей - они пошли тебе на пользу. У меня прошел не один год, пока я
научилась уходить в дыхание. Спи..."
- Мама!..
- Кто здесь?
- Это я, мама, Эри...
Я собираю туман, подтягиваю его со всех сторон, как подтыкают одеяло
сонные дети, уплотняю, придаю форму - и читаю в глазах матери ужас и
отвращение.
- Прочь, гнусный варк! Не смей тревожить облик моего сына! Прочь!
- Мама, это же я! Ну хочешь, я расскажу тебе о вечных драках с Би, о
собранной тобой еде, когда я уходил к Джессике, о ворованной фасоли с
огорода змеелова Дори - помнишь, ты долго ругалась с ним, а потом
замолчала и пошла за крапивой...
Мама плакала, как ребенок, вздрагивая всем высохшим телом, и на руке
ее, робко тронувшей мои пальцы, были ясно видны все девять браслетов.
Зачем ты рожала урода, мама...
- Эри, мальчик мой, ты бледный стал, и руки какие холодные... Тебе
плохо, Эри?
- Да, мама. Мне очень плохо.
Я закатал рукав и показал ей свою девственно чистую руку.
На этот раз она не отшатнулась, но долго, с грустью, глядела мне в
глаза. Никто не способен долго выдерживать взгляд варка - но первым
отвернулся я. Тишина висела между нами.
- Почему ты здесь, мама?
- Да что там говорить, Эри... Не верила я, да разве этим, городским,
в балахонах, докажешь?.. Вешали меня вчера, до того топить водили, - ну,
ты не маленький, закон знаешь, небось, - знаешь... Утром вот в последний
раз будут. Сожгут, сказали... Мне-то что, я свое уже отходила - перед
людьми стыдно...
- Не мог я иначе, мама. Никак не мог. Сам пошел - по своей воле... И
тебя за собой зову - идем к нам, мама. Я поцелую тебя, легко-легко, и
