своей доли, бери часть этих смертей; я, варк, мог бы дать им Вечность, но
они не взяли ее, а ты... Ты недостоин Вечности!
А я? Я - достоин? Что встает во мне - человек, жаждущий мести, или
ночной варк, жаждущий крови? О небо, как же мы близки...
Погоди, Эри... Почему - варк? Ведь я же прочел Слово Последних.
Прочел... И - ничего. Последние... Кто они - Последние?..
- Последними называют Девятку Верхних, - отчетливо произнесла Лаик.
- Но тогда... Лаик, это Слово не властно над нами! Оно имеет власть
лишь над вошедшими в Девятку! Лишь Верхний варк может снова стать
человеком...
- Ты прав, Эри. Я знала это, едва заглянув в Книгу. Уже теперь
человек в нас слаб и беспомощен. Дойдя до Последних - если нам вообще
удастся подобное - мы убьем всякого, кто осмелится предложить нам стать
людьми. Сейчас мы не можем воспользоваться Словом Последних.
Но когда мы сможем - мы НЕ ЗАХОТИМ!..
За дверью шуршали крысы, но их было еще слишком мало.
- Тогда, Лаик, мы найдем человека. Человека, которому мы доверим
Слово, и он забудет его надолго, может быть, навсегда - но когда он
встретится с двумя Верхними, вышедшими на охоту за ним, и у охотников
будут знакомые имена - он вспомнит Слово Последних и прочтет его над нами.
Если не умрет раньше.
- Никто не пойдет на такое.
- Почти никто. Но никто и не пошел бы на добровольную потерю всего
человеческого - чтобы стать человеком! Нет, это не надежда, это тень
надежды варка, не отбрасывающего тени. Молись, Лаик, чтобы твои Верхние не
заметили этой тени - когда мы придем с повинной.
- Мы придем не каяться, Эри. Возвращение бледного варка... Ты спросил
меня, когда мы вошли сюда - почему заперли книгу? Посмотри на нее...
Я всмотрелся в книгу - и ничего не увидел.
- Нет, Эри, не так. Посмотри изнутри.
...Тьма. Словно все самые древние силы нижнего мира сплелись в бездне
шевелящимся клубком живого первобытного мрака; Слова, Знаки, слишком
много, слишком жутко для хрупкости бумаги - сгусток непроглядной ожидающей
ночи!..
Книга жила, ком мерзейшей мощи природы, спрут тайных знаний,
стремящийся вырваться из толщи скал и тройных заклятий; вырваться,
выползти через своих владельцев - своих рабов! И вырываясь, она убивала,
разрывала знающих, как рождаемый гигант рвет чрево матери.
Я смотрел на Лаик. Мрак клубился, затихал в ней; но не багровый
сумрак ночи варков, а живая, клубящаяся тьма проклятой Книги, ждущая
своего часа.
- Да, Эри. Я многое прочла - и теперь оно во мне, притаилось, и я не
знаю, каких слов не хватает Ему, чтобы освободиться. В отдельности - это
слова, Слова и Знаки, но вместе оно живое! - и я беременна им, Эри... Мы
вернемся к Верхним, и ради Слов они примут нас, хотя бы мы растоптали все
законы всех миров! Мы будем ждать, Эри, и ОНО будет ждать, и кто из нас
дождется первым...
- Хорошо, Лаик. Мы пойдем к Верхним, и мы отыщем человека. Мне тоже
найдется, что рассказать Сарту. Меня не было девять ночей - но я был! - и
не здесь!..
- Я знаю, - просто сказала Лаик.
НЕЧЕТ
...Запертые в комнате прикрыли глаза, и яростный шум заполнил
побледневшие коридоры - крики людей, бешеное рычание, писк, лязг мечей,
топот ног, чье-то оборвавшееся хрипение...
Они видели - видели глазами, горящими углями волка, прыгающего на
грудь человека с мечом; глазами впивавшейся в искаженное лицо летучей мыши
с распахнутой кожей крыльев; глазами сотен крыс, лавиной карабкающихся на
дверь, грызущих неподатливое дерево - сорвать, смести, уничтожить
ненавистный Знак! Не жалким полоскам остановить серый потоп, и Тяжкий
Блеск разит волка слабее обычной стали...
Четверо обезумевших воинов, прижавшись спиной к спине, захлебывались
в нахлынувшей волчьей стае; по трупам, лежащим на земле, катились десятки,
сотни, легионы визжащих крыс, взбегая по доспехам, подбираясь к горлу,
разрывая крыло нетопыря вместе с человеческой плотью; и дерево Знака таяло
на глазах!
Дверь распахнулась, и женщина приблизилась к задыхающемуся раненому.
- Не бойся, - сказала она с отрешенной улыбкой. - Это не больно, и,
говорят, даже приятно...
ЛИСТ СЕДЬМОЙ
Бойтесь безмолвных людей,
Бойтесь старых домов,
Страшитесь мучительной власти
несказанных слов,
Живите, живите, - мне страшно, -
живите скорей.
...Однако тут еще ничего особенного, что была она красавица, а
главное в том, что полюбила она такого же молодца, и не то удивительно,
если б на улице или на танцах в шинке, а под самый Великий пост.
И забыли они оба, что творят грех непрощаемый, службы божьей не
слушая, а зная лишь одно, чтоб переглядываться да усмехаться в церкви. Как
там у них шло это дело, один бог святой знает, только подходит пятница, и
пора исповедаться. Задумалась красавица над своим перемигиваньем; стукнуло
ей в голову, что не доброе оно дело в такой-то час, и сама она не знала, -
признаваться на исповеди или нет. Думала-думала - и надумала не
сознаваться, так как батюшка мог и на поклоны поставить, и чего покрепче
наложить.
Ну, не призналась - ладно; только перед концом вечерни стало ей так
грустно, так тоскливо, как перед смертью; свет не мил, душу из нее тянет.
Не смогла службы дослушать, вышла из церкви да пошла на кладбище, что
недалеко лежало. Там на могилу материну упала и долго плакала над немым
холмом, словно та могила ей могла ответить; после заснула ненароком и
видится ей сон, что мать ее вышла из могилы и говорит: "Зачем пришла сюда,
дочка? Тяжко мне плач твой слышать; не могу улежать спокойно. А ты
думаешь, легко мертвым костям из гроба подниматься? Иди домой, дитя мое,
мне и так несладко под сырой землей..."
"Мама, что мне делать?" - спросила девица, хватаясь за покрывало.
"Что делать? - отвечала мертвая. - Берегись золота."
Сказала, земля под ней колыхнулась, и провалилась покойная в могилу.
В ужасе неимоверном проснулась молодая, а кругом звезды меж деревьями
блестят, и страшны были ей в темноте кресты могильные. Не оборачиваясь,
метнулась она с места дикого и, задыхаясь, упала на свою постель.
Назавтра пора идти ей на заутреню - не идет; надо обедню слушать - не
идет; страшно показаться в храме божьем, а чего страшится - не знает. Но
чтоб свои не заприметили, оделась и пошла из дому, вроде со всеми на
службу.
Идет, а куда - сама не видит, и вот ручей перед ней. Села девица под
вербу, в воду глядит, а в воде двигается что-то, блестит, и выносит ручей
на песок перстень золотой, с финифтью, с камнем кровавым.
Глянула на камень: а в камне просторно и ясно, как в господской
горнице. Чудно ей это показалось, но чем дольше на камень глядит, тем
светлей у него в середине, и видит она вроде мир иной, и творится в нем
нечто, на что и слов-то у нас не хватает. А только не поймет - так оно
есть или лишь мерещится.
Взяла она перстень домой - и не насмотрится на него; а как глаза
отведет, так тоска и приходит на сердце. Свои знать ничего не знали;
видели, что стала дочь молчаливая да дикая, сидит в каморке часами, словно
отреклась от людей и света белого.
Только стали люди говорить, что к девке какой-то змей летает. Одни
ночью видели, как вожжи огненные над их двором выгибались; другие уверяли,
что вожжи не вожжи, а что-то длинное, горящее, вставало из могилы за селом
и летало, а куда - не известно. Были и такие, что змея с двенадцатью
головами видали, только врали небось, хотя по ночам искры полыхали на
могиле заброшенной, будто кто-то там трубку раскурить вздумал.
Как бы оно там ни было, я и сам плевался поначалу, пока пару слов от
старого Герцля не услышал и язык прикусил! Всякое в жизни бывает...
Вот и там, на правобережье, где девица эта жила, сперва веры не
давали, а после и приключилась беда.
Жали все хлеб на поле; была там и та красавица, к которой змей летал.
Когда солнце на полдень вышло, сели люди отдыхать, а она поднялась - не
знаю, для чего - на ту самую могилу, где лихое ночами творилось.
Поднялась, и стало ее мучить; ноги к земле приросли, невидимое тянет ее,
что мало жилы не порвутся. Люди на крик сбежались, но близко подойти не
осмелились, а только видели, вроде искорка блестит в небе, с синевой
сливаясь; но кто мог знать, что за чертовщина!
Только откуда ни возьмись - баба какая-то, и кричит, задыхаясь, чтоб
сняли с руки перстень. Кинулись снимать - не идет; старая плачет, чтоб
палец рубили; да кто ж согласится, по живому-то! - тем временем звездочка
ниже спустилась, и видно стало, что хвостом она, как вьюн, виляет, все
ниже и ниже. Внезапно страшно завизжала бедная: "Ой! Душу из меня тянет!"
- и упала замертво.
Легкий пар поднялся над ней, и погас огонек проклятый.
Зашептались люди, что баба та неизвестная больно на покойную мать
девицы смахивает, глянули - ее и нет уже.
Так что на другой день собрались и закопали умершую на той самой
могиле, где душу из нее высосали; но креста батюшка ставить не позволил,
говорит, смерть ее от нечистика приключилась.
И до сих пор на могиле той искры сыплются, и глухой стон расходится
ветром по всему полю, чтоб пастухи...
ЧЕТ
Как всегда, был дерзок и спокоен,
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла - и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.
- Итак, господин Вером, теперь вы знаете, кто мы. Когда мы придем к
вам в следующий раз, вы должны будете прочесть над нами это Слово. Но
помните - мы будем пытаться убить вас. Насовсем. И - я не хочу вас
обманывать - скорее всего, мы это сделаем.
- Вы самоуверенны, молодой человек...
- К сожалению, нет. Знаки плохо держат Верхних. И единственная ваша
возможность - успеть сказать Слово. Простите, господин Вером, единственная
НАША возможность. Общая.
Варк меня забери... Впрочем, именно об этом речь. Вы знаете - я,
Арельо Вером, убивал людей, но не обманывал их. И вы предлагаете мне
поистине королевскую охоту - дичь и охотник меняются местами, и пусть
время подскажет ответ! Я согласен. Где деньги?
- Вот.
- Тогда по рукам, господа с той стороны!
Рука его оказалась неожиданно сильной даже для варка...
НЕЧЕТ
- Хозяин! Не слишком ли много выпивки для одного человека?
- О ком вы, сотник?
- Вон о том типе в зеленом камзоле. Похоже, он сливает выпитое в
ножны...
- Это не лучший способ самоубийства, сотник. Обидьте лучше меня - и я
прощу вас за хорошие чаевые. Но обидеть господина Арельо...
- Кого?
- Вы, я вижу, человек новый... Как вы выразились - тип в зеленом
камзоле?.. Господин Арельо, сотник, - это господин Арельо. Пьяным его не
видел никто - как, впрочем, и трезвым. А сегодня он явно при деньгах, но
небольших: иначе взял бы настойку Красного корня.
Профессионализм хозяина изумил любопытного сотника, вплоть до
появления на свет двух золотых, рассеявших в трактирщике последние облачка
сомнений. И он придвинулся поближе.
- Вы знаете, господин офицер, если намечается дело, где можно сломать
